- Ты работаешь в гостинице? - повернулась она

ко мне.

- Нет. Я - клерк в Управлении округа.

- Нравится?

- Нет.

- Почему?

- Видите ли... - Я затруднился сразу ответить на этот вопрос. Приходится сидеть в закрытом помещении.

- А чего ж тут плохого?

- Мне не нравится.

В тоне ее было что-то, отличавшее ее от других женщин, заговаривавших со мной в гостинице. Мне показалось, что она задает мне эти вопросы не из любопытства, а просто потому, что ей хочется доставить мне немного радости.

Мне захотелось вдруг оградить ее от дурного влияния, предостеречь насчет здешних людей, с которыми - я был уверен - она никогда еще не сталкивалась, но чьей беззащитной жертвой скоро может стать по своей наивности.

- Мне кажется, вам не следует оставаться на ночь в этом доме, - сказал я, движимый непонятным мне чувством. - Женщины, которые бывают здесь, не такие, как вы. Это плохие женщины... то есть нет, не все они плохие. Плохо то, что с ними случилось, и, боюсь, случится с вами, если вы останетесь. Я даже сказать вам не могу, что здесь делается, но это ужасно: поверьте мне. Вы ведь можете сказать, что хотите уехать домой и...

Девушка слушала меня сначала удивленно, потом ласково и внимательно, умоляющее, страдальческое выражение промелькнуло, словно тень, по ее лицу.

Когда я умолк, она уставилась в землю, потом подняла голову, взяла мою руку и крепко пожала.

- Ты хороший парень, - серьезно сказала она. - Спасибо. Только, видишь ли, я уже бывала здесь раньше.

Она повернулась и ушла; я стоял с багровым лицом, стиснув руки, охваченный чувством унижения.

В этот вечер мне не захотелось идти в гостиную - я поужинал на кухне и рано лег спать.

Я не только не мог по-настоящему разобраться в темном мирке гостиницы, несмотря на все рассказы Артура; я даже не понимал двусмысленных разговоров, которые вели здесь все эти мужчины и женщины, нимало не стеснявшиеся своих похотливых желаний.

Роуз Бакмен нередко ставила меня в тупик.

- У мужчин руки должны быть сильные, как у негра, - сказала она однажды, глядя на меня прищуренными глазами.

С детства сильные люди рисовались мне в образе лесорубов, валивших лес под раскаленным солнцем, и я попытался заинтересовать Роуз Черным Энди, легендарным героем наших мест, который частенько фигурировал в рассказах моего отца. Черный Энди жил в Уилканнии и рубил лес для пароходов, плывших вверх по реке. Руки у него, говорил отец, были крепкие и сильные, как молоденькие эвкалипты.

Роуз это нисколько не заинтересовало.

- Расскажи эту сказку Малышу, - оборвала она меня.

Мы были одни на кухне, она готовила ужин, я сидел за столом в ожидании Артура.

Роуз явно была расстроена и раздражена. Дело в том, что в тот день уехал обратно в город Рональд Холл, окружной инспектор по охране скота и надзору за собаками, который прожил в гостинице целую неделю. Это был крупный, рыхлый человек, внешне безобидный, скорее, даже приятный, однако, заподозрив, что кто-то скептически относится к его прерогативам, он приходил в ярость.

- Может быть, я олух и ни черта не смыслю, - сказал он мне как-то, - но я не потерплю, чтобы на меня плевали. Если у кого-то заблудился скот, эти люди должны приходить ко мне, а не к членам совета и спрашивать меня, как им поступить. Мне известны все законы насчет бродячего скота. Членам совета они неизвестны. Значит, спрашивать нужно меня и слушать меня без разговоров.

У Рональда Холла было красное лицо и визгливый голос: о нем рассказывали, будто он нередко загонял в казенные загоны скот фермеров, которых недолюбливал.

Я слышал, как один фермер, рассказывая другому о повадках Холла, хвастал:

- Я сам загоню его коров!

- Прежде он загонит твоих, - предостерег его приятель.

- Моих он не загонит, мои всегда за загородкой.

- Ну брат, он сумеет их загнать, даже если они будут заперты у тебя в спальне!..

Холл объезжал свои участки верхом на гнедой лошади, а гостиница была его штаб-квартирой. Возвращался он обычно около пяти часов дня. Если он опаздывал, Роуз выходила на парадное крыльцо и стояла, глядя на дорогу. Седрик Труэй следил за ней из дверей бара.

- Он ведь поехал только на Вторую милю, ему пора б уже и вернуться! пропел он, когда Роуз проходила по коридору в кухню.

- Катись ко всем чертям! - огрызнулась Роуз.

Возвратившись в гостиницу, Холл обычно ставил лошадь в конюшню и, просунув голову в дверь кухни, шептал:

- Договорились на вечер?

Роуз подходила к нему вплотную и говорила:

- В восемь. - Быстро оглядывалась, нет ли кого в коридоре, и, ткнув его под ребро, добавляла: - Не напивайся!

В назначенный час они исчезали вместе.

Но он уехал обратно в город.

- Послушай, - спросила меня Роуз. - Ты любишь гулять?

- Не очень, - признался я. - Хорошо гулять в зарослях, там, где земля ровная и нет загородок.

- А сколько ты можешь пройти?

- Прошел как-то четыре мили, но устал так, что с ног валился.

- Я хожу гулять каждый вечер, - сообщила она. - Люблю пройтись.

Эти слова удивили меня. Никогда бы не подумал, что эта женщина любит прогулки. У меня мелькнула мысль, что я судил о ней неверно, что в глубине ее души, живет любовь к зарослям, к природе, любовь, о которой я и не подозревал.

- Хорошо гулять ночью, - с чувством воскликнул я. - Особенно в такие лунные ночи, как сегодня.

Говоря это, я думал об опоссумах и коалах {Коала - маленький сумчатый медведь, который водится только в Австралии. (Прим. перев.)}, которых мог бы увидеть, о том, как хорошо стоять молча под до-ревом и слушать.

- Я хожу только до кузницы, - уточнила Роуз.

Ветхое строение кузницы, с широко открытой дверью и земляным полом, стояло у подножия холма. На стенах висели подковы. Горн с огромными кожаными мехами возвышался около наковальни. Стальные щипцы и тяжелые молоты были разбросаны повсюду, стояли прислоненные к бочке с водой, в которую кузнец погружал раскаленные докрасна подковы. В углу лежало сено, припасенное на случай, если кто-нибудь оставит на ночь лошадь. Ночью кузница пустовала. Выбор такого места для ночных прогулок показался мне странным.

- А зачем вы туда ходите? - спросил я с удивлением.