Я бы не удивился, если бы среди рядов учебников, скопившихся на средних полках, обнаружились портреты молодых Бутлерова, Менделя, Фарадея или Галилео-Галилея.

От созерцания кабинета, обещавшего быть моим на ближайшую тысячу дней, меня отвлек гудок, оповещавший о начале большого перерыва.

Номерные двери цехов, заготовляющих молодых граждан с шумом распахнулись, и ученики дружной гурьбой вылились в коридоры. Казалось, за дверью рокотал Везувий. Заперев кабинет, я отправился на поиски кафетерия.

Приходилось из последних сил продавливать себя через клубы пыли, поднятые безумно двигающейся детской массой, успевающей одновременно болтать, кушать и бегать, дразня одноклассников.

А уж что творилось в лифте лучше вообще молчать, во время движениями кабинки озорники щелкали клавишей «стоп» заставляя лифт то и дело зависать между этажами. Но решив, что этого слишком мало, кто-то опрометчиво нажал кнопку аварийного вызова слесаря.

Когда погас свет, отчаянная толпа школоты заверещала, соперничая по частоте звучания с реактивными двигателями. Паника, набрав интенсивность лазерного луча, заставила детей раскачивать кабинку. В этот момент вся жизнь в стиле немого кино промелькнула у меня пред глазами.

Был бы я раскаявшимися грешником, точно бы поверил в творца, восседающего где-то там, на небе, но я и грешником то себя не считал, куда уж там до веры в старика посреди космического вакуума, грозящего перстом творениям своим.

Наконец зажегся аварийный красный свет, кабинка лифта дернулась и поднялась на пол-этажа, двери распахнулись и мы оказались на девятом уровне. За раздвинувшимися створками дверей нас встретил слесарь с двух метровым ломом. Длинные полы рабочей робы свисали как плащ чернокнижника. При виде мужика с нечёсаной бородой и ломом наперевес школота, побив все рекорды многоголосья, приправляя визги руганью высшего сорта, заставившей даже такого гурмана как слесарь стыдливо покраснеть, выплеснулась в коридор.

Обливаясь холодным потом, я тоже покинул импровизированный аттракцион ужасов. Возле кафетерия было тише, здесь на возвышении стоял регулировщик с красной повязкой на руке, белеющей надписью «дежурный учитель».

Вращая выкрашенной в коричневый цвет указкой, не хуже коллеги полицейского на «ослепшей» из-за поломки светофора улице, учитель направлял обезумевшую толпу детей в два ламинарных потока – поток сытых и поток голодных. Порой сквозь крик голодной толпы слышались недовольные окрики и истеричные визги уборщиц, размахивающих швабрами как заправские гондольеры веслами.

Некоторых учеников дежурный учитель останавливал строгим окриком заставляя поднять оброненную булку, пакетик или обёртку от конфет. Кода я присоединился к очереди, удавом извивающейся промеж колонн, одного крепыша, на мой взгляд, из 12-го цеха повели к лифту с красной дверью, особому лифту. Этот негодник, как, оказалось, отпечатал ладонь, выпачканную в кетчуп на недавно выкрашенной стене ластичного пролёта.

Провинившегося уводили, а кроваво-красный отпечаток все больше приобретал символичный смысл. К сожалению, робкие материи символизма были безжалостно сведены в небытие брутальным куском свитера, смоченного отбеливателем. Едкие ароматы безжалостно поглощали следы недавнего вандализма, совершенные почти готовой продукцией образовательного конвейере, много лет терпящего безрезультатные модернизации.

Справившись с заданием, уборщица пробормотала очередное проклятие в адрес школьников, швырнула тряпку в ведро и, бесцеремонно расталкивая детей, двинулась по своим жреческим делам.

За прилавком кафетерия трудились сразу три поварихи, облаченные в снежные одеяния, венчавшие головы грибообразные колпаки виднелись даже из дальних концов коридора да что там коридора их, наверное, даже космонавты могли бы увидеть, выведи мы кудесников кухни под открытое небо. А там за сотни километров, над, согласно одной теории плоской, согласно другой шарообразной, поверхностью планеты, висит, а может и не висит грандиозное творение человеческого гения КАКА – Комплекс Астрономического Координационного Альянса.

