========== Пролог ==========

Грохот выстрела горячей рукой сцапал Уэйда за загривок, выволок, прорвав пелену белого шума в голове. В груди у него горели семь пулевых, семь завязших в мясе кусков металла, семь обожженных дырок в костюме. Они жгли изнутри, противясь регенерации, маленькие и омерзительные сгустки боли.

Восьмая дыра была во лбу у девицы, лежащей на мокром асфальте, неестественно изогнув руку.

“Восемь — несчастливое число”, — подумал Уэйд.

Девица выскочила из ниоткуда, шалая, словно олень, оказавшийся в свете фар. Вроде чья-то еще фигура мелькнула тогда в свете фонаря. Вроде бы.

Уэйд моргнул, шагнул вперед, сжимая рукоять пистолета, равнодушно переступил через тоненькую женскую кисть. Где-то впереди проехала машина, шурша колесами по лужам; мазнули фары, раздробившись на сырые огни. Ветер принес чужие голоса. Они приближались — звонкие, хохочущие, мужские и женские.

Уэйд повел головой и вдруг различил за ободранным помятым контейнером человеческую фигурку, маленькую и щуплую. Ребенок?

Голоса становились громче и громче, женщина так пронзительно хохотала, и Уилсон, не переставая смотреть на ребенка, сжал пистолет. Их трое. Они выйдут из-за поворота секунд через двадцать, не больше, а у него как раз остались патроны.

Одиннадцать — счастливое число или нет?

— Господи, Питер, и ты ему веришь? — не унималась девица в нескольких метрах в темноте. — Питер!

Уилсон вздрогнул, отшатнулся. Под ботинок ему попала какая-то мелочь из открытой сумочки, хрустнула, звякнула. Он дернулся и рванул прочь, путая утонувшие в ночи переулки, оставляя за собой дорожку из отторгнутых телом смятых пуль, как из хлебных крошек Гензеля и Гретель. В сырую асфальтовую темноту падали тяжёлые капли крови и тут же уходили под битум.

Чувак, у нас серьёзные проблемы.

— Да что ты говоришь, — огрызнулся Уэйд. У него всё никак не затягивалась дыра в лёгком, и с каждым вторым выдохом он выхаркивал полный рот крови. Не надо было быть гением, чтобы догадаться, что у них ебаные проблемы.

Мы не можем идти домой.

Нельзя.

Там…

— Либо вы затыкаетесь, либо я нам башку сношу прямо сейчас, — предупредил Уэйд.

Кажется, подействовало.

Дверь он распахнул последними силами, хоть она и сделана-то была из картона и говна.

— Милая, — прогорланил Уилсон, отчего рот снова наполнился кровью. — Я дома!

Заткнись!

Разбудишь!

— Питера, — вдруг вспомнил Уэйд, устало сползая по стене.

Паучишка собирался прийти сегодня вечером. Дружелюбный Питти хотел устроить вечеринку в пижамках, драку подушками, просмотр говеного кино: о чем там еще мечтают сладкие семнадцатилетние мальчики, когда приходят на ночь в логово к маньяку? Точно не о том, что тот припрется с раскуроченной в решето грудью.

Пистолет, который Уэйд зачем-то всю дорогу протащил в сжатом кулаке, тяжело грохнул об пол. Уилсон наклонился и блеванул густой резко пахнущей кровью, и она мерзкой слизью обволокла язык и небо.

Дыра, гордо именовавшаяся домом, отозвалась тишиной, но кроссовки, оставленные Питером в углу нос к носу, призрачно намекали о его присутствии.

Уэйд тупо уставился на эти блядские кроссовки — чистенькие, аккуратные, с белыми шнурками и подошвами. Все смотрел и смотрел, пока наконец не собрал достаточно сил, чтобы подняться на ноги, обтерев плечом стену и не заметив даже, что под ним приличненько так натекло.

В гостиной Питера не было. Диван, на котором Паучок бывало любил дремать, упираясь босыми ступнями в подлокотник, пустовал. Плазма взирала черным пустым отражением, а джойстики валялись перевернутыми дохлыми жуками.

Чел, что за ебучие ассоциации?

Прям Эдгар По сраный.

Уэйд прошел мимо и остановился на пороге спальной, где отродясь не было двери, как нечисть, что не может войти внутрь без приглашения.

Выглядишь ты тоже как нечисть.

