– А у Олеси были странные привычки или хобби какое?

– Она мечтала поэтессой стать, стихи всё писала, только не стихи получались, а четыре строчки, они там как-то называются, я не помню.

– Четверостишия?

– Ага, говорила, когда уйдут они с Генкой отсюда, то он работу найдёт, а она стихами зарабатывать будет. Бред. Вон Генка идёт, может, он ещё чего скажет. Я правда всё рассказала, нет ничего и никого такого. Можно я пойду, полежу? Мне что-то нехорошо.

– Курить бросай! – Ева крикнула в спину удаляющейся девушке.

– Зачем? Думаете, это меня спасёт? Как-то поможет?

– Тебе решать. Ты, самое главное, не сдавайся, потерпи, вот увидишь, потом всё будет лучше.

– Скажите об этом Олесе… Посмотрим. Спасибо, – девушка потрясла пачкой.

– На здоровье.

Лена поравнялась с приближающимся парнем, заглянула ему в глаза и покачала головой, а потом скрылась за деревьями. Тайнова смотрела на рыжего кучерявого парня в спортивном костюме, его лицо излучало уверенность и озадаченность.

– Здравствуйте, меня Гена зовут, а вы про Олесю спрашиваете, да? Я хочу, чтобы вы её начали искать. Я говорил этим уродкам, – чуть тише произнёс парень последнее слово, – но они только рукой махали, мол, сама вернётся.

– Гена, меня зовут Ева Александровна, я следователь из полиции.

– И?

– Ты крепкий парень? Мне сказали, что да.

– И?

Ева села на мокрый пенёк, посмотрела на молодого человека и с усилием произнесла:

– Олеся мертва.

Несколько секунд парень молчал. Он в полном недоумении смотрел на следователя, не находя слов, чтобы продолжить разговор. Ева достала фотографию и протянула ему.

– Это она?

– Кто этот ублюдок? Кто это сделал? – он держал фотографию трясущимися руками, не решаясь поднять глаза.

– Этого я пока не знаю, но очень надеюсь, что ты мне поможешь, – Тайнова подошла поближе к мальчику. – Давай сделаем кружок вокруг дома, стоять на мокрой земле слишком холодно, составишь мне компанию?

– Это точно она? Может, вы ошибаетесь? – вопрошающе смотрел говорящий на следователя, стараясь найти хоть каплю сомнения в её глазах, но сомнения не было. – Вы не ошибаетесь. Хорошо, что я могу сделать? – он отвернулся, сдерживая слёзы.

– Ты можешь ответить на мои вопросы, но самое главное, чем ты можешь помочь, – это ни в коем случае не сбегать из детдома и не пытаться выяснять всё самостоятельно. Ты меня понял? – парень кивнул в знак согласия. – Вы давно с Олесей встречаетесь?

– Официально полгода, а так с раннего детства общались, дружили. У нас планы были – вместе потом жить. Я… Она нравилась мне очень, – Ева чувствовала, как нарастал ком отчаяния и горя у него в горле, чувствовала, что он из последних сил держался. Она осознавала, что у этого молодого человека сейчас отняли его последние мечты. – Олеся хорошая… Была. А это точно, точно она? Может, вы ошиблись? Такое бывает, я слышал…

– Не в этот раз. Скажи, почему она так часто сбегала?

– Нравилось чувствовать свободу. Так она говорила. Тут все сбегали хоть раз, но если есть мозги, то возвращались.

– Почему она сбежала последний раз, почему тебя с собой не позвала?

– Она сказала, что на два дня сбежит, побродит и вернётся. Сказала, чтобы я не волновался и что всё будет хорошо. Я и не волновался два дня, а потом тревогу забил, но разве этих, – он махнул головой в сторону здания, – переубедишь?

– А ты не замечал изменений в её поведении в последнее время?

– Нет, она всегда была немного весёлая, немного грустная. Ну, может, последний год чуть грустнее. Хорошая девчонка, даже в церковь как-то ходила.

– В церковь? – словно электрическим током пронзили эти слова Тайнову. – А в какую именно церковь, она не говорила? Православная или католическая?

– Нет. Она просто разок упомянула, что в церковь особую заходила, куда всех пускают, что там все добрые и понимающие. Кормили. Но это раз всего было, а потом она больше об этом не говорила.

