Расставание далось ему тяжело, хотя Мэгги знала, что у него тоже были к ней претензии. Например, он терпеть не мог, когда она описывала героев его любимых комиксов до обидного простыми терминами из диагностического справочника психических расстройств. («Лицо со Шрамом – не нарциссическая личность! – вопил Майки. – Он просто Лицо со Шрамом!») Как бы то ни было, она решила, что переезд из Мидтауна в Уильямсбург определенно пойдет ему на пользу.

– Уильямсбург? – переспросила она, когда он открыл ей дверь.

Майки заметно отяжелел с их последней встречи и немного облысел, но почему-то выглядел моложе – не взрослый мужчина, а пухлый младенец с редкими, еще не отросшими волосиками.

– Ты же в курсе, что район считают «конченым» как раз из-за таких, как ты?

– Я тоже рад тебя видеть.

– Извини. Настроение…

– Мы все постоянно пребываем в том или ином настроении. По-другому просто не может быть.

Он потянулся ее обнять.

– Мэгги! – донеслось с дивана.

– Вот черт, – пробормотала она Майки в плечо. За его спиной, в гостиной, она увидела кудрявую голову Фейнштейна, торчащую из-за спинки бежевого раскладного дивана. Он смотрел по телевизору документальный фильм об американском скрипаче, совершавшем культурный тур по Китаю.

– А он что тут делает? – спросила Мэгги.

– В гости пришел. Я специально взял выходной, чтобы с ним повидаться. Ты же в курсе, что я работаю, да? Нельзя просто заявляться к людям в гости, тем более в будний день.

Мэгги пожала плечами:

– Сегодня же сработало.

Фейнштейн сел посреди дивана, освободив им места по обе стороны от себя. Майки сел слева, а Мэгги так и осталась стоять.

– Садись, что ли, – сказал Фейнштейн. Его глаза были закрыты густой челкой, на щеках темнела сажей щетина.

– Да я постою, – ответила Мэгги.

– Фейнштейн приехал из Боулдера.

Она сделала вид, что ей интересно:

– Да? Чем ты там занимаешься?

– Угадай.

Мэгги закатила глаза.

– Работаю в холистическом пункте выдачи медикаментов.

– Ясно.

Американский скрипач тем временем пылко костерил молодых китайских музыкантов. «Одной техники мало!» – орал он.

– Ага, – кивнул Фейнштейн. – Там огромные деньги замешаны. Серьезно, Мэгги. Можно очень хорошо заработать.

– А с каких это пор ты у нас такой предприимчивый? Ты разве не химик по специальности?

– Мои родители думают, что я учусь на медицинском.

– Ого, – подивилась Мэгги. – Как тебе удается водить их за нос?

Фейнштейн пожал плечами:

– Это не трудно. Они вопросов не задают.

Майки посмотрел на нее многозначительно и одними губами произнес слово «развод».

– Ой. Извини, – вслух ляпнула Мэгги.

– За что?

Майки отвернулся.

– Так, а теперь играем с чувством! – проорал скрипач.

– Да нет, это я так… Слушай, Фейнштейн, ты не обидишься, если я поговорю с Майки наедине? В его спальне?

– Нет, конечно. Валяйте.

Она жестом подозвала Майки. Тот медленно встал и повел ее за собой по коридору.

– Я и не знала, что Фейнштейн приехал, – сказала Мэгги, как только за ними закрылась дверь.

– У него сейчас трудные времена. Родители разводятся. И оба требуют, чтобы он дал в суде показания в их пользу.

– Давай не будем об этом.

– О’кей. – Майки почесал затылок. – Я, вообще-то, рад, что ты приехала. Рад тебя видеть. Помню, ты говорила, что мы предназначены для других вещей и других людей, но… Я все равно рад.

На глаза навернулись слезы. Увидев Майки – да и Фейнштейна, если уж на то пошло, – она словно вернулась в студенческую пору. Одно его присутствие моментально перенесло ее в прошлое, в Сент-Луис. Туда, где мама еще была жива.

– Ты хоть иногда меня вспоминаешь? – спросил он.

– Иди сюда. – Мэгги привлекла его к себе и поцеловала.

– Но… Фейнштейн… – пробормотал Майки, пока она стягивала с него футболку.

Они разделись и упали на матрас, застеленный старым нежно-голубым бельем, которым он застилал кровать еще в универе.

