– Мы с полным вниманием слушаем вас, Орест Михайлович.

– Могу заверить вас, что господин Столыпин своей провидческой мудростью и заботами о судьбе России удостоился полного доверия и уважения государя. – Небольсин, снова замолчав, оглядел слушателей и после длительной паузы добавил: – А главное, господа, к нему снизошла своим доверием императрица. Кому из нас неизвестно, как скупа на расположении к сановникам сугубо замкнутая и осторожная государыня Александра Федоровна.

– Видимо, у нее имеются причины быть таковой. Родовитое дворянство тоже не очень ласково с ней.

Небольсин недовольно перебил полицмейстера:

– Извините, милейший Отто Франциевич, мне понятно то, о чем вы хотели сказать. Только нельзя же все сваливать на дворянство. Императрица горда и строптива. Ведь и в нашем городе есть горожане, и при этом разных сословий, коим не по душе, что вы, немец по рождению, являетесь в Екатеринбурге носителем полицейской власти. Не так ли, господа? – Но на свой вопрос от гостей ответа Небольсин не услышал. – Из моих слов, надеюсь, вам вполне ясно, что после бесед с Петром Аркадьевичем буквально прозрел и твердо убедился, что именно председатель совета министров Столыпин наведет в России государственный и притом незыблемый порядок и вернет нам спокойствие и благопроцветание.

– Скажите, Орест Михайлович, удалось ли вам что-нибудь услышать о революционере Ленине? – задал неожиданный вопрос Рыжков, заставивший всех насторожиться.

– Как вы сказали: о Ленине? Кажется, кое-что слышал. Но именно только кое-что.

– Меня, главным образом, интересует, будто этот Ленин поучал питерских рабочих верить, что именно их сословие способно произвести революцию.

– Представьте, кажется, и об этом тоже слышал, но, правда, мельком.

– Напрасно, Орест Михайлович, не поинтересовались серьезно замыслами господина Ленина и партии большевиков.

– Да почему у вас такой интерес к этой личности?

– А вот почему: если правда, что Ленин делает ставку на рабочих, то тогда это обстоятельство отодвинет вспышку крамольных беспорядков на многие годы, если не навсегда.

– Успокойтесь, Боголеп Никонович! Не важно, что замышляют о революции по заграницам Ленин, Плеханов и иже с ними. Для нас важно другое, а именно, что судьба России отдана в крепкие руки Столыпина. Повторяю, что после бесед с ним совершенно уверен, что любые хитроумные замыслы революционеров не найдут ни малейшего сочувствия в народе. Петр Аркадьевич грядущими реформами укрепит в крестьянском сословии веру во Всевышнего и преданность пахарей царскому престолу. Пусть себе Ленин и еще кто готовят революцию руками рабочих, а Столыпин создаст незыблемый оплот монархии через благоденствие крестьянства и их мозолистыми кулаками пришибет любую противоцарскую крамолу.

– Дал бы Бог!

– Будьте уверены, Боголеп Никонович, даст нам Господь мирное житие под скипетром дома Романовых. Вы скоро в этом убедитесь. Неужели не обратили внимания, как заметно стихли всевозможные беспорядки на заводах и приисках?

– Да почти совсем прекратились. Совсем не слышно о террористах. И, конечно, в этом огромная заслуга жандармерии и полиции.

– А я слышал, Отто Франциевич, что террор уменьшится по другой причине. Будто эти самые большевики против индивидуального террора, считая его бессмысленным. Любого убитого пристава можно сразу заменить другим.

– Однако вы, Боголеп Никонович, неплохо наслышаны о смутьянах.

– Не мудрено, Отто Франциевич. Обязан все о них слышать, а о дельном доносить куда следует. Своя рубашка близка к телу. Моя деятельность проходит в гуще всякого рабочего сословия. Несмотря на карательные наказания, работяги не безмолвствуют. Ухо приходится держать востро. На защиту полиции не всегда приходится рассчитывать, особенно при поездках по краю. Мне жить хочется. У меня большая семья.

– Все это понятно, но все же лучше старайтесь о всяких революционных слухах говорить реже. Не думайте, что полиции и жандармам легко усмирять смутьянов. Уральские рабочие себе на уме и совсем не такие темные, как многим кажется.

