— Непременно есть! У каждого должен быть такой уголок, надо только найти его. Я много бродила по свету, не имея пристанища в непогоду, но всё не теряю надежды однажды найти место, которое станет моим домом. Мне часто приходилось рассчитывать только на себя, я чувствовала себя слабой и мечтала о человеке, который сможет меня защитить. Возможно, поэтому меня ослепил золотой мундир и я забыла обо всём ради мимолётного влечения. Прошу тебя, не вспоминай о капитане, мне больно слышать его имя.
— Я накричал на тебя. Прости! О, скажи, что не сердишься на меня!
— Я не сержусь. Ведь ты волновался за меня, поэтому и сорвался. Я заслужила порицание.
— Если бы ты умерла, я бы умер тоже, — кротко ответил Фролло. — Только помани, я последую за тобой хоть в огонь.
Фролло ликовал: его соперник забыт, более того — Феб де Шатопер никогда не был по-настоящему любим цыганкой. Радостно заколотившееся сердце заполнила тёплая удушающая волна, глаза лихорадочно заблестели, дыхание сделалось прерывистым. Не в силах сдержаться — будь что будет — он поцеловал девушку в губы. Она не ответила на поцелуй, но и не вырвалась в возмущении. Фролло ощутил знакомый прилив желания, когда кровь бурлит и порыв страсти, затмевая рассудок, требует утоления. Судья поспешно отпустил девушку, опасаясь повторения сцены в темнице и поспешил распрощаться, дабы не искушать судьбу и не испортить своей несдержанностью их хрупких отношений. Всё же в одном Жеан Фролло мог бы поклясться: во взгляде цыганки, когда он оставил её, на миг мелькнуло сожаление.
* Vulpes pilum mutat, non mores — Лиса меняет шкуру, но не нрав. (лат.)
** Мулен собственно и значит «мельница». В романе данное владение семьи Фролло и представляло собой мельницу. Автор позволил себе немного расширить наследство Жеана, а также изменить его местоположение.
========== Глава 10. Королевская милость ==========
— Завтра ты вновь обретёшь то, что я у тебя отнял — свободу. Если же вдруг король по какой-то причине не отменит приговор, не отчаивайся, Квазимодо выведет тебя за городские стены. Я всё приготовил на тот случай, если придётся бежать. Но будем уповать на лучшее. Ни о чём не тревожься.
— Завтра… Ох! Уже завтра! Мне не верится, что день, когда я вернусь к прежней жизни, вот-вот наступит! Я так ждала его, а теперь боюсь неведомо чего.
— Это мне следует бояться, — горько усмехнулся Жеан, — ибо неизвестно, где я окажусь по воле государя. Эсмеральда, прошу, помолись за меня! Ведь, может, я вижу сегодня последний закат!
— Я молюсь каждый день! — зарделась цыганка.
Фролло и Эсмеральда стояли на галерее, глядя на затихающий Париж. Над ними неспешно уплывали вдаль гряды облаков, внизу — до самого горизонта — развернулось черепичное море, перерезаемое жилками улиц. Вечерний ветер на высоте был наполнен прохладой и свежестью, обычные городские запахи и летний зной сюда не проникали. Твердыня собора Парижской Богоматери надёжно укрывала доверившихся ей людей от посторонних глаз, хранила тайну их слов. Эсмеральда впитывала взглядом городские пейзажи, мысленно прощаясь с ними. Больше ей не танцевать на парижских площадях. Получив постановление о помиловании, она сразу же вернётся во Двор чудес, чтобы справиться о таборе. Если табор снялся с места, она догонит его, если же нет — уйдёт вместе с Джали. Подальше от города, где события последних месяцев, причудливо переплетясь, едва не затянулись пеньковой удавкой на её шее!
Последний закат разгорался, разливаясь по небу кровавым маревом. Страх, который Фролло безуспешно старался изгнать, всё сильнее сковывал его мятущийся дух: завтра он потеряет всё, чего достиг за годы рьяной безупречной службы, быть может, лишится самой жизни. Как заблагорассудится королю. Но даже ужас перед грядущей расплатой не мог поколебать решимости Жеана, подкрепляемой любовью к цыганке и нравоучениями старшего брата. Пришла пора держать ответ за преступление, и он готов смиренно принять наказание. Пусть даже его ждёт эшафот или железная клетка в Бастилии. По крайней мере, Эсмеральда будет спасена. Он готов вытерпеть любую пытку, лишь бы знать, что ей ничто не угрожает, что его грех перед ней искуплён.
