– Вот в прошлом году я сказался больным, чтобы не отвечать по телефону, а ты меня все равно позвала. Ты меня предала!

– А ты вовремя в жизни домой не пришел, а когда я заболела, ты и тогда не пропустил свой тренажерный зал.

– А у тебя дети вечно ходят грязные. Себе ты тряпки покупаешь регулярно, а на них и копейки потратить жаба душит.

– А ты такой занятой, что даже забыл, как мать зовут, я дарю ей на день рождения подарки.

– А твоя мать – чертова алкоголичка и чтоб я ее здесь больше не видел.

Затем на свет божий вытаскивается старье.

– Да ты меня достала своей ревностью, следишь, вынюхиваешь. Ты мне не веришь! (Вот чудеса!) Чтобы я в компании ни сказал, ты никогда не слушаешь. Ты меня не уважаешь!

И нет конца упрекам и разоблачениям. Хлопают двери и щелкают со злорадством замки.

Но все иссякает, к счастью или нет, и ссоры тоже. Обоим страшно вот так навсегда расстаться в одночасье. Следует бурное примирение и бурный же секс. И оба бьются в постели не на жизнь, а на смерть, но это все равно конец. А после пустота.

Утро, как после бури, но только не свежо, а мертво. Дети у бабушки, и дом погружен в полуболезненное забытье. Словно бы какая дымка висит повсюду.

Она – в кровати. Все вчерашнее кажется сном. Хорошее и плохое – все смазалось и странным образом переплелось в ее голове.

Вдруг телефонный звонок: «Это я. Я думаю, нам надо развестись. После того, что ты сказала…. Я буду давать деньги на детей, и квартира пусть останется у тебя – не могу же я детей выгнать на улицу, – но это все».

Она зарывается глубоко в подушки и рыдает до вечера. А вечером он приходит забрать кое-какие вещи. Он так и говорит: кое-какие. И конечно не может удержаться от комментария:

– Своей выходкой ты разрушила нашу семью.

– Никакой семьи и не было. – И это ее приговор.

Бежать за ним, умолять простить, быть выше его измен и несправедливости, проявить то, что называется женской мудростью, когда существует единственная мудрость на свете – быть счастливой! Ну, уж нет.

– Да, кстати, чтоб ты не думала, что из меня можно делать клоуна, я твоему стриптизеру накостылял, как следует.

– За что? – она прижимает руки к груди.

– Он теперь надолго запомнит, что значит русский мужик, тля немецкая.

Не в силах смотреть, как он собирает вещи, умышленно долго, по- садистки копаясь в каждой комнате, она одевается и уходит.

Ноги сами несут ее в клуб.

– Привет! – расплывается в улыбке охранник. – Я вчера видел шоу. Сменился с корешем. Клево было. Вам Хофмана? Его, по-моему, нет. Эй, Толян, ты не видел Курта сегодня? Нет? Ну, я же говорю. Он, наверное, дома. Они ж закончили. Все. Фенита. Знаете, где он живет? На Ленинском, они там квартиру снимают.

Адрес есть, но она колеблется, идти или нет? Существует Арлекин или нет? Иллюзия, все иллюзия. Вот только драка реальна, – вспоминает она и берет такси.

Кодовый замок работает, но дверь в подъезд распахнута, и это знак войти. На звонок долго никто не открывает, наконец, замок щелкает, и она видит перед собой кого-то из осветителей. Черт, забыла его имя. Вежливым жестом, отстранившись с прохода, ее приглашают войти.

– He`s over there. See him next door to the kitchen. (Он где-то там. Дверь рядом с кухней.)

Квартира в сталинском доме огромная, пятикомнатная, с потолками в три с половиной метра и коридорами, теряющимися где-то в сумеречной дали.

По голосу она находит нужную дверь. Кто-то и здесь явно ссорится.

Войдя, она видит сердитое лицо Софи.

– Hi! Damn you! (Привет! Черт бы тебя побрал.)

– Sophie! Shut up, o.k.? Glad to see you. You did your best yesterday, – это уже, кажется, ей. (Софи! Замолчи, хорошо? Рад тебя видеть. Ты была неотразима вчера.)

Вот он сидит на диване, на таком прозаическом, в дурацкий цветочек, диване, настоящий живой Арлекин. Губа рассечена, кровоподтек через всю правую часть лица, глаз заплыл. Костяшки пальцев сбиты, ладони замотаны, похоже, и ребра пострадали, судя по повязке.

