— Я знаю, милая, как тяжело терять красоту, — продолжала Уна, не скрывая злорадства. — И если ты будешь послушна мне, то я помогу в твоей беде. Когда пожелаешь вновь стать прежней красавицей — просто выполни мои приказы, а я взамен подарю тебе чары, скрывающие этот ужасный шрам. Спроси у своего мужа, честно ли я выполняю условия сделок, держу ли слово? Если мы договоримся между собой, то никто и никогда не увидит тебя в таком жалком обличии. Я могла бы наслать на тебя колдовство, которые сломит твою волю, но, право же, нам куда проще условиться по-доброму, крохотное заклинание личины сотворить намного проще…
Однако Вейдена упрямо молчала, все так же глядя себе под ноги. Огасто, ничего не замечая, едва ли не насильно усадил ее рядом с Мике, а сам сел рядом со мной, рассеянно и бессмысленно улыбнувшись то ли мне, то ли кому-то невидимому за моей спиной.
— Поздравь меня, братец, — не унималась ведьма. — Я нашла себе жениха! И хочу, чтобы завтра мы все отправились к королю Горденсу. Мой будущий муж тоже королевских кровей и должен быть представлен ко двору. Милая Вейдена замолвит за нас словечко, не так ли?
Все молчали, точно воды в рот набрав, и лишь Огасто кивал головой, точно заведенный.
— Скучный, скучный праздник выходит! — воскликнула Уна, на самом деле ничуть не огорченная траурной тишиной. Эй, слуги! Где вы там прячетесь, ленивые мерзавцы?! Кому я приказала привести сюда узника из подземелья? Он давно должен быть здесь!
И изогнувшись так, чтобы видеть меня, она ласково пропела:
— Разве не желала ты встретиться с дядюшкой?
В тот миг я настолько ненавидела ведьму, что во имя этой ненависти желала бы не чувствовать сейчас ни капли горя или жалости, стыда или раскаяния, пусть даже это означало бы, что я вычеркнула из сердца всех близких мне людей. Уне тогда бы не досталось моей боли, до которой она была так жадна!.. В самом деле, что-то во мне омертвело — слова ведьмы поначалу показались далекими и непонятными, словно я не знала, о ком она говорит. «Так будет легче, — подсказывал хитрый тихий голос в моей голове. — Ты не сможешь вынести столько горя сразу, и поделать ничего не можешь, так не лучше ли оглохнуть и ослепнуть, раз уж онемела?..»
Мне хотелось его послушаться, ведь он обещал помочь — хотя бы немного! — в обмен на покорность и безволие. Но властно и громко звучал в ушах голос Хорвека, которому я все еще верила несмотря ни на что: «Требовать необходимо с должной силой!» — но не из отчаяния ли порождается такая сила? О нет, мне нельзя было избегать боли — напротив, боль должна быть такой нестерпимой, чтобы я не боялась больше ничего и никого!
«Помни, Йель, что это за твои ошибки расплачиваются дядюшка и Мике! Вейдена согласилась помочь тебе — и что с ней стало? А ведь ты хотела разрушить ее счастье и отобрать мужа, просто потому, что наглой служанке взбрело в голову, будто она этого достойна! Смотри и не смей отворачиваться, принимай последствия своих поступков честно!..» — так я кричала самой себе, ведь раны на живом сердце хоть и кровоточат, однако лучше жить с ними, чем с сердцем полностью оледеневшим, как у Рыжей Уны.
Дядюшка Абсалом, которого притащили и бросили к нашему столу точно куль с мукой, несколько пожелтел и исхудал в подземелье, однако ведьма, как могла, берегла его для нынешней ночи — он отнюдь не был на грани жизни и смерти, и даже сохранил некоторое присутствие духа, несмотря на цепи, сковывавшие его руки.
— Ваша Светлость! — возопил он, жмурясь из-за нестерпимо яркого для него огня свечей. — Умоляю! Я всего лишь жалкий шарлатан. Заточение в подземелье вашего замка — это слишком почетно для меня! Сами посудите, где это видано, чтобы какие-то аптекари становились узниками герцогских подземелий? Городская тюрьма — вот положенный мне уровень, да и то — достоин ли я пропитания за счет городской казны?.. Даже веревка за счет города — чересчур щедро для такого мелкого мошенника, всеми богами в том клянусь! Вышлите меня из ваших прекрасных владений, и ноги моей здесь больше не будет!..
