– Ты это серьезно? – Вебер упер руки в боки.

Где-то внутри меня все сжалось от страха настолько, что говорить было – равносильно взобраться на отвесный край скалы, но вспомнив Тимура, я это мгновенно переборол. Какая это мелочь, переспать с кем-то ради жизни брата. Сделал и забыл. А он… он будет жить.

– Да! Я это серьезно.

– И давно это с тобой? – недоверие хирурга стало еще ощутимее.

Он не сдвинулся с места, но и не уходил, хотя пару секунд назад заявлял о срочной операции.

– Давно, – кивнул, как мне показалось, уверенно.

– Что ж только сейчас говоришь?

– Я… – этим вопросом он почти выбил меня из колеи, однако я быстро взял себя в руки и нашел подходящий ответ, – я просто… у меня впервые такое. Я не знаю, как себя вести, ведь вы же не женщина. Решил, что не стоит дарить цветы или конфеты… – говоря это, судорожно искал глазами на полу подсказки и от этого, наверное, выглядел еще более неуверенным.

– Ты прав, – неожиданно голос доктора потеплел. Правда, ненадолго. – Цветы и конфеты не к месту. Что ж. Если ты говоришь правду…

Немец сдвинулся с места и, шелестя рабочей одеждой, подошел к рабочему столу. После присел на его край, оперся ладонями о столешницу подле внешней стороны своих крутых, прокаченных бедер.

– Докажи это.

– Как? – не понял я предложения и робко заглянул в его ледяные серые глаза.

– Ну, если я тебе нравлюсь, то ты, наверное, о чем-то мечтаешь… Что-то хочешь сделать. Если хочешь – сделай, я не против.

До меня медленно начал доходить смысл его слов. Немец не изменил своего хмурого и недружелюбного отношения к дерзкому санитару, его густые черные брови все еще сдвинуты на переносице, а взгляд ни капельки не потеплел. Моментально решившись, мысленно послал к чертям все свои возражения и муки совести, и смело подошел к нему. В моей голове это выглядело как подлетел, а на деле очень заторможено приблизился вплотную. Надо было обнять или сделать что-то еще, что делают в таких случаях люди влюбленные, но на это меня уже не хватило. Я наклонился к его губам, тогда же изо всех сил заставил себя не закрывать глаза, зная, что в этом случае натворю глупостей.

Вибрация пульса подкатила к горлу, как только я снова почувствовал его запах, а его чужое, мужское тепло легло на мою кожу. Я сглотнул лишнюю слюну и коснулся своими губами линии его упрямого рта, о котором так мечтает вся половина женского населения нашей больницы и всего нашего города. Беззвучно выдохнул, отправив крохотное облако воздуха из своих легких в его приоткрытый рот.

И, кажется, я что-то выключил. Злой хирург в момент преобразился. Его лоб расслабился, а голова подтянулась ко мне, переняв ответственность за поцелуй на себя. Его обычно крепко сомкнутые губы вдруг очень нежно обняли мои и в мой рот попала капля его прохладной слюны, повторно разбудив уже совсем не спящий вулкан в моем паху. Лицо опять все загорелось, а мир вокруг превратился в одну бушующую воронку, в которую меня засосало, лишив ориентации в пространстве. Еще не успел опомниться от поцелуя, как мое тело накрыло новой буйной волной после того, как я ощутил прикосновение его руки к своей ширинке. Моя неожиданная и уже неуправляемая эрекция красноречиво вздымала легкую материю рабочих штанов. Вебер перехватил меня за затылок, заставив при этом шире открыть рот и пустить его требовательный язык внутрь, а рука, проделавшая уже с сотню успешных операций, со знанием дела медленно купала в своем драгоценном внимании мое возбуждение. И именно в этот момент я отчетливо понял, что еще секунда и опростоволошусь прямо в его руках. Очевидно, понял это и он.

– Ну, все, – прохрипел Вебер, оторвавшись от моих губ и слегка ткнув меня в живот, отодвинул санитара от себя. – Довольно с тебя. И с меня тоже.

Здоровенный немец поднялся на ноги и, не глядя на заледеневшего меня, обошел стороной, взяв какие-то бумаги со стола, направился к двери. Тогда же мобильный на его столе ожил и хирургу нехотя пришлось вернуться. Однако, уже в следующий миг он оживленно заговорил с неизвестным собеседником на своем родном языке. Я до этого момента никогда не слышал, как звучит этот чужой язык. И без того нелюдимый Вебер стал еще более устрашающим, его голос более резким, громким и даже более злобным, что ли. Или мне это лишь померещилось из-за количества твердых звуков в словах? Разговор занял у него еще несколько минут опоздания на операцию. При этом я не мог понять, он ругался с кем-то или что-то обсуждал – тон и произношение были настолько непривычными, что неподготовленному человеку разобраться в этом было почти нереально. Наконец он повесил трубку и вернул мобильник обратно на стол. Вдруг заметил меня, остановился взглядом на моей физиономии так, как будто бы увидел впервые в жизни.

