Его номер в «Плазе» был меблирован, мини-бар забит под завязку, и каждое утро он завтракал в «Чейз-клабе». Вестибюль отеля заменил ему гостиную, бассейн – ванную. Он стригся и брился в гостиничной парикмахерской, где женщина в укороченном топе с неприлично притягательным пупком укладывала горячее полотенце ему на лицо, а в руку вставляла стакан с холодным виски. Он провел в гостинице четыре чудесные недели. А потом пришел ежемесячный счет – и стресс вернулся. Люди его возраста были своего рода пионерами – первым поколением мужчин, стабильно доживавших до восьмидесяти и девяноста лет. На что он будет жить все эти годы?

Район сильно изменился с тех пор, как Артур переехал в Сент-Луис. Новый Сентрал-Уэст-Энд с его водка-барами, круглосуточными службами доставки печенья, арт-галереями и магазинами повседневной одежды спортивного стиля был целиком ориентирован на возмутительно молодую и незаслуженно богатую аудиторию. Артур наблюдал за ними из окна, словно горбун с колокольни. Студенты университетов и востребованные молодые специалисты. Все они без конца что-то покупали. Что-то ели. Ну не могут же они целыми днями только этим и заниматься, думал Артур. Должно быть в жизни человека что-то еще! Его трясло от презрения. А порой, проявляя недюжинную благосклонность, он прощал людям их консюмеризм и винил во всем систему, поощряющую подобное поведение. В такие дни он гадал, каково приходится молодым и преуспевающим в Америке.

Вернувшись в Риджвуд, Мэгги продолжила работать с мальчиками Накахара, но летом те чувствовали себя неприкаянными. Она занимала их, как могла. Они ели пиццу в переоборудованном гараже в Бушвике и гуляли по кладбищу Маунт-Хоуп в Глендейле. Дважды пытались поехать на Кони-Айленд, но оба раза поездка срывалась по независящим от них причинам. Сперва электричку остановили из-за того, что какому-то пассажиру стало плохо. На следующей неделе на путях что-то загорелось.

Когда в Нью-Йорке наконец легализовали смешанные единоборства, Бруно упросил Мэгги сводить его на бои.

– Ну пожалуйста, Мэгги, пожалуйста-пожалуйста! Что, блин, за лето! Мы скоро подохнем от скуки!

– Не выражайся. Деньги в банку. Сейчас же.

– Вообще, он прав, – добавил Алекс. – Мне тоже не хватает какого-то стимула в жизни.

В августе она сдалась и перепрофилировала банку в культпоходный фонд. Получив разрешение Оксаны (и загадочный кивок от ее мужа-японца), Мэгги повела мальчиков в «Барклайс-центр». В тот вечер им без конца попадались строительные и дорожные работы: казалось, весь Бруклин решили перестроить. Огромные пласты асфальта разбивали отбойным молотком в щебень. Тракторы без водителей отбрасывали зловещие тени на огороженные лентой участки. Над многоквартирными домами средней величины, впиваясь когтями в темно-синее небо, возвышались подъемные краны. Выйдя из метро, мальчики разинули рты и медленно, завороженно двинулись в сторону спортивной арены с зависшим над ней огромным сияющим пончиком.

Места у них были на галерке, головокружительно высоко и далеко от самой арены. Мэгги окинула взглядом толпу. Она почти целиком состояла из… мужчин, от одного взгляда на которых в голову приходил вопрос: чем отличается скинхед от обычного лысого дядьки с наколками? Узнавать не очень-то и хотелось. Слишком много тестостерона в одном помещении. Это скопище самцов, казалось, и так было на грани.

Впрочем, Бруно и Алекс прекрасно проводили время, и окружение их ничуть не смущало. С такого расстояния они не могли ничего увидеть внизу и поэтому уставились на гигантский дисплей, когда по ярко освещенному проходу зашагал первый боец, широкоплечий белый мужик. Под бурные овации зрителей он стянул с себя футболку и шагнул на огороженную сеткой арену. Удары бас-барабана огласили трибуны, после чего пропитанный антигистаминным и «спрайтом» голос принялся читать рэп. В этой композиции Мэгги наконец признала саундтрек с той вечеринки по случаю дня рождения Эммы. У второго бойца была темная кожа и борода. Он двинулся на арену с противоположного выхода, и всю дорогу публика нещадно его освистывала. Он высунул язык, ухмыльнулся зрителям и принялся размахивать красным флагом в такт замиксованным берберским барабанам.

