Я тщательно изучал все источники, которые удавалось обнаружить. В библиографии ЦРУ упоминалось рассекреченное дело УСС, которое хранилось в Национальном архиве в Колледж-Парке, штат Мэриленд, недалеко от Вашингтона[1]. Никто в архиве не мог отыскать это дело, несмотря на многочасовые поиски в хранилище среди старомодных скоросшивателей с тремя кольцами. В конечном итоге один из доброжелательно относившихся ко мне исследователей творчества Хемингуэя предоставил мне копию дела УСС, которое он раскопал в 1983 г. Попутно я обнаружил другие ссылки на некогда секретные дела УСС, ФБР и Госдепартамента.

В результате многомесячного упорного труда у меня начал вырисовываться портрет Хемингуэя, который не походил ни на что известное мне ранее. Писатель пытался участвовать – чуть ли не с болезненной одержимостью, на мой взгляд, – в разведывательной деятельности и в сражениях на двух континентах начиная с 1937 г., т. е. до Второй мировой войны и во время нее. Места, где это происходило, менялись и нередко были экзотическими: поля сражений в Испании, закоулки Гаваны, джонка на реке Бэйцзян в Китае. Его, казалось, тянуло к людям, которые действовали на свой страх и риск, оставаясь в тени. В какой-то момент третья жена Хемингуэя, Марта, тайно подала прошение о его зачислении в штат УСС. Ее запрос рассматривали заместители директора и руководители направлений, которые оценивали возможности писателя в откровенных заметках на полях сопроводительных писем.

А потом я узнал нечто поразительное: Хемингуэй начал работать на другую разведывательную службу, которая совершенно не вписывалась в устоявшуюся концепцию его жизни. Этой службой был советский НКВД – Народный комиссариат внутренних дел, предшественник более известного КГБ, который, несмотря на свое название, действовал как в своей стране, так и за ее пределами во времена холодной войны.

Я наткнулся на связь с НКВД, когда стал проверять, все ли базы источников учтены в моем исследовании. Я выискивал ссылки на Хемингуэя и разведку в самых неожиданных местах. Как-то раз мне попалась на полке книга, написанная в 2009 г. отошедшим от дел офицером КГБ Александром Васильевым[2]. В ней имелся раздел с дословными выдержками из официального досье Эрнеста Хемингуэя, которое Васильев тайно вывез из России. Приводимые Васильевым факты были убедительными. Документы о взаимосвязи Хемингуэя с НКВД говорили о том, что советский агент привлек Хемингуэя к «сотрудничеству на идеологической основе» в декабре 1940 г., когда Советским Союзом правил Сталин, было заключено соглашение о ненападении с Гитлером (пакт Молотова – Риббентропа), а в стране вовсю шли кровавые чистки, начавшиеся в 1934 г.

Как давний поклонник Хемингуэя, я почувствовал себя оплеванным, когда увидел, что он согласился работать на НКВД. Как такое могло случиться? У него всегда было много друзей с левыми взглядами, но он никогда не присягал коммунизму (или какой-то другой идеологии). Его герои олицетворяли немало американских ценностей, которыми мы дорожим и по сей день: правдивость, храбрость, независимость, сохранение достоинства в трудной ситуации, защита жертв несправедливости. Его убеждения были подлинно американскими – и революционными. Он изменил курс развития американской литературы в 1920-е гг. За несколько недель до того, как связаться с НКВД в конце 1940 г., Хемингуэй опубликовал один из величайших политических романов столетия «По ком звонит колокол». Почему такой человек согласился работать на сталинских приспешников? И почему он сделал это тайно, т. е. скрыл правду от своих друзей, родственников и читателей? Самые лучшие его творения, в конце концов, рождались потому, что он делился своим жизненным опытом, а не скрывал его.

Остановиться я уже не мог и после завершения работы над экспозицией, посвященной УСС, занялся поиском ответов на вопросы, так беспокоившие меня. Может, это ошибка, допущенная, например, при переводе или переписывании? А если нет, то как такое произошло? Как вербовка вписывается в общую картину? И что она означает для наследия Хемингуэя?

Главных действующих лиц уже не было в живых: советский вербовщик Хемингуэя умер в Гринвич-Виллидж на День благодарения в 1943 г. (в результате сердечного приступа после обильного застолья, как и некоторые его капиталистические враги), а сам Хемингуэй покончил с собой в 1961 г. Ушли из жизни и почти все близкие друзья писателя. Я понимал, что в основном мне придется опираться на письменные источники вроде советских архивов, которые так и не были официально рассекречены, да на частные документы и письма, не предназначенные для посторонних глаз. Оставалось надеяться, что в архивах и библиотеках сохранилось достаточно информации, объясняющей суть произошедшего.

