— О чём это ты? — не понял Эмбервинг. — Звучит так, будто ты знаешь, что тут происходит.

Менестрель посмотрел на него и опять улыбнулся. Драконы, несмотря на всю свою мудрость, иногда были поразительно глупы и не замечали очевидного. Люди, впрочем, тоже, но им простительно: они всего лишь люди.

— Да просто Нидхёгг влюбился, — сказал Голденхарт.

— В кого? — потрясённо переспросил Эмбер.

— Да в Лучесвета, конечно. И всегда был, просто до этого не осознавал, насколько тот ему дорог.

— «До этого»? — уточнил Дракон.

— До того, как осознал, что Лучесвет всего лишь смертный человек.

Эмбервинг с сомнением бросил взгляд на ванную, где шумел и то и дело арргхал Нидхёгг.

— Влюбился? — медленно повторил он.

— Поэтому и прихорашивается. И боится, что напугает, когда придёт время.

— Какое время? — опять не понял Дракон.

— То самое. Когда признается и… быть может, ещё что, — чуть покраснев, объяснил Голденхарт.

Эмбервинг долго молчал, не сводя с юноши глаз, тот даже несколько неуютно себя почувствовал.

— Скажи, а ты тоже… боялся… тогда? — с запинкой спросил он после.

— Да ладно, забыл, что ли, кто всё это начал? — засмеялся Голденхарт, но тут же стал серьёзным и сказал: — Иногда и теперь боюсь. Ты… нет, не только ты, а вообще драконы… они… неуёмные, иногда с тобой… с ними бывает сложно. Но ты себе не вздумай что-нибудь надумать!

Эмбервинг был потрясён. Он несколько раз клацнул челюстью, но так ничего и не смог сказать в ответ. Он даже и не подозревал, что юноша его боялся! Драконы безошибочно чувствуют страх, а он ни разу не почуял этого в менестреле. Или, в самом деле, настолько очеловечился, что инстинкты притупились? Дракон нахмурился и сказал:

— И почему же ты мне об этом раньше не говорил?

— Эмбер, какие глупости… — вспыхнул Голденхарт. — Люди вообще всего на свете боятся, с какой стати об этом упоминать?

В трапезную вернулся Нидхёгг, и они прервали разговор, потому что выглядел дракон на удивление изменившимся. Волосы он смочил и хорошенько расчесал. Они у него, оказывается, вились и теперь, причёсанные должным образом, разительно отличались от того вороньего гнезда, что обычно было на голове дракона. Вот только косматые брови портили впечатление и не давали разглядеть красоту его лица, а лицо у него на самом деле было красивое.

— Тебе бы брови подстричь, — сказал Голденхарт, опомнившись от изумления.

— Подстричь? — переспросил Огден, колупая косматые брови пальцем, отчего они всклочились ещё больше.

Менестрель отыскал ножницы и, заставив Нидхёгга сесть на скамью, принялся стричь ему брови. Эмбервинг беспокойно шевельнулся, встал подле — на всякий случай.

— Зачем их вообще стричь? — ворчал Огден, то и дело жмурясь. Щёлканье ножниц прямо возле глаз ему не нравилось.

— Они же тебе смотреть мешают, — заметил Голденхарт, продолжая щёлкать ножницами.

— И совсем не мешают, — пробурчал дракон. Он обычно щурился и дёргал бровями, когда присматривался к чему-либо. Он всю жизнь так делал и даже не подозревал, что их можно просто-напросто состричь.

— И пугают, — добавил Голденхарт со значением, понимая, что без этого убедить дракона в нужности процедуры не удастся.

И действительно, Нидхёгг тут же успокоился и перестал ворчать, позволяя менестрелю хорошенько привести запущенные брови в порядок. Когда с бровями было покончено, менестрель с Драконом опять уставились на Огдена.

— Совсем другое лицо, — поражённо сказал Эмбервинг.

Это замечание Нидхёггу не понравилось.

— А если он меня теперь узнавать престанет? — беспокойно спросил он.

— Не настолько другое, — уверил его Голденхарт и подал дракону зеркальце, чтобы тот смог на себя посмотреть.

Нидхёгг окинул себя критическим взглядом, отвёл зеркало, приблизил, снова отвёл. Собственное отражение занимало его добрых минут десять!

— Арргххаха, — изрёк он глубокомысленно.

— И когда думаешь признаваться? — поинтересовался Голденхарт между делом.

Огден кинул на него какой-то затравленный взгляд:

— А ты откуда знаешь, что я думаю? Арргх, откуда?!

— Да у тебя на лбу написано, — засмеялся менестрель.

Засмеялся и Эмбервинг, потому что Нидхёгг опять схватил зеркало и стал придирчиво разглядывать собственный лоб, отведя с него волосы ладонью.