Ведущий с мелированной прической долго представлял бойцов: откуда они родом, сколько весят, сколько боев выиграли и проиграли.

– Хороший урок о том, как живут «другие», – прошептала Мэгги мальчикам. – Точнее, плохой.

Те ее не услышали, слишком были увлечены зрелищем. Она наблюдала, как они кричат и ликуют, взбудораженные донельзя, и вдруг до нее дошло: скоро они вырастут и она будет им не нужна. Мэгги промокнула глаза футболкой.

Бруно пихнул ее в бок:

– Все норм?

– Ага. – Она поморщилась. – Все супер!

Мэгги медленно откинулась на спинку сиденья и стала не без удовольствия смотреть, как бойцы лупят друг друга.

В сентябре отмечал бар-мицву Эзра Голдин. Семья пригласила на праздник триста гостей. Артура среди них не было.

Мэгги не могла обойтись без спутника, а Итан в таких вопросах доверия не заслуживал. Хоть брат и клялся, что приедет, в последний момент он запросто мог остаться дома, бросив ее на произвол судьбы – бродить в гордом одиночестве по минному полю дома Голдинов, возмущаясь неприкрытому обжорству и непрошеным карьерным советам. В конце концов она решила взять с собой Майки. Не в качестве парня – она ясно дала это понять, – а в качестве друга. Она осознала, что все эти годы была к нему несправедлива. Его политические взгляды далеки от идеала, кто бы спорил, но над ними ведь можно поработать. Главное, что он хорошо к ней относится. Он за нее горой, а это дорогого стоит.

Бекс встретила Мэгги у входа в святилище – «Чмок, чмок, ты восхитительна!» – а Леви подверг Майки энергичному рукопожатию. Голдины явно решили блеснуть: патриархи обменивались поцелуями, как мафиози, на женских плечах красовались норковые манто. Мэгги села с Кляйнами, которые нервно ерзали в своих талесах и без конца заглядывали в телефоны – проверить, как играют «Джетс». Прочие прихожане, не имевшие отношения к вышеупомянутым семьям, усаживались куда придется и молились в собственном темпе.

Предполагалось, что Эзра разделит праздник со своим одноклассником, но Леви недавно подарил синагоге новую Тору, и раввин на неделю перенес церемонию второго мальчика. Эзра теперь торопливо читал текст со свитка, давая петуха на древних кантилляциях. Мэгги не понимала эти напевы, но они, теплые и хорошо знакомые, окутывали ее подобно одеялу и убаюкивали. Когда она очнулась, сестринство синагоги уже вручало Эзре серебряный бокал для кидуша, а на коленях у нее лежали три леденца «Санкист фрут джемс» в индивидуальной упаковке. Хруст целлофана огласил зал, и сотни леденцов взлетели в воздух. Мэгги бросила свой с излишним рвением; через долю секунды Эзра завопил: «Блин! Мой глаз, блин!» Майки с укором взглянул на Мэгги.

– Не смотри на меня так! – прошептала она. – В расстрельной команде виноваты все.

Когда служба подошла к концу, раввин начал вести молитву. Он благословил Эзру, после чего призвал всех присутствующих благословить Вооруженные силы США и Армию обороны Израиля. Мэгги возмущенно поджала губы и не проронила ни слова.

Затем все встали и прочли кадиш, гимн смерти. Тех, кто нес траур по недавно усопшим, после кадиша попросили не садиться, чтобы остальные увидели скорбящих в своих рядах. Мэгги не села. Она приподнялась на цыпочки и поискала взглядом брата, но его не было в зале.

Вечером, перед праздничным ужином в гостинице «Тинэк Мариотт», Мэгги подошла к Майки. На ней было голубое приталенное платье с пышной юбкой и кашемировая шаль, которую он подарил ей еще в университете.

За последние месяцы она набрала несколько фунтов и радовалась этой новой плотности своего тела. Приятно было вновь крепко стоять на ногах. Она оплакивала мать бесконечно долго, голодала в знак протеста, смысл которого теперь от нее ускользал, и в итоге сильно подорвала здоровье. Пришла пора всерьез взяться за свою жизнь.