— Какой ещё олень? Ох, я-то с ног сбилась, разыскивая тебя! А если б ты заблудилась? Если бы тебя разорвали волки?!

Эсмеральда обиженно морщит носик, зная, что никакой волк её не тронет, но не смеет возражать. С той поры она, невзирая на предостережения, безо всякой опаски гуляла по лесам и, что удивительно, ни разу не заплутала в чаще, не столкнулась с хищным зверем.

Вот её табор хочет войти в Реймс, но городская стража плетьми и бранью гонит цыган прочь. Приёмная мать, гортанно крича, протестующе грозит кулаком. Страшная девятихвостая плеть, со свистом рассекая воздух, опускается на её плечо. Располосованный рукав мгновенно окрашивается кровью, а рука повисает вдоль тела. Эсмеральда, дрожа от ужаса, спешит увести мать. В ушах ещё долго звенит:

— Ступайте вон, грязные язычники! Вам только дай стащить, что плохо лежит! Нечистый сотворил вас из головешки, которую вытащил из адского костра!

О, как всё кипит в груди! Как хочется бросить обидчикам вертящиеся на языке дерзкие слова! Но нельзя: навлечёшь беду на весь табор.

Вот она помогает крестьянке выхаживать заболевшую скотину. Женщина в уплату предлагает ей маленького — не крупнее кошки — белоснежного козлёнка. Эсмеральда возится с новой подружкой, которую прозвала Джали, учит всяческим трюкам на потеху публике. У козочки открывается необыкновенный талант и представление с её участием собирает монет не меньше, чем танец. А однажды Джали чуть не разорвали бродячие собаки. По счастью какой-то подмастерье помог ей отогнать псов, но один всё-таки успел укусить козочку, после чего та долго хромала и шарахалась от любой тени.

Цыганка, заменившая ей мать, умерла год назад, её безымянная могила затерялась где-то среди бесчисленных дорог, петляющих по стране. Над холмиком земли, поросшим травой, застыло вечное небо, плывут облака, задувают ветра. Разум, память, порывы, знания, чувства — всё ушло, застыло вечным сном. Скоро время сотрёт и этот холм, уничтожив последнее напоминание о бренной жизни безвестной цыганки.

Свеча давно погасла, а Эсмеральда всё сидела, устремив невидящий взор в полумрак. Случаи давние сменились событиями последних месяцев.

Девушка припомнила бурную встречу, организованную её табору в день входа в Париж. Клопен благосклонно принял чужаков, рассказал о порядках, указал места для промысла, смерил Эсмеральду сальным взглядом хитро прищуренных глаз.

— Право первого поцелуя принадлежит мне!

И прежде, чем цыганка успела увернуться или возмутиться, прижал её к себе и смачно облобызал щёку. Вроде бы в шутку.

А вот она, спасаясь от стражи, вбегает в собор, зная, что преследователям вход туда закрыт, жмётся к стене, стараясь слиться с ней — однако никто не бранит и не гонит её. Вот она, послушно шагая за священником, с любопытством рассматривает убранство храма, пока взгляд её не натыкается на статую миловидной женщины с младенцем на руках.

— Кто это? — с детской непосредственностью указывает цыганка, широко раскрыв глаза от восхищения.

— Святая Мария, Матерь Божья, — отвечает священник.

— Матерь Божья… — эхом повторяет Эсмеральда.

— Открой Ей своё сердце, и Она поможет тебе.

— Как с Ней говорить?

— Встань на колени и молись, как прочие.

Действительно, в соборе полно людей: все стоят на коленях, сложив ладони лодочкой, что-то бормочут под нос, не замечая ничего вокруг. И она молится, впервые в жизни, своими словами, зная, что Бог всё равно услышит её, доверчиво изливая накопившееся на душе, просит помочь её гонимым собратьям. Девушка не привыкла откровенничать, но Ей рассказывает всё. Она — мать, Она — поймёт. Отрешившись от окружающего, захваченная благоговейным порывом, она забыла обо всём на свете. Внезапно ледяной голос врывается в её сознание, вспоров флер забытья.

— Что ты делаешь в соборе?

Девушка вздрагивает, узрев человека в чёрной мантии, и холодеет от страха, осознав, кто перед ней. Преодолев замешательство, она заговаривает с судьёй, видя, как меняется его взгляд, из злобного становясь растерянным. Чувствуя незримую поддержку Богоматери, цыганка переходит в наступление, уже не боясь Фролло: правда не за ним, а за ней. Если бы тогда знать, насколько судьбоносной окажется их встреча!