Питер растянулся поперек кровати, в домашней футболке и штанах, взъерошенный и босой. За год он вытянулся дюйма на три, не меньше, и Уэйд чувствовал себя обманутым жизнью — эта сладкая крошка что, умеет взрослеть?

Он до сих пор не верил, что такая картина — не коматозные галлюцинации, что Питер Паркер — детка с самой светлой улыбкой в Нью-Йорке спит в его кровати, обнимает его подушку и пускает слюнки на его простыни. Честно, если уж не коматозные галлюцинации, то хотя бы героиновый приход.

Темноту в комнате слегка рассеивал свет уличного фонаря, поэтому Уэйду были прекрасно видны и мягонькие пушистые разметавшиеся волосы, и размеренное и спокойное движение его грудной клетки. К боли от ран добавилась ещё одна, где-то в грудине, совсем не связанная с пулями.

Уэйд вдруг представил, как сейчас он грязный, измазанный в чужой и своей крови, ещё пропахший порохом и убийством, ляжет рядом и обнимет этого мальчика, который так самозабвенно сражается с преступностью в этом бездарном городе. Все равно, что плюнуть в лицо матери. Все равно, что плеснуть кислотой в Джоконду.

Чувак, мы не можем уйти.

Нам некуда.

А если к Логану?

Можем не дойти.

— Мы бессмертные.

Потревоженный его голосом Питер зашевелился в кровати, но не проснулся.

«Мы не можем не дойти», - закончил Уэйд мысленно.

Хотя бы такси вызови.

Тряпка.

========== 1. ==========

Дверь Питеру открыл Логан. И, хотя виделись они уже не в первый раз, Паркеру все равно было как-то не по себе. Он молча переступал с ноги на ногу, и Хоулетт со вздохом отошел в сторону, пропуская его в квартиру.

— Как жизнь, Пит?

Пьетро материализовался рядом, тут же пропал и снова появился, протягивая Питеру бутылку кока-колы, на горлышке которой прямо на глазах проявлялась испарина. Паркер покачал головой:

— Уэйд у вас?

Пьетро кривовато улыбнулся и кивком показал наверх.

Миновав ведущие на крышу поскрипывающие ступеньки, Питер толкнул дверь и выбрался под яркое полуденное солнце, прищурившись. Пахнуло жареным мясом, дымом и специями.

— Хэй, Питти! Ты как раз успел на вечеринку! Или ее лучше назвать утренником? Полуденником?

Уэйд вполне себе бодро переворачивал стейки, одетый в какие-то логановские шмотки и фартук с мультяшными утками.

— Дарил Джиму на прошлое Рождество, а этот сукин сын ни разу так и не примерил, — пояснил Уэйд оскорбленно. — А я ведь с душой, понимаешь, с душой. Парные на Амазоне заказывал, у меня с Багзом Банни, и вот…

— Уэйд.

— А я к нему прихожу, значит, и говорю: “Слушай, Роси, ты скоро плесенью нахер покроешься, старый ты пень. Давай прямо с утра устроим барбекю, как полагается добропорядочным женатикам, чьи женушки давно сцапали их за яйца.”

— Уэйд, я знаю, что ты приходил ночью.

— Ну, а Логан, — как ни в чём ни бывало продолжал Пул, переворачивая очередной кусок, вкусно постреливающий жиром, — сам знаешь, он же такой зануда, ему только и надо, что смолить свои дурацкие сигары и потягивать пиво с самого утра. Если ты, малыш, начнёшь курить сигары, я тебя целовать не буду, так и знай.

— Почему ты не разбудил меня, Уэйд? — не выдержав, повысил голос Питер, и Уилсон поднял на него усталый взгляд, в котором совершенно не было того веселья, что звучало в голосе.

— Ты так славно спал, тыковка, что у меня просто рука не поднялась. В смысле, она у меня и так бы не поднялась. Кажется, сухожилие задело. Или что там отвечает за шевеление конечностями? Но я мог бы использовать вторую. Или спеть тебе гимн на ухо. Или пощекотать твои розовые пяточки. Но пяточки были такие невинные и розовели так укоризненно, что я не решился прерывать твои сны о волшебных единорогах.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, и оба, конечно же, все прекрасно понимали. Питер знал, что давно уже привык к кровище и отрастающим конечностям Уэйда, и его этим дерьмом не испугать, и что это совсем не повод съебывать из собственной квартиры. А еще знал, что Уилсон много пиздит и травит байки всегда, конечно, но когда врет или не желает распространяться о чем-то — особенно.