Мэгги оседлала Майки, поместила его в себя, наклонилась и поцеловала его в шею. Но как бы она ни гнала от себя непрошеные образы, память вновь и вновь возвращала ее на реку Мерамек. Жара. Во рту пустыня.

Она закрыла глаза.

Было время, когда Мэгги нравилось заниматься сексом. Она переспала с несколькими однокурсниками, и хотя непринужденность тех случайных связей пришлась ей по душе, сама культура беспорядочного секса превращала человека в эмоционального пуританина. Майки был одним из немногих, кто не боялся показать девушке свой интерес. Это дело быстро вошло у них в привычку: секс был достойный и максимально обоюдоприятный (при условии, что твой партнер – юный консерватор). Однако после маминой смерти Мэгги начала отдавать себе отчет, какой вред может причинить тело – себе и другим. Вот уже два года она пыталась испытать то непринужденное, ничем не омраченное удовольствие, привлекала Майки к своим поискам, но всякий раз возвращалась ни с чем.

– Ты похудела? – прошептал он.

Она закрыла ему рот. По телу пополз колючий жар. Она увидела постер «Лицо со Шрамом» на стене и стопку книг на прикроватной тумбочке. «Алхимия финансов». «Слово в защиту Израиля».

– Прости. Я не могу.

– Что не можешь?

В реке плавала ее блевотина.

Мэгги проглотила ком в горле:

– «Алхимия финансов»? Не слишком возбудительно.

– Сказала мажорка с открытым на ее имя трастовым фондом.

– Ты совсем охренел? – Она скатилась с него, легла на спину и скрестила руки на груди. – Лучше бы молчал, ей-богу.

– Извини.

– Зачем ты так сказал?!

– Мэгги, – взмолился он, – прости!

– Кончи уж как-нибудь сам.

Он закрыл глаза, положил руку ей на бедро и минуту спустя, застонав и содрогнувшись, замер.

– Что я вообще тут делаю… – сказала она.

Они молча лежали рядом. Дыхание Майки успокоилось. И тогда он спросил, не приехал ли к ней отец.

Мэгги прыснула:

– Я голая. Ты голый. Что за вопрос, блин?!

– Так он приехал?

– Нет…

– Ты недавно с ним виделась?

– Нет!

– Тогда, может, с братом встречалась?

Она покраснела:

– Тебе-то какое дело?

– Просто интересно.

– Интересно.

– Просто в универе ты начинала первой, когда хотела выпустить пар.

– Неправда!

– Вспомни-ка: после Дня благодарения, после зимних каникул, в родительский день…

– Ладно, ладно, ладно!

Ну вот опять: восприимчивость и наблюдательность. Откуда? Может, она недооценивала Майки? Хотя, откровенно говоря, недооценивать его было очень легко. Да и вообще – выносить ему оценку. Он был еврейский мальчик из Уайт-плейнс. Мэгги даже никогда не спрашивала его о детстве, ведь все и так было предельно ясно: летний лагерь, непременное участие в Маккабианских играх, проникновенная речь на бар-мицву (написанная в соавторстве с гиперопекающим родителем). Экзамены на «отлично», бесплатная поездка в Израиль…

– Знаешь, это был даже не трастовый фонд. Я вообще не мажорка, если уж на то пошло. Ты ведь это понимаешь?

– Не совсем.

– Бездушная скотина!

– Ну серьезно, в чем разница-то?

– Во-первых, никакого трастового фонда на мое имя нет. Просто я получила наследство, потеряв очень близкого человека. Во-вторых, до смерти мамы я даже не знала, что мне полагается какое-то наследство. У меня нет мажорского менталитета, а именно это имеют в виду люди, называя кого-то мажором. И в-третьих, я отказалась от денег!

– Неужели?

– Да!

– Только ты еще не совсем от них отказалась, верно?

– Откажусь!

– Нельзя сказать: «Я отказалась от денег», если деньги до сих пор лежат в банке. На твоем счете.

Мэгги фыркнула:

– Ну, извини. Слушай…

Проблема Майки, вдруг осознала она, – не столько моральные изъяны, сколько его жизненная траектория. Он во всех отношениях хороший человек, который слишком быстро вырос. Международные финансы, лишний вес, политический консерватизм – разве так полагается жить молодому парню двадцати с небольшим лет? Зато Мэгги делает все правильно: проживает молодость на полную катушку, пренебрегая благами и привилегиями, и изо всех сил приносит пользу миру…