Эсмеральда петляет по тёмным лабиринтам Ситэ, спасаясь от преследующего её горбатого чудовища. Он проворен, невзирая на хромоту, он хорошо знает эти улицы, он настигает её. Споткнувшись, она кричит, не надеясь на помощь, но всадник в расшитом золотом мундире появляется неведомо откуда. Впервые за неё вступился аристократ, офицер; сердечко её замирает от восхищения, смешанного с благодарностью. Мимолётное воспоминание о Фебе уже ничего не всколыхнуло в ней. Тогда, казалось, любила его больше самой жизни, а он отвечал тем же. Разумеется, она не питала смелых надежд: разве пристало дворянину брать в жёны уличную плясунью? Достаточно уж того, что она станет танцевать для него, хоть на час украдёт у знатной невесты, подарит девичье целомудрие. Жестокая, она совсем не подумала, каково пришлось гордой красавице де Гонделорье. Сполна отлились цыганке слёзы Флёр-де-Лис!

Эсмеральда представила Жеана Фролло: его горящие вожделением глаза, дрожащий от волнения голос, обжигающие поцелуи, хватку цепких пальцев, его руки, торопливо шарящие по её телу — но даже безобразная сцена в камере Турнель не вызвала прежнего отвращения.

Джали, заблеяв, ткнулась мохнатой мордой в колени хозяйки. Эсмеральда, на миг очнувшись, обняла бессловесную подружку и снова замерла. Если бы кто-нибудь заглянул в маленькую комнатку, то, вне всяких сомнений, подивился бы трогательному зрелищу: девушка, сидя в обнимку с козочкой, что-то нашёптывала ей. Но ещё больше поразило бы нечаянного зрителя имя, сорвавшееся с губ Эсмеральды:

— Жеан…

Если накануне Двор чудес напоминал дьявольский шабаш, то поутру он являл собою нечто среднее между послебатальным полотном и покинутым лагерем кочевников. Квартал как будто вымер: одни отсыпались, другие занимались обычным ремеслом на улицах: просили подаяния, выставляя напоказ фальшивые язвы, срезали кошельки или наблюдали за домами зажиточных горожан, чтобы наведаться туда по темноте. Эсмеральда, скорчив гримаску, оглядела остатки пиршества, втоптанные в грязь головни, осколки битой посуды, заново ощутив собственную чуждость в мире бродяг. Пёстрое платье, сменившее белый наряд послушницы, не приблизило свою владелицу к прежним друзьям — если облик цыганки не представлял столь резкого контраста с ужасающей картиной нищеты и порока, то душа её не желала мириться с царящими здесь порядками. Неведомая сила гнала девушку прочь от места, куда она жаждала вернуться, зазывая туда, откуда она стремилась сбежать. Поманив козочку, цыганка направилась в Ситэ: собор Парижской Богоматери, ставший ей домом на целый месяц, притягивал её, словно гигантский магнит.

К вечеру она вернулась, не заработав ни единого су, уставшая, но умиротворённая. Отказавшись от предложенной ей пищи, цыганка вместе с козочкой скрылась в каморке. Назавтра всё повторилось. То же произошло и на третий день: Эсмеральда, уйдя утром, вернулась вечером, не рассказывая о том, где была. На четвёртый день девушка несла в руках узелок, чему никто не придал значения, решив, что она взяла обычный реквизит, необходимый для представления. Однако ни на Гревской, ни на Соборной площадях, прежде служивших ареной для выступлений плясуньи, цыганка не задержалась. Тем не менее от бродяг, знающих всё, что творится в Париже, не укрылась конечная цель её отлучек. Король алтынный, восседающий на своём импровизированном троне, в сердцах ударил кулаком по колену, когда подданные донесли ему о походах Эсмеральды в собор.

— Проклятье! Неужто хряки*** решили переманить девчонку? Чёрта с два я позволю им задурить ей голову, чтоб превратить в монашенку. Не будь я Клопен Труйльфу, если сегодня же не задам ей встряску! Эй, Жак, Гийом! — два оборванца чинно вытянулись, внимая вожаку. — Когда Эсмеральда вернётся, глаз с неё не спускайте! Головой ответите, если ей удастся улизнуть. Клянусь своей требухой, я вышибу из неё блажь!