– Напиши свой номер телефона и оставь на столе, – велел хирург. – Ты очень неловкий любовник.

Вебер сделал было шаг к двери, но я его остановил.

– Я… я не хотел.

– Не хотел? – тяжело усмехнулся врач, как будто получив подтверждение каким-то своим мыслям.

– В смысле, – быстро поправился я и понимая, что, если не сделаю этого сейчас, все-таки провалю все дело. Поэтому ляпнул правду. – Я не хотел неловкости. Просто… просто у меня этого еще ни с кем не было.

– Что? – еще одна усмешка, но уже менее едкая. – И даже с девушками?

– Ни с кем, – убито и согласно тряхнул головой.

– Девственник?

Тяжело было в этом признаваться этому уверенному в себе плейбою. Уж он-то успел познать далеко не одного любовника и, даже может быть, любовницу. Сытый зверь, играющий мышцами и чужими сердцами как по заказу. Он мог бы посмеяться или сказать что-то ядовитое. Но Вебер озвучил рекомендацию, вслед за которой сразу покинул кабинет:

– Посиди здесь пару минут, пока не остынешь, а потом возвращайся к работе. Я подумаю, позвонить тебе или нет.

Отличные новости! Мне удалось уговорить профессора Циммермана провести сложную операцию для маленького русского мальчика. С некоторыми условиями. Без них здесь не обошлось, естественно. Мой учитель, у которого я проходил ординатуру, настоял на том, чтобы я ему ассистировал. Это не самое сложное, скорее я рад предложению, чем не рад. Единственное, не обойдется без уговоров Циммермана о моем переводе в Вену, он уже давно на этом настаивает. Лучший друг моего приемного отца изначально противостоял моей затянувшейся поездке в Россию. Сегодня он не преминул проехаться по этому обстоятельству.

– Генрих, это неуважение к собственному отцу. Что бы он сказал, если бы был жив? Лотар не одобрил бы твоего поведения.

– Дядя Элиас, отец знал о моих планах.

– Ach du meine Güte! Не говори ерунды! Лотар может быть и знал о твоей абсурдной идее, но сделал бы все, чтобы в конечном итоге тебя отговорить!

– Вы не правы, дядя.

– Прав или нет. Тебя не учили не спорить со старшими? Генрих! У тебя редкий талант, ты мог бы приумножить состояние твоего отца, а не прозябать где-то на краю земли, растрачивая свой талант неизвестно на кого!

– Дядя, мне казалось, профессия врача была изобретена с целью помогать людям. Всем. Без исключения.

– О, боги! Генрих, прекрати! Давай так. Я возьмусь за этого мальчишку. Ты будешь мне ассистировать. Я даже устрою так, чтобы наш с твоим отцом фонд оплатил его транспортировку с должным сопровождением в обе стороны и, ты не поверишь, расщедрюсь на дальнейшую реабилитацию. Хоть я и не понимаю, зачем тратить все эти силы. Мальчик из бедной семьи, он никогда не оценит всего того, что для него было сделано и, скорее всего, в будущем сопьется в какой-нибудь заброшенной русской глубинке.

– Дядя, как вы можете судить? Если вы забыли, я тоже…

– Забыл! Да, Генрих! Я забыл! Потому что ты уже давно не русский. Ты немец, как и твой отец! Лотар воспитал тебя, обучил всему! Дал тебе все! Разве у этого мальчишки, за которого ты так просишь, есть Лотар? Молчишь? То-то и оно! В общем так. Мы проведем эту операцию за счет нашего фонда, но после того, как мальчик будет возвращен на родину – ты останешься со мной в Вене. И все. Довольно жертвовать собой и своими талантами. Я в конце концов, обещал Лотару. Он тебя очень сильно любил, мой мальчик. Если ты боишься, что я узнаю о твоих предпочтениях в… в любви, то ты зря это делаешь. Мы все современные люди. Так или иначе, талантливые ученые всегда имели особенные взгляды на жизнь и лично для меня это совершенно нормально. Я беспокоюсь за тебя, Генрих. И пока ты находишься в этой дикой стране, сердце старика будет не на месте.