– Сейчас высказал свое мнение об этом, ибо не согласен, что жандармам и полиции удалось утихомирить шальные повадки рабочих. Вы правильно заметили, что они себе на уме. Но это еще полбеды, главная беда в том, что у них светлая смекалка. Я-то их, прости Господи, всяких перевидал, но дураков встречал среди них редко.

– Господа! – повысив голос, произнес Небольсин. – Мы говорим о совершенных пустяках. Толчем воду в ступе. Завелось это в нас от страха после пятого и шестого годов. Все разговоры о рабочей мудрости – естественное следствие этого страха с порочными необоснованными предчувствиями. Гадание на кофейной гуще перетрусивших интеллигентов. И это опять-таки оттого, что в глухой провинции мы оторваны от истинных государственных дел в столице. Для нас должно быть важно самое главное. Революционные беспорядки российской черни задавлены, их вдохновители либо в гробах, либо за тюремными решетками. Поэтому мы можем жить и работать. Довольно о пустяках! Послушайте лучше новость, которая сразу заставит вас позабыть страхи и по-государственному задуматься о судьбе нашего неповторимого края, о которой мы привыкли думать постольку, поскольку это касается нашего личного благополучия.

– Скажите понятнее, – подал голос Тетерников.

– Хотите проще?

– Нет, понятнее, без упреков в наш адрес. Будто сами о себе не заботитесь?

– Забочусь, но и друзей не забываю. Ради этого виделся со Столыпиным, чтобы вселить в ваш разум успокоение за свою дальнейшую судьбу. Извольте. Скажу понятно. Государь намерен кое-кому из великих князей доверить заботу о нашем крае.

– Это почему же? Аль князьям делать нечего? – спросил Аркадий Карпушин.

– Чтобы не мешали интригами Петру Аркадьевичу спасать Россию от всякого мракобесия. Всем нам, причастным к уральской промышленности, нужно обдумать свое отношение к ней и для развития ее всемерно помогать пожеланиям ее новых опекунов.

– А ведь правильно говорите. Думать нам придется по-сурьезному. Великие князья, почитай, все переженились на иноземках, а посему приведут за собой иноземных родственников.

– Разве плохо? Родственники их тоже титулованные и с капиталами.

– Без них нам сподручнее, Орест Михайлович.

– С голоса Власа Воронова поете, Татарников?

– Говорю по своему разумению. Русский я, возле золота и всякой руды уральской, и, понятно, со своими навыками. Мужик он дельный и быть с ним в одних оглоблях почитаю за честь.

– Воронову прежде всего придется подумать о своей позиции квасного патриота в золотопромышленности.

– Не станет он думать, Орест Михайлович. Недосуг ему ерундой заниматься. Нашим новым опекунам тоже у него придется учиться.

– Заставят его думать!

– Кто?

– Власть. Положение у Воронова, благодаря поступкам дочери, незавидное. На вашем месте я бы, Сосипатр, не шагал с ним в ногу.

– Воронова уже пробовали пугать поступком дочери, да только он не струсил пужанья. Воронов – сам власть. Всех нас возле золота стережет. Всяк из нас волен своим добром распоряжаться. Вы сами, Орест Михайлович, с Вороновым во всем согласны были раньше. Аль неверно говорю? Мне чужих капиталов на подмогу не надо.

– Да поймите, упрямец, что время подошло другое. Государь мыслит любой ценой возвеличивать покойное благоденствие России. Наш долг помогать ему в этом всеми возможностями. Согласен, что любые новшества в нашей промышленности усваиваются нами с превеликим трудом. Но мы должны начать осмысливать и понимать будущую выгоду от преобразований в нашей промышленности. Нам же крайне необходимо, чтобы в край влился новый капитал от великих князей и их преданных друзей из-за границы. России пора выходить на столбовую дорогу промышленного прогресса, а не вытрясать из себя душу на извечных нырках и ухабах на большаках, проложенных в промышленности прадедами. Вот на ваших приисках, господин Тетерников, сколько намывается золота благодаря примитивному способу добычи?