К Степану Разину подбежал есаул донских казаков Левка Горшков. Усы дергались от злости и ярости, черные раскосые глаза, словно грозовая туча, метали молнии.
– Дозволь, батько, мне со своей сотней казаков метнуться на стену! Дорвемся до сабельной драки, там легче дело пойдет! Дозволь. Жаль мужиков, перебьют всех.
И не хотелось Степану Тимофеевичу, видел это Михаил Хомутов, кидать в пекло лучших своих казаков-донцов, да понял: новоизбранным не одолеть высоты по шатким лестницам, должного навыка нет, а тут еще сверху летят камни, бревна, хлопают пищали…
– Иди, есаул! Ухватись за стену и пробивайся к воротной башне, вот к той, что воротами к острогу! А мы постараемся к воротам пробиться снизу!
С яростным криком «Неча-ай!» сотня донских казаков скатилась в ров, к тысячам тех, кто уже там был, мигом проскочила к лестницам, оттеснила на время вчерашних посадских да черносошенных. С ловкостью кошек устремились казаки вверх, зажав в зубах обнаженные сверкающие сабли.
– Донцы-ы, донцы лезут! – пронеслось по верху стен. Догадались стрельцы, что теперь дело придется иметь с бывалыми воинами, кинулись встать поплотнее к тем пряслам, где лезли на штурм казаки с их бесстрашным есаулом Левкой Горшковым.
Казаки не просто лезли наобум, до первого удачного со стены выстрела, а подстраховывали огнем из пистолей переднего, передавая заряженные пистоли вверх, а незаряженные вниз, и делали это на ходу, быстро. Вот уже наиболее сноровистые достигли верха, осталось уже еще три-четыре ступеньки… Но падают на землю храбрейшие, стрельцы отталкивают баграми лестницы от стены, опрокидывают в ров. Мелькнул почти с самого верха голубой кафтан бесстрашного есаула… и Степан Тимофеевич дал команду отойти в острог и в город, подобрав всех своих, кто поранен или убит…
Отыскался и есаул Горшков. С простреленной ногой он ухнул вниз вместе с падающей лестницей, да, к счастью, угодил на воз с сырым сеном, которое не успело догореть. Оттуда его в затлевшем кафтане вынули свои казаки, перевязали рану белой холстиной и принесли к атаману Разину.
– Жив, Левка? – нервное лицо с дергающимися губами атамана склонилось над есаулом. – Каково тебе, больно?
– Жив, батька! А что больно, так сердце болит! Эх, кабы не стрелецкая пуля, был бы я на стене! Веришь?
– Верю, Левка! Ты молодцом лез на эту треклятую стену! Ништо-о, погодь трохи, воевода. Пойдут еще гулять избы по горницам, а сенцы по полатям! Не весь наш разум изошел этим днем! Добудем мы тебя из-за стены! Свинья не боится креста, а боится кнута! Не миновать тебе, Милославский, казачьей плети по жирной заднице! Поправляйся, Левка, не последняя у нас с воеводой сеча!
И верно, второй приступ повел атаман Разин в ночное время. И на этот раз осаждавшие несли с собой дрова и вязанки хвороста, чтобы завалить ров, а навалив, зажечь, используя для этого порох, паклю.
Но и второй приступ московские стрельцы отбили с немалым для штурмующих уроном.
– Кой черт нам кидаться и далее снизу вверх! – почти кричал Степан Тимофеевич, тяжело вышагивая по скрипучим половицам приказной избы. Собравшиеся к нему на совет походные атаманы, словно чувствуя за собой тяжкую вину, в молчании поопускали головы.
– Как же его достать-то, треклятого воеводу? – в недоумении пожал плечами Василий Серебряков. – В поле он выходить не хочет. И на вылазку опасается, что от ворот можем его отсечь!
Степан Тимофеевич за тяжкими раздумьями, казалось, впервые увидел Серебрякова, долго смотрел на него, что-то решая, и вдруг твердо произнес, всем на удивление:
– Вот что, Васька! Максимка Осипов днем гонца пригнал с известием, что поворотил с Корсунской черты на Нижний Новгород, побрав у воевод перед этим ряд городков. Войско его велико становится, а атаманов добрых нет. Тебя просит к себе в подмогу. Пойдешь под его руку? – и, словно испытуя верного походного атамана, с прищуром глянул ему в лицо: пойдет из-под его начала или останется здесь, где гораздо труднее?
Василий Серебряков от радости даже ладонями хлопнул о колени.
– Пойду, батько! Это дело по мне – добрый конь да вольный простор! А тут эти чертовы стены… хоть головой о бревна бейся, а только голодом можно выманить клятого Милославского. Да дюже долго ждать того дня!
