О магии я знала не так много, как Уна или сам Хорвек, но главному они меня все-таки научили: ничего нельзя делать вполсилы, если бить — то наверняка, если требовать — то смело, если призывать — то в отчаянии, и даже ненависть может стать началом созидания — если это славная, полнокровная ненависть! И всего этого во мне сейчас было в достатке — я не ничего не пожалела бы для Хорвека.

От первого же удара ножом чернота на груди мертвеца превратилась в прах, в пепел, и осыпалась, оставив по себе огромную черную дыру. Я достала сердце демона, которое все это время держала при себе, крепко прижав к моему собственному — сейчас оно билось так сильно, словно тоже просилось наружу, едва-едва удерживаемое ребрами.

— Во имя справедливости и доброй славы магии! — сказала я, задыхаясь от волнения, и бережно положила сердце Рекхе на полагающееся ему место. Тонкие обручи, сковывавшие его, раскалились докрасна и светились в полумраке. Тонкий звон, глухой щелчок —  первый лопнул, а за ним второй, и третий!..

Оставалось только одно. Я склонилась над ним, изо всех сил веря и надеясь.

— …И во имя моей любви к тебе, — шепнула я Хорвеку. А затем прикоснулась губами к его холодным и мертвым губам. То был третий наш поцелуй — но в первый раз я сделала это сама, бесстрашно и без оглядки. Десять ударов сердца — столько времени потребовалось, чтобы убить Хорвека, и столько же я отсчитала, чтобы его оживить. Десятый удар отозвался оглушительной болью в висках, и я замерла от ужаса, что не вышло, магия не прислушалась к моим словам!.. А затем его горячее дыхание опалило мои губы, и я захохотала так безумно, как это делают все рыжие ведьмы.

— Что же ты наделала, — прошептал он, еще не открыв глаза, но уже все понимая и зная наперед — как это было у него заведено.

— То же, что и всегда, — ответила я, уже ничего не страшась. — Заставила тебя жить дальше.