– Может, замечал около неё кого-то подозрительного?

– Нет, её никто никогда не навещал, да и она об этом мне не рассказывала.

– Может, ей угрожали? Или у местных ребят зуб был?

– Нет, у ребят точно нет, а вот воспитатели… Хотя… Нет. Здесь все бабы в основном. Она тихая в этом плане была, никого не доставала, поэтому её тоже никто не трогал.

– Мне Лена сказала, что она стихи писала. Ты покажешь мне, где её кровать или тумбочка для личных вещей?

– Да, конечно, – они изменили свой маршрут и направились в сторону входа в детский дом. Мальчик некоторое время молчал, а потом посмотрел Еве в глаза и сказал: – Найдите его, пожалуйста. Она не заслужила этого.

Ева никогда не давала обещаний, тем более когда не могла их выполнить, поэтому нашла наиболее подходящие в этой ситуации слова:

– Я постараюсь.

У входа их ждал конвой, состоящий из уже знакомой воспитательницы и директора Веры Ивановны. Женщины уже успели переодеться в тёплую верхнюю одежду, как нельзя лучше подходящую для такой весны.

– Следователь Тайнова, мы можем чем-нибудь ещё вам помочь?

– Конечно, я конфискую все личные вещи Ивановой Олеси для дальнейшего расследования. Вы должны проследовать со мной в качестве понятых.

***

На момент её возвращения домой часы показывали одиннадцать вечера. От мучащей боли и усталости она почти не могла дышать. Есть не хотелось, хотя за весь день она так и не успела перекусить. На автомате Тайнова прошла на кухню и щёлкнула выключатель электрического чайника. Кофе – единственное, что сейчас помогло бы расслабиться и собрать мысли в более или менее упорядоченную кучу.

С горячим кофе в полумраке квартиры Ева сидела за столом и смотрела на лежащие там фотографию и дешёвенький блокнот, который можно было купить в любом канцелярском магазине города. Тайнова сделал глоток обжигающего напитка, закинула нагие ноги на подлокотник кресла и открыла блокнот. В нём она нашла написанные от руки стихи, посвящённые природе, друзьям, любимому. Она бегло просматривала наивные строки, пока взгляд не наткнулся на что-то странное и более интересное, а именно два последних четверостишия. Они явно отличались от других: во-первых, несколько страниц перед этими стихами были пустыми, как будто специально для чего-то оставленные; во-вторых, сами четверостишия были несколько раз обведены фломастером розового цвета, что выглядело как импровизированная рамка. Автор явно хотел их выделить. Тайнова попыталась вчитаться в стихи.

Первое:

«Он мягкий и чистый,

В глаза мне посмотрит

И нежной ладонью

Грехи мои смоет».

И второе:

«В глазах его

Я вижу свет.

Иисус придёт,

Спасенье есть!»

«Спасенье есть? Он? Кто он? Спасенье. Не спас он тебя, – вслух произнесла Ева. Не отдавая себе отчёта, она встала с кресла и, словно хищник, запертый в клетке, принялась ходить взад-вперёд по гостиной. – Он? Кто же тот мужчина, в глазах которого ты свет видела? Это не Гена, это не про него ты писала. Иисус? Нет. Нежной ладонью… Он мягкий… Это человек из плоти и крови. Так кто он? Ну, дай же мне зацепку. Почему ты имя его не записала? Куда ты меня ведёшь? Что ты говоришь мне своими стихами? Я не понимаю! Это ты одержима или он одержим? Ты один раз сходила в эту церковь? Сколько раз ты была там? Или это не церковь вовсе? Ты побывала в этой церкви и через год после этого написала стихи, наполненные религиозным смыслом, стала грустнее, и наконец твоё тело находят недалеко от католической церкви. Это связь? Это подсказка? Это тот священник с проповедями про огонь в глазах? Возможно. Тогда при чём здесь «Чёрный георгин», «Хирург»? Не доказано, что в этих делах была религиозная подоплёка, да и зачем так заморачиваться и имитировать убийства из прошлого? Здесь что-то другое, но что? А вторая жертва? Она ходила в церковь? Была религиозна? – Ева взглянула на часы – время было глубоко за полночь. – Звонить Громову уже поздно. Они знают? Они спрашивали? А вдруг дела не связаны? Вдруг я не права?»