Атаман Разин поджал губы, стараясь скрыть невольную досаду – сам же предложил, теперь на попятную идти неудобно, негромко напомнил походному атаману, что и там есть города, и немалые: Алатарь, Курмыш, Мурашкино да Арзамас. Но Серебряков не без резона возразил на такие опасения:
– Так-то так, батько, да в тех городах сидят не сквозь московские стрельцы, а свои с посадскими людишками. Глядишь, отворят ворота, как синбиряне.
– Добро, ныне же выедешь, – решил-таки отпустить Серебрякова Степан Тимофеевич. – Знамо дело – кошку бьют, а невестке намеки дают! Бей и ты поместных дворян, чтоб московские бояре от страха тряслись в своих каменных палатах! От Максимки прибыл гонцом казак Васька Семенов, с ним и воротитесь к Осипову. – И к остальным с прерванным разговором: – Ну, давайте думать, казаки, как нам руку дотянуть до верхушки кремлевской стены да воеводу крепко за бороду ухватить…
И наутро, к великому удивлению осажденных, с казанской стороны под кремлем начались твориться странные дела. Несколько сот работных на телегах под стрелецкими со стен пулями подвозили землю, бревна, доски, колья. Другие принялись что-то сооружать. Атаман Разин, средь иных забот о пополнении войска, часто наезжал в это место и поторапливал работающих, иной раз здесь его и находил Никита Кузнецов с новыми нарочными, которые день ото дня привозили добрые вести с засечной черты: Михаил Харитонов к середине сентября занял всю засечную черту с конечным городом Корсунь, Максим Осипов и Василий Серебряков до 20 сентября взяли Алатырь, двинулись на Арзамас. Через несколько дней ими взяты города Атемары, Саранск и Инсарский острог. Ходили боем на город Курмыш и, как доносили атаманы в своих рапортах, «курмышеня жилецкие всяких чинов люди город им здали, пошли на Мурашкино…»
Читал атаман Разин эти победные реляции походных атаманов, радовался, что супротив ненавистного боярства поднялось столько черного люда! И огорчался заодно своим принужденным сидением под синбирским кремлем с воеводой Милославским!
– Эх, Никита! – вздыхал иной раз Степан Тимофеевич, выслушав очередное послание. – Тяжким камнем на ногах у всего войска сей кремль с упрямым воеводой! Ну да ништо, сколь яблоку ни висеть, а людских зубов не миновать!
– Твоя правда, Степан Тимофеевич, – соглашался Никита Кузнецов, видя переживания атамана из-за принужденной задержки под Синбирском. – Ежели яблоко само не упадет, казаки, озлясь, на дерево влезут и тряхнут ветки как следует. А зубы у нас давно уже наточены, чтоб вгрызться! – Никита видел, что ратные заботы гнетут атамана Разина до головной боли, потому и говорил эти слова в утешение предводителю, а сам с неменьшей тревогой думал о своей печали: «Удастся ли нам живу домой воротиться? Мне – к Паране с детишками, а куму Мише – к княжне Луше… Убиваются теперь, наверное, по нас, истины не зная – живы ли?»
Шли дни, и поначалу несуразное строение под стенами кремля стало приобретать нечто рельефное, а когда воевода Милославский со страхом узрел – да воры строят кусок вала под стать кремлевской стене! – забеспокоился не на шутку. Вот и две башни по бокам строения обозначились – крепчайшие, с бойницами для пушек. А вот поутру и пушки с криками втащили, и из двух башен, расстоянием одна от другой на сорок сажень, в упор по кремлю ударили пушки осаждавших под ликующие крики всего разинского войска.
И тут к атаману Разину пришло тревожное послание из-под Пензы, от Михаила Харитонова: взятые в плен дети боярские в один голос показали, что государь Алексей Михайлович, сам сделав смотр войскам, спешно отправил из Москвы большое войско под командование давнего казацкого недруга Юрия Долгорукого. Тот воевода захватил Арзамас, сделал его своим центром и гоняется теперь за отрядами, которые действуют в ближней округе. Выслана подмога и в Тетюши к воеводе Юрию Борятинскому. Зато воевода Петр Урусов крепко сидит под Казанью, отбиваясь от войска Максима Осипова. Осипову с его пятнадцатитысячным войском, в котором было всего до сотни донских казаков, сдался город Темников, откуда едва успел сбежать тамошний воевода Челищев. В городе Курмыше казаки стояли недолго и выступили на Ядрин, где жители всем миром «одобрили» своего воеводу и ему сохранили жизнь. Затем взяли Васильев, Козьмодемьянск, вступили в Лысков и вышли к Волге – на том берегу стоял притягательный для казаков богатый Макарьевский Желтоводский монастырь. Под угрозой был и Нижний Новгород, что и заставляло воеводу Петра Урусова задерживаться со спешным походом под Синбирск.
