— Так-то страшновато, конечно, но больше любопытно.
— Даже и не знаю, что тебе сказать, господин менестрель… — Дракон сосредоточенно почесал затылок, прищурился. — Может быть, и едят. Что же до меня, то никакой «кладовой с тысячью черепами» в башне нет. А слухи эти… — Он засмеялся, уже не скрывая озорства, что никак не вязалось ни с его внешностью, ни с возрастом. — Слухи эти я сам пустил, ещё когда люди сюда впервые пришли и вздумали здесь поселиться… чтобы не докучали. В прежние-то времена боялись, теперь — дело прошлое: вместо сказок детишкам рассказывают.
Щёки менестреля залил румянец. Досадно было не за то, что старичок его обманул, а за то, что он едва тому не поверил, — как дитя малое, в самом деле! Однако же другое занимало его ум.
— Так ты, верно, стар, господин дракон? — предположил он осторожно, боясь навлечь на себя гнев столь неучтивым вопросом.
— Ещё как стар, — весело подтвердил Дракон и похлопал ладонью по столешнице: — Посмотри-ка сюда, господин менестрель.
Столешница, как и в трактире, была из среза дерева, но диаметром превзошла бы и ту, что сам Святой Артур для Круглого Стола предложил.
— Видел я эти деревья ещё молодняком. И те, что до них были, и многие дерева до этого. Точнее не скажу, господин менестрель: время для драконов течёт иначе, чем для людского рода. — И Дракон любовно погладил столешницу, а взгляд его несколько затуманился, как будто он припомнил что-то или пытался припомнить.
Менестрель хотел счесть кольца, но счёт давался ему нелегко: дальше сотни он помнил смутно, нечего было считать такими громадными цифрами. Юноша посмотрел на руку, загибая пальцы, и прикинул, что Дракону в таком случае должна быть не одна тысяча лет. Он удивлённо вскинул брови, гадая, действительно ли Дракон «стар», или по драконьим меркам — это самый расцвет сил.
— Так что съесть я тебя не съем, господин менестрель, — заключил Дракон, посмеиваясь. — А на крестьян не серчай: чужаков они редко видят, больше из любопытства над тобой подтрунили.
Они ещё говорили о разном в тот вечер: и о земле, на которой Старая Башня стои́т, и о крестьянах, которые живут под Драконом уже не одну сотню лет, и о порядках в Драконьем уделе, и о прочих россказнях, которыми люди тешатся во всех королевствах…
***
Менестрель к Дракону быстро присмотрелся. Бояться его не стоило, верно говорил старичок-крестьянин: суровость — напускная, немногословность — всё больше спросонья или от погоды, в прочее время и беседу вёл охотно, и смешлив был не по возрасту; работой не гнушался и каждое утро самолично чистил конюшни и лопатил грядки, сам готовил, сам посуду мыл, сам прорехи починял, хотя мог бы отрядить на эти работы любого из крестьян; не кичлив, а уж верно мог бы гордиться происхождением, что древнее самой Земли.
Менестрелю всё это в Драконе бесконечно нравилось, и он вскоре сам в этот неприхотливый быт втянулся: то двор вызовется подмести, то с сорняками расправиться, — в общем, что по силам — за то и берётся. В деревню изредка заглядывал, когда Дракон по своим драконьим делам из башни отлучался, крестьян о том о сём расспрашивал, пото́м на песни перекладывал, а Дракон слушал и даже иногда что-то советовал (в песнях-то Дракон понимал едва ли не больше самого менестреля, вот только сам никогда не пел и никакого желания подтягивать менестрелю, даже после нескольких кубков, не изъявлял). Потихоньку башню исследовал: верёвкой обвязавшись, прошёлся по лабиринтам подземелий. Там всё больше кладовые с припасами были или вовсе пустые карманы, ничего загадочного; парочка черепов отыскалась, но то, верно, были останки или незадачливых мародёров, которые попытались в отсутствие Дракона ограбить башню, да так и не смогли выбраться, или некогда обитавших в этих пещерах-лабиринтах древних людей, живших ещё прежде Дракона.
Осень между тем свои сети над лесами раскинула: пожелтели и начали облетать листья с деревьев, только клёны ещё держались и сияли алыми всполохами, как маяки, да невозмутимо качали пушистыми лапами ели. Травы и кусты скукожились первыми заморозками, поля редели и плешивели. Птицы ещё не подались на юг, но уже сбивались в стаи и кружили над полями, оглашая воздух пронзительными криками. Тоскливая пора!