В кафетерии, словно на бирже, шел неустанный обмен ценностями по курсу, согласно прейскуранту. Пестрые бумажки, волей случая имеющие ценность, обменивались на стряпню в виде частично сдобной выпечки, хлебно-мясных котлет, переваренной лапши, тушеной капусты могущей по мягкости соревноваться со сладкой ватой…

За отдельным столом, ограждённым плетенным из веток терна заборчиком, харчевались проголодавшиеся учителя. Как правило, размер придвинутого к столу кресла, был прямо пропорционален количеству порций лапши, обрамленных багетной рамой из дышащих паром загорелых в печи котлет.

Наконец, дождавшись своей очереди, я заказал двойную порцию черного кофе и, минуя огражденную зону харчевания преподавателей, уединился за одиноким столом то и дело, ловя любопытнее взгляды коллег.

Совладав с одним стаканом обожаемого Бальзаком напитка, я швырнул бумажный стаканчик с изображением пьющей кофе девушки в урну, тот час благодарно отрыгнувшей в ответ. Вторую порцию кофе решил прикончить в своем кабинете, освятив его тем самым благодатным ароматом божественного экстракта поджаристых зерен.

Избавив себя от повторного посещения местного аттракциона ужасов, я предпочёл поднятья по лестнице, благо, в силу лени нынешнего молодого поколения, лестница практически пустовала, там, главным образом, резвились малыши, то и дело вылавливаемые оттуда классбоссами как мальки сачком рыбака.

В кабинете естественной истории имелась своя подсобка. Отпив кофе, я повернул, с трудом подавшийся в замке ключ, и оказался в этаком воплощении личного пространства учителя. В подсобке пахло пылью реактивами, гербарием и старым деревом. За шкафом с тетрадками виднелась дверь, ведущая в коридор.

В шкафу напротив стоял сонм посуды, образцов минералов, пирамиды из электромагнитных катушек, оптические приспособления, весы, разумеется, без намека на разновесы, именуемые среди пролетариев гирями.

У окна торчали из стен громоздкие вытяжные шкафы со стеклянными дверцами закрашенными синей краской. Под вытяжкой стояли баночки с реактивами, заспиртованные пресмыкающиеся, отдельные органы млекопитающих и даже эмбрион человека.

Осмотревшись, я присел на исцарапанный стул, и уставился в металлические люстры, выбеленные извёсткой. Из стены позади меня слышался противный писк крыланов, мнящих себя хозяевами построек возводимых снобами людьми.

Переведя дух, и немного освоившись, я прошёлся по кабинету. С портретов мне подмигивали давно умершие ученые, навеки оставившие след в науке. Прямо как в ставшей известной на весь мир сказке об очкарике-маге так и не сумевшем, вопреки своему могуществу, избавить себя от близорукости. А вот отправить в мир теней мага от одного имени, которого дрожали даже мастодонты магического мира, он таки сумел. Так и хочется сказать – неисповедимы пути волшебников, темны и непонятны они для примитивного мира маглов, давно научившихся процедуре коррекция зрения.

Учительский стол походил на пианино – в верхней части скрывались блоки раритетной системы управления кабинетом естественной истории. Некогда эта комната жила механической жизнью, а нынче застыла осколком на смене эонов, между принудительным слиняем и принудительным размежеванием с последующими закономерными последствиями.

От размышлений меня отвлек скрип отворившейся входной двери. Ко мне пожаловал первый гость этакий разведчик педколлектива школы…

Глава III

Мумия и фараон

Стоп повтор!

Крот роет

Новые туннели.

Слепой для толпы

Он незрячим

Укажет пути.

В одиночестве

Рыхля почву себя

Он сторонится

Бытия большинства.

Стоп повтор…

К.Ф.

Притворив мелодично цепляющую пол дверь, в кабинет вошел мужчина лет сорока. Подтянутый и задумчивый незнакомец был облачен в синий пиджак, коричневые брюки, и красную рубашку без воротника. На ногах соперничая по яркости с бриллиантами, играли неугомонными солнечными зайчиками начищенные туфли. Окинув кабинет цепким, проницательным взглядом мужчина, заложив руки за спину поинтересовался: