— Жаль только, — добавил он после, — что зря учился. Не пригодится.

Голденхарт бы поспорил, но Нидхёгг, который при этом разговоре присутствовал (а они с Лучесветом были, без преувеличений, неразлучны: где один — там и другой), вмешался и не дал и полслова вставить.

— Ещё как пригодится! — возмутился дракон. — Будешь мне книжки читать. Знаешь же, что я буквы путаю иногда?

Читал он медленно и, пожалуй, до конца ни одну книгу не прочёл, хотя брался за многие. «Лет через пятьдесят освоюсь», — неизменно говорил Нидхёгг.

И Лучесвет стал читать ему книжки, а Нидхёгг учил его говорить по-драконьи, так что от совместного времяпровождения была большая польза обоим. Голденхарт ещё и алфавит ему драконий показал, так что вскорости Лучесвет смог и книги на драконьем языке почитывать, и беседу поддержать. Со стороны, должно быть, странно выглядело, когда они все начинали друг на друга рычать, гаркать и воркотать. А учитывая, что Лучесвет неплохо понимал и эльфийский язык, можно было смело утверждать, что он исключительно образованный молодой человек!

«Задурили ему голову книжками всякими! Книжки до добра не доведут!» — недовольно говорил муж трактирщицы, который учение не приветствовал ни в каком виде, за исключением простого счёта. Ни читать, ни писать он не умел — ставил крестик вместо подписи или обмакивал в чернила большой палец.

«До добра не довело» Лучесвета, впрочем, совсем другое.

В Серую Башню между тем пришло очередное лето. Ясные дни чередовались с непродолжительными дождями, год обещал выдаться урожайным.

Эмбервинг, устав, что Сапфир продолжает влезать между ним и менестрелем, стоило им хотя бы даже просто друг к другу наклониться, взял её за руку, отвёл в сторону и что-то долго и серьёзно ей втолковывал.

— Правда? — изумилась девочка.

Что бы ей Дракон ни сказал, поразило это её настолько, что она за обедом даже ложку мимо рта проносила!

— Что ты ей сказал? — полюбопытствовал Голденхарт, заметив, что с того дня девочка притихла и обниматься или целоваться им не мешала. Правда, смотрела во все глаза и с прежним изумлением покачивала головой.

— Да так, — уклонился от ответа Дракон, скрыв в углу рта улыбку.

Выяснилось это через пару дней, когда Сапфир хорошенько столкнула их лбами, вскочив сзади на скамейку, на которой они сидели и разговаривали, и звонко воскликнула: «Целуйтесь!»

Голденхарт и Эмбер схватились за лбы, гудящие от удара: силы Сапфир не рассчитала, хорошо ещё, что носы не сломали!

— Сапфир! — воскликнул Голденхарт, встряхивая головой. — Что это ещё за хулиганство!

— А то сколько нам ещё прибавления в семействе ждать? — грозно спросила в ответ девочка.

Менестрель опешил, а Дракон смущённо засмеялся и после признался юноше, что сказал ей, будто бы от поцелуев получаются маленькие драконы.

— Эмбер! — залился краской Голденхарт.

— А что я мог ей сказать? — оправдывающимся тоном возразил Дракон. — Такой ответ лучше зауми об эльфийских чарах. Сапфир ведь ещё ребёнок, что бы я стал отвечать, если бы она спросила, откуда берутся драконы? Мы и сами наверняка ничего не знаем. Скажи я, что драконы появляются из земли, так она всё вокруг изроет в поисках одного или парочки!

— Если она не спрашивала ещё, с чего ты вообще этот разговор завёл? — спохватился юноша.

Эмбервинг смутился, потёр саднящий лоб и пробормотал:

— Подумал, что она тогда перестанет мешать нам целоваться. Но кто же знал, что она начнёт принимать решительные действия!

— Можно было догадаться, — простонал менестрель, и остаток дня оба провели с холодными компрессами на лбах.

В том, что с Лучесветом что-то не так, первым заметил как раз таки менестрель.

Началось всё это в жаркий июльский день, когда небо ознаменовалось не только солнцем, но и круглой полуденной луной. «Не к добру!» — говорили люди, глядя на неё и видя в ней сплошные дурные предзнаменования. Так и вышло: в тот день умер старый трактирщик.