Дракон, как подметил менестрель, перемены в погоде чувствовал острее людей: ел он теперь мало, подолгу дремал на своём троне, а ещё беспрестанно ёжился, будто под чьим-то колючим взглядом. Песнями его развлечь не получилось, и менестрель вздумал завести разговор, а заодно и выспросить, верны ли его предположения насчёт таких разительных перемен с Драконом.
— Скажи-ка, господин дракон, — спросил менестрель за трапезой, — а драконы в спячку впадают?
Дракон удивлённо приподнял бровь, повёл плечами:
— Не впадают, а что?
— Не в обиду будет сказано, но ведь драконы сродни ящеркам да змеям, вот я и подумал, что тебе засыпать время пришло, — осторожно объяснил юноша, следя за лицом Дракона и намереваясь тут же извиниться и умолкнуть, если заметит на нём хоть тень гнева.
Мужчина рассмеялся — впервые за несколько недель:
— Верно, заставил тебя поволноваться, уж прости.
На том разговор и кончился. Продолжать его менестрель отчего-то не стал: то ли побоялся расспрашивать дальше, то ли успокоился этим смехом, то ли почувствовал во взгляде Дракона благодарность за проявленную заботу и смутился тому.
А Дракон спохватился:
— Да, чуть не забыл! Есть у меня к тебе просьба, господин менестрель. Поможешь мне завтра утречком в одном деле?
Юноша кивнул, но о подробностях этого «дела» Дракон распространяться не стал, так что было над чем подумать в оставшийся вечер.
— Помоги-ка расстелить, — попросил Дракон утром, раскидывая по траве большую холстину, и менестрель помог, гадая, для чего это понадобилось.
Мужчина же оборотился драконом и стал по холстине топтаться, иногда вскидывая крылья и трепеща хвостом. Что это был за ритуал — юноша не представлял, но всё оказалось проще, чем он думал. Потоптавшись так порядочно, Дракон схлынул и перескочил на траву, а менестрель увидел, что на холстине остался ворох чешуек, поблескивающих всеми цветами радуги на холодном осеннем солнце, и догадался, что вся хандра Дракона — от линьки. Однако для чего же было собирать чешую?
Они с Драконом взялись за края, сворачивая холстину в узел, и пересы́пали чешую в большую дубовую бочку, которую мужчина притащил из башни загодя.
— Время подати собирать, — сказал между тем Дракон, оттащив — без особого труда — бочку к изгороди. — А мне ещё нужно слетать к окраинам, глянуть, нет ли где пожаров. Так что прошу, господин менестрель, меня подменить.
— Как же я смогу? — растерялся менестрель.
— Премудростей-то никаких, — возразил Дракон и начал объяснять: — У крестьян бери, что бы ни принесли, а взамен раздавай чешуйки. Поверье у них есть, что драконья чешуя удачу приносит, оберегом от разных невзгод служит и от колдовства защищает. Уж не знаю, насколько это верно: силы-то в ней самая малость.
Менестрель сунул руку в бочку, поворошил чешуйки и подумал, что такие поверья на пустом месте не появляются: драконы же существа волшебные, почему бы и чешуе некоей долей чар не обладать? Казалось (или он это себе надумал?), от чешуек исходило тепло, приятно щекочущее ладонь, — точно волшебные!
Дракон же счёл, что этих объяснений достаточно, и улетел, обещав вернуться не позднее полудня. А юноша стал ждать крестьян.
Люди потянулись к башне через час с лишним. Сложного в сборе податей, действительно, ничего не было: крестьяне складывали что принесли возле изгороди, менестрель благодарил их («Да будет с вами благословение благодетеля нашего Дракона на весь год!») и давал каждому по чешуйке. Крестьяне кланялись, желали того же и самому менестрелю и отходили, уступая очередь другим. Юноша подметил, что некоторые подходят по нескольку раз, уже с новыми дарами, очевидно, желая заполучить побольше чешуек, но, поскольку Дракон ничего не говорил насчёт того, сколько чешуек давать в одни руки, делал вид, что так и нужно, и приветствовал их прежними словами.