Однако что мог ответить ему Огасто, нынче ночью только кивавший в такт словам рыжей ведьмы? Герцог только морщился и беспокойно ерзал на месте, словно не понимая, отчего к нему обращаются и почему слова эти причиняют ему беспокойство, словно кусачий клоп, невесть как пробравшийся в роскошные одеяния.
— Ох, какой же низкий негодный человечишко! — прошипела Уна, с презрением глядя на то, как дядя бьет поклоны и причитает. — Замолчи, ничтожество!
Дядя воззрился на нее, подслеповато моргая, но при этом безошибочно сообразив, что приказы нынче ночью отдает не герцог Таммельнский.
— Как скажете, госпожа, как скажете, — залебезил он, уткнувшись лбом в пол. — Готов молчать хоть до конца жизни, только пусть эта жизнь самую малость продлится!.. Я стар, я нездоров, это не жизнь, а сущие мучения. Прошу вас, обреките меня на них, и я за пару-тройку лет искуплю все свои прегрешения гораздо действеннее, чем на виселице!.. Сколько там тех страданий в петле? А подагра будет мучить меня и день, и ночь, не говоря уж об ишиасе!..
— Лучше бы я наградила проклятием немоты не твою племянницу, а тебя, несносный болтун! — вскричала разгневанная ведьма.
— Племянницу? — тут же с готовностью откликнулся дядюшка. — Знать не знаю никакой племянницы, провалиться бы всем племянницам в преисподнюю!.. — но все же смолк.
Уна, согнав с лица гневную гримасу, заговорила ласковым голосом, обращаясь теперь к Мике. Беспокойные руки колдуньи теребили и гладили его волосы, и я с отвращением подумала, что в этой навязчивой ласке тоже наверняка содержится какое-то колдовство, ломающее волю человека и лишающее его разума.
— Мой мальчик, — приговаривала она, сбиваясь на жаркий шепот. — Мой славный мальчик! Я создала тебя, я одарила так щедро, как только могла!.. Мне нужен слуга, способный заменить стаю жадных и неверных псов-оборотней; толпу слуг-людей, угасающих на моей службе так быстро, как дрянные свечи. Ты не чувствуешь боли, не знаешь жалости, и защищен от заклятий. Кинжал скользнет по твоей коже, не причинив вреда, стрела, нацеленная в твое сердце, собьется с пути, и нет яда, который сможет тебя одолеть. Но настоящую силу ты обретешь, только убив человека и попробовав кровь...
Я услышала глухое рычание, исходившее из горла Мике, внешне остававшегося таким же бесстрастным и равнодушным.
— Да, ты давно ее желаешь, я знаю, — движения Уны становились более властными, резкими. — Внутри тебя огонь, успокоить жжение которого можно только кровью. Так отзывается в тебе часть оборотня. Но я не могла тебе этого позволить, пока в тебе оставалась хотя бы единая капля свободомыслия или доброй воли!.. Ты должен принадлежать мне душой и телом, выполнять любые мои приказы — и только мои!.. Кровь затуманит твой рассудок окончательно, но о своем предназначении — служить мне! — ты не должен забывать никогда. Я чувствую, что пришло время, ты готов. Помни, что ты бы сотворен Рыжей Уной и всегда останешься ее верным рабом…
Я слышала ее так ясно, словно эти слова ведьма шептала на ухо не Мике, а мне. Ярость в глубинах моей души нарастала — и на этот раз она не была беспомощной, о нет! Мике не принадлежал ей! Все ложь!..
Все вокруг меня задрожало, помутилось — и я не знала, что вижу перед собой: зал таммельнского замка — или ночной лес, ветви которого потрескивают под тяжестью снега? Красноватый огонь свеч — или мертвенный голубой свет луны морозной ночью? Чьи глаза светятся синим огнем — темноволосого мальчика или же зверя, прячущегося в полосах теней на снегу? И только Уна оставалась прежней: что там, что здесь она гладила волосы Мике — или шерсть? — без конца приговаривая: «Служи мне! Мои приказы — твой закон!»
Меня она не замечала, это все еще было не в ее власти — и я почувствовала, как преисполняюсь уверенности в своих силах, в своем праве. Здесь у меня сохранился голос, и я могла громко требовать от магии то, что мне полагалось!
— Мике не принадлежит рыжей Уне! — ясно и смело сказала я, обращаясь ко всему зимнему лесу сразу. — Слышишь, магия? Согласно твоим законам я взяла его себе! И подтверждала свое решение каждый раз, как возвращалась сюда! Мике мой, она не имеет право приказывать ему и принуждать к чему-либо. Никто не посмеет оспорить мои слова, ибо они угодны старым колдовским законам! Я знаю это и требую то, что мне причитается.