Завтра цыганка вырвется на волю. На днях отсюда, с галереи, она выпустила из клетки пойманного Квазимодо щегла. Бедный горбун, желая приободрить её, принёс клетку с бьющейся о прутья птицей, присовокупив такие слова:
— Я вижу, как ты грустишь, милая девушка! Но не печалься: месяц на исходе. Пока тебе нельзя покидать убежище, но в твоей власти даровать свободу другому. И ещё я хочу сказать…
Не вымолвив, однако, ни слова более, горбун, безнадёжно махнув рукой, понуро заковылял прочь. Казалось, он, всегда такой ловкий, невзирая на врождённые увечья, вот-вот споткнётся на ровном месте. Она не решилась окликнуть его. Выйдя на галерею, Эсмеральда, немного полюбовавшись птицей, распахнула дверцу клетки.
— Лети!
Щегол мгновенно рванулся ввысь, воспарил, звонко защебетал, быстро взмахивая крылышками, и вскоре исчез вдали. Она, сердцем устремившись вслед за ним, долго, со слезами, глядела вослед. А теперь настал срок и ей разделить счастье того пернатого пленника. Но присутствовала здесь и ложка дёгтя, способная, как известно, испортить бочку мёда. Сладость ожидания отравляло печальное осознание: не так уж и хороша свобода, если ради неё пострадает другой человек. Нет, Эсмеральда не забыла, что именно по вине Фролло прошла через пытку, заточение и чудом избежала казни. Но страшные воспоминания сгладились, поблекли под натиском нового, неведомого чувства. Любовью или влюблённостью она его назвать не смогла бы, это не походило на то, что она испытывала к капитану и привыкла считать любовью. Скорее, оно напоминало склонность, смешанную с жалостью. Ей совсем не хотелось, чтобы судья сгинул в казематах Бастилии. Она, давно простив Жеана, не желала ему подобной участи. Отец Клод, который так добр к ней, лишится брата, а Квазимодо — опекуна. Ей не нужна свобода, добытая такой ценой!
— Жеан, молю тебя, не нужно! Не ходи завтра никуда! — попросила цыганка, приложив ладони к груди.
Он вздёрнул бровь — жест, давно ставший привычным, он всегда так делал, когда чему-то удивлялся.
— Хочешь всю жизнь провести в келье? Или стать беглянкой, когда можно добиться помилования? Глупенькая! Зачем жертвовать счастьем ради того, кого не любишь? Ведь ты не любишь меня и никогда не сможешь полюбить!
Эсмеральда обречённо вздохнула: вопрос угодил в цель. Фролло, удовлетворившись её безмолвным ответом, подытожил:
— Вот видишь! Так давай же, наконец, разрубим этот узел, и пусть каждый получит то, что заслужил.
Цыганка не понимала, что происходит с судьёй. Он по-прежнему навещал её по вечерам, покончив с повседневными заботами, но после памятного поцелуя всячески сторонился. Фролло старался не приближаться к ней, отводил взгляд, избегал прикосновений, хотя девушка не единожды давала понять, что не рассержена за ту вольность, которую он тогда себе позволил. Не то, чтобы такое поведение огорчало её или задевало девичье самолюбие, просто оно казалось ей странным. Ей даже втайне хотелось, чтобы этот мужчина снова коснулся её, поцеловал, спрятал лицо в её волосах. Чтобы так же уверенно и властно держал в объятиях, как Феб в саду дома де Гонделорье. Эсмеральда стыдилась подобных желаний, но избавиться от них не могла. Чего он вдруг испугался? Она ощущала снедающее его влечение, ловила устремлённый на неё жадный взгляд. Быть может, — размышляла цыганка, — судье мешает место, где они находятся? Но ведь прежде он так не стеснялся. Или его волнуют мысли о предстоящей встрече с королём? Даже сейчас Фролло держался поодаль, сдерживая порыв приблизиться. Зачем он напрасно мучает и её, и себя?
— Почему ты избегаешь меня? — не удержалась цыганка.
Он поднял на неё тяжёлый взгляд и ответил глухо, будто ему сдавили горло:
— Потому, что я и так слишком привязался к тебе! Потому, что не могу дышать без тебя! Я боюсь, что это чувство отныне станет ещё сильнее, что я не удержусь и переступлю черту, за которую заходить нельзя. Если это случится, если я навсегда потеряю — а я непременно потеряю тебя! — перенести утрату будет вдвое тяжелей! Я хочу забыть тебя, чтобы впредь твой образ не представлялся мне в заточении, но всё бесполезно. Правду говорят, от себя не убежишь.
