Слухи опережали нас, словно их переносили на своих крыльях стремительные ночные птицы. Не раз мне приходилось выслушивать в гостиницах и тавернах историю о невезучих Орвильнах, старательно скрывая то, что о событиях на старой мельнице я знаю куда больше прочих. Молва теперь приписывала Хорвеку столь поразительную и необычную внешность, что в изящном, хорошо одетом господине того самого колдуна признавали далеко не сразу, как ни старались тщеславные колдовские силы указать на своего носителя.
Ну а если уж кто упоминал мимоходом, что у мага имелась спутница — так ее неизменно на словах наделяли дивной красотой и прочими достоинствами. Оттого моя веснушчатая физиономия простолюдинки заставляла людей сомневаться вдвойне: может ли быть такое, что самый настоящий чародей таскает за собой девицу подобного сорта?..
Слова о магии множились, вера в возвращение колдовства крепла, и еще много лет спустя, когда люди вспоминали тот год, то осень неизменно называли «пора, когда по королевству бродил колдун». Хорвек же, казалось, не придавал никакого значения опасным разговорам, что велись за его спиной, и становился все молчаливее, заменяя по возможности речь щедрой платой.
Глядя на то, как бездумно, на первый взгляд, он тратит деньги, я впервые думала, что туда золоту и дорога. «Скорее бы избавиться от проклятого богатства, — я с неприязнью смотрела на блеск монет которые все не переводились в кошельке. — Но если Хорвек сказал правду, и мы в самом деле несем на себе худшее из проклятий — значит, все, что у нас при себе — проклято, а пуще всего — наши души».
Мысль эта неприятно холодила голову, и, одновременно с тем, жгла мне язык.
— Кто нас проклял? — в один из вечеров выпалила я, отбросив всякие попытки справиться с собой. Мы остановились в лучшей здешней гостинице — других мой спутник не признавал, раз от разу требуя все большей роскоши, а вот меня богатство обстановки порядочно смущало, и я ходила взад-вперед по комнате, не решаясь присесть на стулья с бархатной обивкой.
— Должно быть, судьба, — отвечал Хорвек почти весело, но меня его улыбка обмануть не могла.
— Прекрати! Что значат твои слова? О чем ты говорил ночью с тем мерзким демоном?
— То, о чем говорят между собой мерзкие демоны, людям знать не стоит, — получила я еще более легкомысленный ответ.
— Послушай меня, Хорвек! — я рассердилась, и не на шутку. — Хочешь ты того или нет, но я буду с тобой, куда бы ты не отправился. Но это не значит, что я не стану задавать вопросы, так и знай. Отчего ты так переменился за последнее время?
— Я не смогу остаться прежним, Йель, — ответил он, посмотрев в мою сторону, и мне показалось, что глаза его грустны, как никогда. — Прежний Хорвек был обречен на смерть, и не смог бы помочь тебе.
— Благодарю тебя, — начала было я, отчего-то донельзя тронутая последними словами, но он тут же меня перебил, нахмурившись:
— Не благодари. Моя помощь тебе не понравится. Задавай еще один вопрос, раз уж тебе неймется, и хватит.
Мне пришлось лихорадочно соображать, что же спросить, и как — Хорвек был мастером уверток, и я видела, что настроение его из-за моих расспросов стремительно ухудшалось.
— Что ты узнал тогда ночью от своего сородича? — наконец решилась я. — О чем он говорил с тобой, когда признал королевскую кровь?
— Отчего тебе хочется это услышать? — Хорвек смотрел устало и печально. — Я могу поклясться, что к тебе это не имеет отношения.
— Я знаю цену твоим клятвам! Говори! Тебя желают казнить? Твое дьявольское семейство узнало, что ты сбежал от ведьмы?.. — только произнеся это вслух, я поняла, как боюсь этих мыслей.
