— Сапфир! — воскликнул Голденхарт, подбегая и хватая дракончика сзади за крылья.

— Ну, ну, — уговаривал Алистер Дракона, каким-то невероятным образом оказавшись возле него, — не серчай, так суждено было.

— Эмбер, — издал вопль менестрель, — помоги мне! Она же раздавит его, честно слово, раздавит!

— Я в порядке, я в порядке, — забормотал Талиесин заплетающимся языком, точно перебрал мёда, — и ничуть не тяжёлый, вообще не тяжёлый…

Эмбервинг оттолкнул Алистера, так крепко смыкая челюсти, что раздался хруст и скрежет. Всех передёрнуло.

— Да что с тобой такое? — возмутился менестрель, продолжая тянуть дракончика за крылья. — Сапфир, превращайся обратно! Немедленно! Или я рассержусь по-настоящему!

Дракончик покосился на него, повёл крыльями, избавляясь от рук юноши, и чуть посторонился, но всё же остался в прежнем обличье. Голденхарт встал на колено возле Талиесина, потряс его за плечо:

— Талиесин, ты меня слышишь? Встать можешь? Ничего не сломано?

Талиесин глядел на него бессмысленным взглядом и не отвечал. Дракончик отвернул голову и начал выбирать зубами крыло, как делают птицы, но глаза его были прикованы к распростёртому на траве эльфу. Эмбервинг уронил руки и поражённо воскликнул:

— Ну почему непременно он?!

— Эмбер? — насторожился его тону Голденхарт. — Что такое? Что-то произошло? Что-то только что произошло, верно?

Алистер заливисто рассмеялся и, подмигнув Лучесвету, который был поражён не меньше прочих, объявил:

— Поздравляю, Сапфир только что охмурила эльфийского принца!

— Охму… — задохнулся менестрель.

— Драконья метка, — продолжал Алистер. — Ты ведь и сам знаешь, что это такое, верно, Голденхарт? Когда дракон встречает предназначенное ему существо, он… «охмуряет» его. Ты ведь не забыл, как это было у вас, верно, Голденхарт? Дракон влюбляется раз и на всю жизнь, так уж драконы устроены. Ставит драконью метку и…

— Алистер, — гробовым голосом произнёс Эмбервинг.

— А, вон оно что, — отозвался Голденхарт убийственно спокойным голосом, развернулся на каблуках и пошёл в башню.

— Кто тебя за язык тянул! — буквально прошипел Дракон, мечтая придушить эльфийского короля.

Сапфир тут же схлынула и превратилась в девочку. Она беспокойно глядела то на всё ещё лежащего на траве Талиесина, то вслед уходящему менестрелю, будто не зная, что ей делать, потом резко вздёрнула голову — жест Голденхарта! — и побежала следом за ним к башне.

— А что я не так сказал? — захлопал глазами Алистер. — Ведь это же было настоящее охмурение, разве не так?

— Кто… тебя… за… язык… тянул?! — с растяжкой сказал Эмбервинг, и его глаза угрожающе загорелись двумя янтарными огоньками.

Не было никакого охмурения. Не у них.

Голденхарт добрёл до башни, не помня, как поднялся на чердак и рухнул навзничь на кровать. Камень в груди беспокойно заворочался, наполнился тягучим неприятным жаром. Вернулись прошлые сомнения, от которых, как он полагал, успешно избавился. Если влюбляются раз и на всю жизнь… Юноша поморщился, приложил ладонь к груди. Не занял ли он место той давно умершей принцессы… Они всего лишь были похожи, но не это ли послужило причиной? Раз и на всю жизнь… Может, и метку драконью тоже она заполучила. Менестрель не помнил ничего подобного. Он просто влюбился, заревновал к призраку и сделал глупость, которая привела к ряду других глупостей. У него-то это точно стало «раз и на всю жизнь». Но что об этом думал Дракон?

Дверь чердачной комнаты заскрипела, юноша приподнялся на локте. Сапфир прокралась в комнату, залезла на кровать и, обхватив менестреля ручонками, крепко прижалась к его груди.

— Почему тебе грустно? — спросила она. — Я не люблю, когда ты такой. Это из-за меня? Ты на меня рассердился?

— Нет, конечно же, нет, — возразил Голденхарт, пытаясь согнать с лица мрачное выражение и улыбнуться; видимо, вышло не очень. — Взрослые грустят иногда, так уж бывает.

— А я не хочу, чтобы ты грустил, — категорично объявила девочка, и её глаза вспыхнули.