И я пустился в поиски – день за днем просиживал в читальных залах библиотек по всей стране от Сан-Диего до Сиэтла, от Вашингтона до Бостона. Довольно быстро мне посчастливилось наткнуться на документы о Хемингуэе в Президентской библиотеке Джона Кеннеди. Я копался в переписке Хемингуэя – письма он писал ничуть не хуже романов – в комнате, окна которой смотрели на холодные воды Бостонской бухты, но интерьер напоминал гостиную на тропической Кубе, где лежали шкуры животных, а на столе рядом с диваном красовался кувшин с чем-то внешне похожим на ромовый коктейль «Дайкири».

Всю свою жизнь, еще задолго до работы в ЦРУ, мне хотелось докопаться до истоков какой-нибудь легенды. Исследования всегда увлекали меня. Они, казалось, давали право не просто разок заглянуть в архив, а прийти туда снова. Еще одной неизученной книги о гражданской войне в Испании, Второй мировой войне или холодной войне всегда было мало. Так вот в течение трех лет я добавлял штрих за штрихом к новому портрету Хемингуэя, опираясь на свои необычные источники информации, в которые теперь входили личные бумаги генерала НКВД из Национального архива США, документы фэбээровского куратора писателя из другого вашингтонского архива и документальные свидетельства его разногласий с адвокатом, которые на первый взгляд касались авторских прав. Малоизвестные письма Хемингуэя, прочитанные в библиотеке Принстонского университета под строгим взглядом Джона Фостера Даллеса[3], оказались на удивление многоговорящими в привязке к контексту.

В конечном итоге я пришел к выводу, что заигрывание Хемингуэя с НКВД и объясняющая его политическая подоплека сильно повлияли на жизнь и творчество писателя. Они отразились на многих его решениях, принятых в последние 15 лет жизни: на выборе местожительства, на характере написанных произведений, на поступках. Эта цепочка событий даже сыграла определенную роль в его самоубийстве в 1961 г. Драма разыгрывалась в значительной мере в его воображении, и он раздул ее сверх всякой меры. События холодной войны – красная угроза, кубинская революция и, за два месяца до смерти, провал операции в заливе Свиней – лишь усугубили ситуацию для него. Хемингуэй не понимал политику и интригу в той мере, в которой предполагал, и на протяжении долгого времени переоценивал свою способность контролировать себя и других и влиять на ход истории. Увидев границы своих возможностей, он сделал трагический вывод, что единственный путь восстановления контроля – это самоубийство.

Именно об этом и пойдет речь в моей книге.

Хемингуэя не было там, и он не видел, как это произошло. Он находился 4 сентября 1935 г. на борту своей новенькой моторной яхты Pilar примерно в 120 км к северо-востоку от Ки-Уэста и держал путь к островам Аппер-Кис, чтобы принять участие в спасательной операции. Полный решимости сделать все возможное, чтобы помочь островитянам, пережившим один из самых сильных ураганов в истории Америки, он загрузил Pilar продовольствием, водой и всевозможными вещами, которые делали жизнь под открытым небом более сносной. Однако помогать было практически некому. Хемингуэй не видел ничего подобного даже на фронтах Италии во время Первой мировой войны. В День труда ураган пронесся над узкими, чуть возвышающимися над уровнем воды островами и оставил после себя разрушения, сравнимые с теми, что бывают после артиллерийского обстрела на протяжении целого дня. Множество больших деревьев было вывернуто с корнем. Уцелели лишь отдельные дома, остальные превратились в груды обломков. Около маленького почтового отделения на Айламораде порыв ветра опрокинул поезд, отправленный для эвакуации спасателей, и вагоны лежали на земле под самыми невероятными углами. Самым ужасным зрелищем были тела погибших, раздувшиеся на 30-градусной жаре. Многие плавали в воде, все еще мутной после того, как схлынул 4,5-метровый штормовой прилив. В глаза бросалось скопление мертвых мужчин у деревянного причала – люди привязывали себя к сваям, чтобы их не унесло в море. Две женщины покоились на ветвях мангровых деревьев, устоявших под напором воды и ветра. Трудно сказать, пытались ли они спастись, забравшись повыше, или волны забросили их туда. Впрочем, теперь это не имело никакого значения. Единственное, чем великий писатель мог помочь мертвым, это рассказать миру о случившемся и о том, кого следовало винить в трагедии. Он решил, что должен стать свидетелем событий, и это изменило его жизнь.