— О, я и сам думал так, не ожидая никаких милостей от своего прошлого. Но… не так уж сильно отличаются нелюди от людей… — он говорил медленно, подбирая слова. — Кто-то считает, что я опозорил королевскую кровь, приняв поражение от людей. Кто-то винит весь королевский дом в легкомыслии и излишнем честолюбии, которыми воспользовалась ведьма. А кое-кто, напротив, говорит, что война за человеческий мир — славное дело, под стать прежним временам, когда мы были свободнее в своих пожеланиях. Видишь ли, и среди нас... среди высших существ, случаются разногласия. Есть старики, пытающиеся оградить более молодых от ошибок прошлого. Есть молодые, считающие, что старики слишком опасливы. А легенды о том времени, когда мир людей был частью наших владений, будоражат умы, ведь…
— Ведь в них говорится о человеческой крови, — я договорила за него, устав от отстраненного молчания, которым то и дело прерывалась речь Хорвека.
— Да, ваша кровь манит, — согласился он. — И чем больше старейшины запрещают думать о ней, тем слаще она кажется.
— А ты…
— А я стал камнем преткновения, — невесело и едко рассмеялся он. — Мое поражение сыграло на руку старейшинам: они с радостью согласились с тем, что мне выпало стать исключительно ценным заложником, и на королевскую семью падет несмываемый позор, если я умру от руки человека. Отец… он бы скорее отрекся от сына-полукровки, чем позволил чародейке торжествовать, но его намеренно связали по рукам и ногам напоминаниями о чести. О, должно быть, он ненавидит меня и проклинает тот миг, когда откликнулся на мой призыв. Подчиниться воле человека, стать пешкой в игре чародейки людского племени — страшнейшее оскорбление, которого он ни за что не забудет.
— Он непременно убьет тебя, если узнает, что ты остался жить в человеческом облике, хотя мог умереть, — пробормотала я.
— Именно этого я и заслуживаю, — согласился Хорвек. — Но существует, пожалуй, то, что владыка Темнейшего двора ненавидит больше меня.
— Ох, да не тяни же! — вскричала я. — Неужто среди вашего племени нашелся кто-то, попавшийся еще глупее?
— Ты не щадишь моего самолюбия, Йель, — сказал он с насмешкой, по которой я, честно признаться, соскучилась. — Я говорил о принуждении. И раньше королевскому дому претило главенство голоса старейшин, а сейчас, после того, как совет помешал королю свершить месть… Честь и месть — нет ничего важнее для темных высших существ. И сейчас, когда в правоте старейшин сомневаются громче и громче, сторонников у правителя становится больше. Объединяет их, в первую очередь, мнение, будто война с людьми была истинно правым делом, а меня называют тем, кто не побоялся пойти на нее первым...
Выражение моего излишне подвижного лица выдало то, что я думаю обо всех этих дьявольских обычаях, и Хорвек смолк.
— Но ведь это значит… — я озадаченно потерла нос. — Это значит, что тебя не казнят сразу же, как только признают?.. И ты можешь вернуться в родные края?
-нет, это значит, что мне нельзя туда возвращаться, — отрезал он так зло, что я от испуга попятилась. — Ты ничего не поняла. Оно и к лучшему. Не забивай себе голову, Йель, и иди к своей цели. Или ты забыла, с чего начала путь?
— Забудешь такое, как же, — проворчала я. — Может в вашем дьявольском роду дядюшек у любого захудалого беса полным-полно, и каждый из них — сущее сокровище, но у меня нет более близких родственников, чем дядя Абсалом, и за его доброту я отплатила очень дурным поступком…
— Спасла демона? — хмыкнул Хорвек.
— Не сумела обставить все так, чтобы на меня никто не подумал, — ответила я серьезно, но вышло это до того простодушно, что Хорвек рассмеялся, словно услышал лучшую из шуток.
Хоть я не всегда понимала истинные причины смеха демона, однако от него у меня на сердце становилось легче. Ко сну я отправилась в хорошем настроении, легкомысленно позабыв все то, что рассказал сегодня Хорвек — мне подумалось, что нет никакого смысла в том, чтобы беспокоиться о вещах, недоступных моему уму.
Поутру мы вновь пустились в дорогу, пользуясь тем, что дороги наконец-то просохли после дождей. Лошади шли легко и быстро, оставляя за собой облачко красноватой пыли, а местность становилась все более холмистой.
— Мы на подступах к Южнолесью, старым горам у самого моря,— пояснил всезнающий Хорвек. — Здесь нет глубоких ущелий и бесплодных скал. Только виноградники на южных склонах, и вечнозеленые леса — на северных. Города у моря древнее любых столиц, которые тебе доводилось видеть, и прекраснее этих земель нет ничего.
