У него была довольно грубая внешность, крупные черты лица, железная мускулатура, скрытая ярким спортивным костюмом, а главное, выработанный с юности во имя спасения, скептический взгляд на вещи. Он родился, как это обычно и бывает у людей подобной биографии, в так называемой, неблагополучной семье с отцом-алкоголиком и матерью, которой некогда было уделять сыну ни времени, ни любви. Находясь в вечных разъездах, она редко бывала дома, а приезжая, старалась не задерживаться надолго. Сына естественно лупила.

Учился Лешка хуже среднего, слыл первым хулиганом, ненавидел, когда много говорят, не принимал ничьих установленных правил, кроме своих, и не имел никаких талантов, разве что некоторые врожденные актерские способности, которые по странной случайности были замечены и употреблены в дело школьных спектаклей.

Театр помог ему выжить, не спиться, как многие его ровесники, имеющие даже и более ответственных родителей, и не связаться с дурной компанией всерьез, чтобы сразу после школы угодить за решетку. Два года в драматическом кружке он вспоминал, как лучшее время в своей жизни.

В армии он увлекся спортом, получил первый разряд, но на гражданке спортивные достижения сослужили ему, как ни печально, плохую службу. Его бицепсы, могучая челюсть, сломанный нос были оценены по достоинству и применены в дело неким криминальным авторитетом, который в результате происходящих в стране революционных перемен, вытянул, в конце концов, не счастливый билетик депутатской неприкосновенности, а черную метку солнцевской братвы, а заодно с ним, кто пулю, а кто нары получили и все его подельники.

Отрадин загремел на пять лет.

Когда он вышел, его как оторванный листок швыряло из одной крайности в другую вместе с большей частью активного населения страны в те годы. Долгое время он осваивал китайский рынок и, нагрузившись под подбородок полосатыми сиреневыми тюками, вместе с другими такими же ходоками трясся Христа ради в поездных тамбурах и багажных отделениях самолетов, минуя семь часовых поясов. Поднакопив деньжат, увлекся было созданием собственного бизнеса, и погорел. Начал сначала и снова погорел, разоренный на сей раз не собственной экономической безграмотностью, а государством и его махинациями с деньгами. Никак не из любви к учебе, а только ради получения бумажки, закончив заочно институт, он, наконец, неплохо устроился у бывших дружков на фирме, купил даже загородный коттедж и BMW – самую крутую тачку по тем временам, а потом снова сел, уже за экономические преступления. Мир переменился пока он сидел, Алексей Отрадин остался прежним.

Он выбрал Сочи, потому что это был единственный город, в котором он когда-то отдыхал и где провел пять незабываемых развеселых денечков в бытность свою директором одной подставной оффшорной фирмы.

В вокзальной духоте он нехотя перелезал через цыганские тюки и сумки вездесущих вьетнамцев, равнодушно глядел на толстых усталых женщин в платках с корзинами и тележками, набитыми до отказа всякой всячиной. Он жалел, что выбрал поезд, а не самолет. Его уже тошнило от суеты, снующих туда-сюда людей и разлитого в пространстве ожидания.

Голос в динамике объявил прибытие скорого из Ельца. От подошедшего поезда пахнуло яблочными пирогами, запах разнесло по всем платформам, и он зверски защекотал носы голодных пассажиров, повеял дальней дорогой, встречами и разлуками, заставил их вскочить в нетерпении и рвануться на посадку, побросав в спешке жен, ревущих детей и вещи.

Подхваченный толпой, Отрадин отправился на поиски своего состава. Мимо, держа тюки даже в зубах, повесив тяжелые сумки на шею, торопились потные люди. Все они боялись, что поезд уйдет без них, хотя до отправления было еще далеко.

Впереди Отрадина, зажатая другими пассажирами, шла девушка в узкой юбке и кофте на бретельках. Неся в руках увесистый чемодан и сумку, она с трудом удерживала равновесии, балансируя на высоких каблуках. Тяжелая ноша не позволяла ей идти вровень с общей массой, поэтому ее беспрерывно толкали.