– It’s my husband? It’s because of….. – замирая, спрашивает она, боясь услышать правду. (Это все мой муж? Это из-за ….)

– No, I’ve told Sophie, husbands round the world wish to kill me. It’s o.k. I’ve got used. (Нет, я же сказал Софии, мужья по всему свету мечтают разделаться со мной. Все нормально. Я привык.)

– Bull shit! It`s all her blame. (Черта с два! Это все она виновата.) – и Софи тычет пальцем в сторону несчастной героини шоу, но, не выдержав характера, улыбается.

– Say, it was super? Serge, – зовет она кого-то из соседней комнаты, – Look at him. He`s got his portion of bruises. Oh, men, I’m outraged. Really, really, outraged. They conducted as boys. (Скажи, это было классно? Взгляни-ка на Сержа. Он тоже получил свою порцию синяков. Ох уж эти мужчины! Я в ярости. Они вели себя, как мальчишки.)

На лице у Сержа просветов больше, но зато его рука в лангетке. С бутылкой пива в здоровой руке, он плюхается на диван рядом с Куртом.

– Wir haben ihre! (Мы надрали им задницы) (по-немецки)

– Что? – роза смущенно моргает.

– Oh, we gave them the finger, lady. (Мы дали им жару.)

– It`s childish, is it not? – спрашивает Софи и, усадив, наконец, гостью, выскакивает за чем-то на кухню. (Ну разве, они не дети?)

– You said theу… how many were they? – Решается спросить роза, после паузы. (Вы сказали они….. Сколько же их было?)

– Three or four…. I didn’t see… and you… Kurt… did you count them? – счастливо смеется Серж, закидывая загипсованную руку на диванные подушки. – Kurt got more than me. (Трое или четверо. Я не видел… а ты, Курт, ты их считал? Курту досталось больше, чем мне.)

– It’s o.k. I used to be young, once long ago, – и он попытался улыбнуться. (Ничего. Я тоже был молод. Когда-то очень давно.)

С этой улыбки, как она потом вспоминала, все и началось. Где же она могла видеть этот задиристый блеск в глазах, прихотливый изгиб губ, морщившихся от боли, слышать этот мягкий голос такого приятного тембра, спокойствие и уверенность во всех движениях, и запах …. Что это за парфюм? Да ведь это же он, ее Арлекин! Или нет? Что за черт, так он реален или ….?

Еще не осознавая, что делает, она быстро сказала, очень быстро, гораздо быстрее, чем надо, словно боясь, что ее прервут и, глядя прямо в его светлые глаза:

– Marry me. Merry me, please. (Женитесь на мне. Женитесь на мне, пожалуйста.)

Эпилог

Маленький частный домик где-то в Германии.

– Знаете, малышня, я уже сто раз вам рассказывал, как познакомился с вашей мамочкой, а вы все туда же, – говорил, сидя на ступенях в окружении детворы, пожилой мужчина, со спиной прямой, несмотря на его возраст, – так вот она сказала, женись на мне, а я, не будь дураком, и согласился. Я уже давно подумывал покончить со своей кочевой жизнью и открыть в родном городе танцевальную студию. Мне было уже за сорок. Чем соблазнять женщин по всему свету, не лучше ли сыграть счастливый спектакль для одной своей фрау? Я выступал во многих странах, видел много людей, имел успех, но вашу маму я считаю самой главной удачей в своей жизни.

Духота семейных квартир

Отрадин лениво пробирался по вокзалу со спортивной сумкой через плечо, медленно расталкивая людей и бросая угрюмые взгляды на иных особенно рьяных пассажиров.

Курортный сезон еще только набирал свои обороты. В Москве стояли теплые июньские денечки, и столичные жители потягивались сладостно, вспоминая о ласковом море, шашлыках на набережной и легком необременительном флирте. Иные уже разминали члены на низком старте, готовые к новому отпускному марафону, но еще не настолько активно, чтобы начать в бешеной свалке скупать все билеты, на все виды транспорта с единой целью – вырваться наконец из опостылевшего за долгую зиму мегаполиса.

Отрадину было абсолютно все равно, куда ехать, и в последний момент он решил, что поедет в Сочи. На работе ему посоветовали пригородный отель и выдали отпускные в довольно приличной сумме, которые он намеревался спустить все, до единой копейки. Что поделать, если человеку, с которого еще не вполне выветрился тюремный запах, решительно не с кем было отдохнуть у моря. Хотя, ясное дело, он надеялся развлечься.