Лучесвет был потрясён его смертью. До этого момента юноша о смерти не думал и не видел её никогда. Как и все, он знал, что люди умирают однажды и что это неизбежно, но это «однажды» было каким-то далёким и нисколько его не касалось. В тот день, когда умер старый трактирщик, Лучесвет осознал не только, что люди смертны, но и то, что они смертны внезапно. Ведь ничего не предвещало, что старик умрёт. Конечно, он был уже дряхлый, ходил еле-еле, поговаривали, что помрёт со дня на день, но он всё не помирал, а в тот день и вовсе был бодрее обычного: сытно пообедал, дал несколько дельных советов преемнику-трактирщику, а потом лёг на лавку и стал помирать. Агония была недолгой, вероятно, старик даже не понял, что умирает: он закатил глаза, захрипел, и всё было кончено. Дочка трактирщика расплакалась, муж её поскрёб затылок и стал хлопотать насчёт гроба. Лучесвет не проронил ни слезинки, просто стоял и широко раскрытыми глазами смотрел на лавку с телом старика.

Хоронили, как водится, всей деревней. Пришли и Дракон с менестрелем, и именно тогда Голденхарт, бросив быстрый взгляд на бледного, как смерть, сына, заподозрил неладное. Вслух он ничего не стал говорить, только нахмурился и прикусил палец. Эмбервинг ничего не заметил и списал всё на горе: Лучесвет деда очень любил.

С того дня Лучесвета как подменили. Он отрешился от всего, даже от своего излюбленного занятия — стрельбы из лука, и просто или бродил по округе бесцельно, или сидел дома, уставившись в одну точку. Разговаривать он вообще перестал, ел — через силу.

— Горюет, — сказал Дракон, когда трактирщица пожаловалась ему.

— Если бы… — несколько тревожно пробормотал себе под нос менестрель, но объяснять, к чему он это сказал, не пожелал.

Нидхёгг, казалось, ничего не замечал и, поймав приятеля за околицей, утащил его в Волчебор, чтобы похвастаться стрельбищем, которое он построил специально для Лучесвета в лесу, неподалёку от логова. Он им страшно гордился, потому что намалевал самые настоящие мишени (подсмотрел на гравюре в книжке и сделал точно такие же).

— Сейчас пойдём смотреть, — объявил Огден, ссадив юношу возле логова, — только притащу твой лук.

— Огден, — бесцветным голосом сказал Лучесвет, — знаешь, а люди смертны. Они непременно умрут.

— Конечно умрут, — подтвердил дракон, озадаченно почесав бровь. К смерти Нидхёгг относился почти так же, как сам Лучесвет до того июльского дня. Конечно, людишки помирают, и медведи, и волки, и даже драконы. Наверное.

— И я умру, — глухо добавил Лучесвет.

— И ты, — кивнул Огден, ещё больше озадачившись. Об этом он прежде никогда не думал — о том, что Лучесвет однажды умрёт. Ему вообще казалось, что Лучесвет будет всегда, как и он сам. Высказанная юношей мысль ему не понравилась, поскольку он почуял в ней угрозу.

Это было последнее, что Нидхёгг помнил ясно из того дня. Лучесвет, услышав его ответ, сильно побледнел и вдруг грохнулся оземь, лишившись чувств. Огден страшно переполошился! Он схватил юношу и стал его трясти, решив, что тот и вправду умер. Удивительно, как у Лучесвета ещё голова не оторвалась от этой тряски! Но в сознание он так и не пришёл: обморок был слишком глубокий. Нидхёгг начал паниковать, прижал юношу к себе и заметался возле логова, не зная, что ему делать, куда бежать, кого звать на помощь. Когда умирал Мальхорн, дракон уже заранее знал, что тот умрёт, потому что тот был смертельно ранен. А Лучесвет просто сказал: «И я умру» — и умер (как считал на тот момент дракон).

— Арргх! — громогласно издал Нидхёгг, но этот рёв был исполнен бессилия.

И вот тут-то он впервые в жизни открыл портал — бессознательно, бесконтрольно, неведомо куда. Воздух прямо перед ним затеплился, свился в спираль, закручиваясь против часовой стрелки, и разверзся порталом. Огден, не раздумывая, ринулся в него и оказался прямо в башне золотого дракона. Эмбер и Голденхарт вскочили, вид у Нидхёгга был встрёпанный, ошалелый, потерянный — таким дракона они ещё не видели.