Отрадин пристроился за ней и некоторое время с отстраненным интересом наблюдал терзания незадачливой дурехи. Он заметил синюю жилку, вздувшуюся на шее, худенькие напрягшиеся руки и тонкие красные от натуги пальцы, вцепившиеся в ручку чемодана, и ему вдруг стало досадно чего-то. Поэтому он протянул руку и взял ее вещи.

– Вы бы еще ходули надели, – нехотя и грубо проворчал он в ответ на удивленный, торопливо брошенный, взгляд огромных карих глаз.

Пылающие щеки, лоб покрытый бусинками пота и приоткрывшийся от удивления рот юной пассажирки – все раздражало Отрадина. Он не любил собственного великодушия и не верил, что кто-то может быть за него благодарен, поэтому, едва взявшись за чемодан, он уже пожалел, что поддался мимолетному порыву.

– Спасибо, – услышал он, – девятый вагон, пожалуйста.

Это меняло дело. У него тоже был девятый. Оказалось, что они ехали в одном купе.

Отрадин закинул вещи на третью полку и устало опустился на пыльное сидение.

Вагон был грязным. Сквозь немытые стекла небо казалось загорелым. Рыжий надорванный кем-то оконный тент никак не желал подниматься, и его с большим трудом удалось поставить на место. Крахмальные занавески на проволоке глупо топорщились в разные стороны, а пол, покрытый трехнедельным слоем пыли, навевал воспоминания о тюремном лазарете, где Отрадин провалялся месяц с подозрением на туберкулез.

Новая знакомая оттерла пот со лба и хозяйским взглядом окинула нежилое купе.

– И здесь нам предстоит жить больше суток, – вздохнула она и откуда-то из бокового кармана сумки достала влажные салфетки. Умело и быстро протерла залатанные дерматиновые сиденья, обшарпанный столик, с щербатыми от пивных крышек краями и ту сторону окна, что была ей доступна.

Отрадин подивился такой предусмотрительности, самому ему и в голову бы не пришло что-либо менять.

В грязном окне мелькали тени других пассажиров и провожающих их чад и домочадцев, доносились голоса, смех и ругань – куда без нее. Неожиданно под потолком включилось радио и загорланило модный мотивчик, плавно перешедший в «Славянку».

– Тута что ли мое место? – неожиданно услышал Отрадин как раз в тот момент, когда впереди забрезжила надежда на приятное путешествие в обществе одной только молоденькой попутчицы.

Но его мечтам, увы, не суждено было исполниться. В купе ввалилась толстуха с узлами и огромной хозяйственной сумкой, заменяющей ей чемодан.

Женщина была точь в точь такая, каких на вокзале, наверное, сотни, есть даже целый отдельный класс подобных пассажирок, путешествующих по всем направлениям нашей необъятной родины. Они везде одинаковы – и на Дальнем Востоке выглядят и пахнут точно так же, как в Калининградской области.

Грузно вздохнув, она скинула все вещи на полку и уселась сама, расставив ноги и расстегнув трикотажную синтетическую кофту до самого лифчика.

Сразу следом за теткой появился худощавый пожилой мужчина с портфелем, явно командировочный. Холодно поприветствовав присутствующих, он снял куртку, и, протиснувшись к окну, замахал жене, пытаясь что-то втолковать ей через закрытое окно.

Тетка взглянула на него с подозрением, и, обведя глазами присутствующих, занятых своими делами, достала из-за пазухи грязный платок, зашпиленный булавками, вытерла им пот с шеи и засунула обратно.

Поезд, наконец, тронулся. Все замахали, закричали последнее «прощай». Пока вагоны тащились вдоль платформы, духота от напряжения стала невыносимой. Наконец вокзал остался позади, началась новая жизнь и все сразу почувствовали это.

Проводники выполняли свои обязанности по проверке билетов, кричали на беспризорных пассажиров, не успевших вовремя в свой вагон и обезумевших от суматохи, а дети уже ныли, просясь в туалет.

Началось мерное существование под стук колес.

Отрадин снял ветровку и, чтобы не мешаться в общей тесноте, залез на верхнюю полку. Внизу копошились люди. Командировочный тут же развернул молчаливую кампанию за привилегии и права пассажиров, появившись в дверях купе с желтым постельным бельем под мышкой. Тетка ахнула и, отодвинув довольного попутчика с порога, кинула свою внушительную фигуру в бой с проводниками.