Менестрель поспешно накрыл её глаза ладонью. Сапфир обладала поистине устрашающими способностями. Она ещё не слишком хорошо ими владела, но, когда оба зрачка у неё становились драконьими, она могла внушить тому, на кого смотрела, что угодно. Или заставить забыть что угодно.

— Я немножко погрущу, — пообещал он, с минуту подержав ладонь у её глаз. — Мне это даже полезно.

После он осторожно приподнял ладонь, заглянул девочку в лицо и тут же выдохнул с облегчением. Зрачок в сапфировом глазу был обычный, сферический.

— Я-то знаю, что это не так, — пробормотала девочка, крепко прижимаясь к нему. — Я-то лучше всех тебя знаю.

— Спеть тебе? — предложил Голденхарт, видя, что она закрыла глаза. — Ты утомилась. Когда ты в последний раз превращалась? Ага, помнишь! Бедные овечки!

Губы Сапфир расплылись в широкой улыбке.

— Они сами виноваты, — пробормотала она, — нечего было на меня блеять! А тот с рогами меня вообще боднуть хотел!

— А кто их дразнил?

— Арргх… — по-драконьи отозвалась Сапфир и заливисто засмеялась.

Именно так она и сделала: подкралась к овечкам и гаркнула на них по-драконьи. Правда, всё пошло не так, как она ожидала: баран вознамерился дать ей отпор, а она, испугавшись его рогов, превратилась в дракона и разгоняла всё стадо по холмам. Остановиться потом было трудно, очень трудно: драконий азарт меры не знает! Эмбервинг ей устроил хорошую взбучку за это и запретил превращаться в дракона. Невелика беда: гаркать по-драконьи она могла и в человеческом обличье! К тому же она знала, что Голденхарт всегда за неё вступится, а Эмбервинг ему не сможет отказать.

— Он мне нравится, правда, — словно бы оправдываясь, вдруг сказала Сапфир.

— Кто, «тот с рогами»? — поинтересовался юноша с улыбкой.

— Да нет же, глупый! Этот с ушами… которого я перепугала до полусмерти, — возразила она, и в её голосе прозвучала некоторая гордость. — Вот только не знаю, почему это я вдруг превратилась? Я ничего такого не хотела, правда.

— Наверное, разволновалась, — предположил Голденхарт и чуть поморщился.

— Наверное, — согласилась Сапфир со вздохом и опять закрыла глаза. — Но он мне нравится. Честное драконье. Чуточку меньше, чем ты, разумеется, и Эмбер, — спохватилась она тут же.

Менестрель невольно улыбнулся. Сапфир, не открывая глаз, нащупала его руку, потянула к себе и улеглась на неё головой, прижимаясь щекой к его ладони. Она часто спала так, а он ей пел баллады вместо колыбельных. Спел и сейчас. Спящей девочка была совсем как ангелочек. Голденхарт вздохнул неслышно, чтобы не тревожить её сон, и пробежался мысленно по тому, что случилось у башни. Грохнулся оземь Талиесин не потому, что дракончик его свалил, а потому, что он был слишком потрясён… чем? Что вообще такое эта драконья метка? Увидел что-то во взгляде и был настолько ошеломлён, что не удержался на ногах? Вид у эльфа был явно невменяемый, когда ему удалось отогнать от него Сапфир.

Дверь опять скрипнула. Голову менестрель поднимать не стал, только перевёл ненадолго взгляд. Вошёл Дракон. Вид у него был смятенный. Юноша ему ничего не сказал, опустил глаза и продолжил смотреть на Сапфир.

Эмбер сразу почувствовал, что с ним неладно. Будто какая-то тень лежала на всём его существе, и исходила она — Дракон безошибочно понял — от эльфийского камня. Очень похоже на чёрную магию: та же тяжёлая, тёмная аура… Эмбервинг поспешно прилёг рядом, кладя руки на плечи юноши, и попытался вытянуть из него тьму. Из-под его пальцев заструилось янтарное сияние, но тьма, наполнявшая сердце менестреля, не поддавалась. Камень даже будто потяжелел, когда мужчина применил драконьи чары.

— Голденхарт? — воззвал Дракон, крепче сжимая пальцы.

— Драконья метка, значит? — холодно спросил Голденхарт. — Раз и на всю жизнь?

— Да не слушай ты Алистера, — дёрнулся Эмбер. — Болтает невесть что…

— У нас не было ничего подобного.