— И ничего не написано, — пробурчал дракон недовольно.

Эмбервинг объяснил, что это так люди говорят и что по выражению лица Огдена легко было догадаться, о чём он думает или что собирается делать. Нидхёгг фыркнул и хорошенько потёр лоб, приглаживая волосы обратно. Они так и норовили всклочиться! Немудрено: первое причёсывание за многотысячную жизнь!

Благодарить их Нидхёгг не стал, тотчас же ушёл из башни, прихватив с собой и зеркальце, но на другой день подбросил к башне здоровенного медведя.

— Одного марафета мало будет, чтобы измениться, — заметил Эмбервинг.

— Без этого Нидхёгг не был бы Нидхёггом, — возразил Голденхарт.

Когда Лучесвет снова появился в башне и напросился остаться, якобы чтобы проштудировать книги ещё раз, а на самом деле будто прячась и всячески избегая расспросов, при этом густо краснея, когда упоминали его приятеля-дракона, и отчаянно мотая головой, когда спрашивали, заглядывал ли он после эльфов в Волчебор, а если нет, то когда туда собирается, Голденхарт сделал правильный вывод: что бы это ни было, оно уже произошло. Он полагал, что Нидхёгг, подгоняемый как инстинктами, так и некоторой долей страха, вызванного в нём неприятным открытием, Лучесвету признался, а может, и ещё что. Как дракон, Огден был бесцеремонен и непредсказуем, так что дело вполне могло не ограничиться только словами, и теперь Голденхарт гадал, насколько далеко всё зашло. Судя по смущению юноши, прямо-таки в дальние дали! Окольными путями выведать у Лучесвета подробности не получалось, он мастерски увиливал от ответов, так что Голденхарт решил действовать прямо.

— Лучесвет, — сказал он, когда принёс сыну в библиотеку вечерний чай, — а ты не боишься Нидхёгга?

Лучесвет так удивился этому вопросу, что даже забыл смутиться при упоминании его имени.

— Я? — широко раскрыл глаза юноша.

— У меня такое впечатление, что ты от него здесь прячешься. И говорить о нём не хочешь. Он тебя… испугал чем-то? — спросил менестрель.

— Нет, — мотнул головой Лучесвет.

— Может, он сказал что-то или… сделал, — предположил Голденхарт, пристально глядя на юношу, — и ты не знаешь, как с этим справиться?

Щёки Лучесвета вспыхнули. «Ага, — подумалось менестрелю, — так я прав!»

— Ничего такого не было! — отрезал Лучесвет, безошибочно поняв, на что намекал менестрель. — Совсем ничего!

— Совсем-совсем ничего? — уточнил Голденхарт.

Лучесвет покраснел ещё гуще.

Голденхарт ошибся, на самом деле. Смущался Лучесвет совсем по другому поводу!

От эльфов Лучесвет, разумеется, отправился в Волчебор. Ему было несколько стыдно, что он так и не посмотрел на стрельбище, которое Огден специально для него построил. Нужно было посмотреть и непременно похвалить дракона, Лучесвет ведь знал, что тому нравится, когда им восхищаются. К тому же он был уверен, что стрельбище вышло замечательное.

Нидхёгг огорошил его буквально с порога. Во-первых, конечно же, внешним видом. Причёсанным Лучесвет приятеля видел впервые. А не успел он опомниться от потрясения, Огден подбавил ещё. С устрашающей прямотой, против которой вряд ли можно было устоять или подобрать контраргументы. Лучесвет его словам страшно смутился. А потом они поцеловались, вернее, попытались, поскольку оба были ещё сущие дети, как ни посмотри, даже многотысячелетний дракон, но вышло не сразу, нужно было ещё приноровиться: и Огден высоченный, и носы мешают, и как вообще целуются — кто их знает! Дальше больше: Нидхёгг сгрёб Лучесвета в охапку, завернул в медвежью шкуру и зарылся с ним в кучу золота.

Лучесвет смутно понимал, что дело кончилось совсем не тем, чем ему полагается кончаться, но плохо себе представлял, как и что должно происходить после таких страшно важных вещей, как признание и поцелуй. Он знал, что после этого дети бывают, но прочее было покрыто мраком и тайной. Мальчишки в его возрасте или даже раньше уже знали, что к чему: старшие и более опытные приятели просвещали, — но он-то воспитывался у эльфов, а эльфы подобными пустяками не озадачивались, да к тому же ровесников у Лучесвета там не было, не считая Талиесина (с большой натяжкой), но, как известно, эльфийский принц нового воспитанника Алистера сторонился, да и вряд ли мог бы его просветить, даже если бы и захотел, памятуя о природе эльфов и о том, как обстояли дела в их мире после побега эльфийских дев!