Со стороны лагеря слышались еще какие-то выкрики, но я был немного занят, поэтому не стал прислушиваться. Тем более, что пума тут же нанесла еще один удар – лапой в грудь. Снова брызнула кровь, а мне вдруг стало трудно дышать. Вот, черт! Похоже, эта зверюга повредила легкие! Ладно, сейчас я ее… Так, чего там больше всего боятся кошки?

Еще через пару секунд схватки я все же ухитрился обхватить пуму поперек туловища и толкнуть в озеро, до которого оставалось буквально сантиметров пять. На прощание, когти зверя вскользь прошли по моему предплечью, но зато раздался всплеск.

А дальше… Дальше была только боль. В глазах потемнело, все звуки слились воедино… Что происходит? Неужели раны настолько серьезны? Я что, умираю? Да нет, это вряд ли… Меня еще столько всего сдерживает…

Мама. Все-таки, что бы она иногда ни говорила, я – ее единственный сын. Вот, как она без меня? Кто спросит, все ли хорошо, когда она, сердитая и уставшая, придет с работы? На кого она сможет накричать в таком состоянии? Кто на это совершенно не обидится? Кого она, в конце концов, обнимет и скажет: «Прости, сынок!»? Люблю тебя, мамуль!

Энрике, Деметрио и Росанна. Три человека, которые уже давно перестали быть мне просто лучшими друзьями. Я доверяю им больше, чем самому себе и знаю их лучше, чем самого себя. Я люблю их всех и чувствую ответную любовь. Мои братишки и сестричка… Жаль, что вы больше не увидите меня живым…Люблю вас, ребята!

И вот, в голове у меня всплыло любимое лицо. Виолетта… Милая, удивительная Вилу… Нет, она не стала мне сестрой. Сейчас во мне говорит вовсе не привязанность. Нет. Это нечто большее. Настолько большее, насколько, вообще может быть. Конечно, Виолетта – всего лишь моя подруга. И я не прошу ничего другого, потому что понимаю: она никогда меня не полюбит. Но, конечно же, силы моей любви к ней это нисколько не уменьшает. Ведь именно ради нее я схватился с этой пумой. И я об этом не жалею, как и о решении приехать в Буэнос-Айрес, кстати. Рядом с Виолеттой я был счастлив. Если бы еще не мои чувства…

Вилу… Сокровище моего сердца… Я люблю тебя больше всего на свете! Вон, даже твой голос мерещится. Твое личико снова всплывает в ускользавшем сознании… Такие родные, такие любимые и такие притягательные черты… Но вот, ты растворяешься в темноте. Я чувствую, как эта самая темнота уже почти совсем поглотила меня. Что ж, надеюсь, я попаду в ад, где просто нет места для любви и где мне не придется снова страдать от безответности… Ну, а пока что… Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!!!

И стоп. Конец.

====== Глава 29 ======

Так, давайте разберемся! Если человек умирает, то перестает, вообще, что-либо чувствовать. Я прав? Тогда какого черта я слышу это пищание? И как объяснить то, что боль притупилась? И почему я чувствую, как что-то гладкое узкое и холодное походит через мою переносицу? Откуда взялось ощущение того, что я лежу на чем-то жестковатом? И самое главное: с какого перепуга я все еще люблю Виолетту?!

Виолетта… Это имя отозвалось в моем сердце волнением… Одну минутку! В моем сердце?! Да, оно все еще бьется! Бьется для Виолетты и продолжает тянуться к ней! И еще, я дышу. Да, точно! И дышу тоже для нее одной.

Черт возьми, да я жив! Однозначно! И почему я, вообще, решил, что мне крышка?! Пума оставила лишь три раны, и всего две из них серьезные. А в жизни мне случалось и похуже травмы получать. И что, собственно, сейчас произошло?! У меня всего какая-то пара царапин, а я тут развел, понимаешь, трагедию! Ромео недоделанный…

Так, ладно, сейчас нужно открыть глаза… А, черт, до чего яркое освещение! И запах медикаментов в нос бьет. Фу, гадость! Что ж, других вариантов у меня все равно нет. Нужно дать знать другим, что со мной все в порядке.

Я проморгал ослепление и огляделся. Судя по всему, это была больничная палата. Да уж, весело… Умереть-то я – не умер, а вот в больницу угодил!

Белые стены неприятно отражали свет из большого окна по правую сторону от меня. Сам же я лежал на жесткой кровати, опутанный проводами, как новогодняя елка. Напротив этой самой кровати находилась полупрозрачная дверь. Я видел сквозь нее расплывчатые силуэты прохожих.

Тут мой взгляд упал на диванчик, который стоял у левой стены, и я невольно улыбнулся. На этом диванчике дремал Герман Кастильо. И, наверное, он уже давно спал, потому что мне пришлось несколько раз его окликнуть прежде, чем глаза друга моей мамы открылись.

- Федерико! – воскликнул он, потягиваясь. – Слава богу! Мы тут уже все на свете передумали! Как ты?

- Нормально, – ответил я, – но еще одно такое сражение…

- Понял, – кивнул Герман. – Ладно, я сейчас пойду, позвоню Аврелии и позову доктора.

- А остальные-то где? – спросил я. – Им что, наплевать?

- Но-но-но! – осадил меня Герман, хоть и смотрел на слишком сурово. – Скажи «спасибо», что Виолетта тебя не слышит! Она бы тебе устроила… Между прочим, ты почти сутки не приходил в себя!

- Сколько?! – опешил я.

Да, вот это меня поцарапала кошечка! Фредди Крюгер клыкастый!

- Сутки, – невозмутимо повторил Герман. – Тебе делали переливание крови, обрабатывали раны… В общем, через пару неделек будешь, как огурчик! А Виолетту я, между прочим, еле уговорил поехать с Ромальо домой поспать и привести себя в порядок всего полчаса назад. Она, за все это время, глаз не сомкнула! А ты говоришь, наплевать…

- Молчу, молчу! – успокоил его я.

- Вот и молчи, – кивнул тот. – И знаешь, что? Глядя на то, как моя дочь, бледная, как смерть, сидит рядом с тобой, не желая отходить даже на секунду, я мог бы и забрать назад свои слова по поводу ваших… м-м… возможных отношений. Мог. Но ты поступил настолько смело и благородно… В общем, я лишний раз убедился, что могу быть спокоен, пока Виолетта с тобой.

- Но она не со мной, – вздохнул я, пытаясь не пускать надежду в сердце. – И вряд ли когда-нибудь будет.

Мне все же не до конца удалось скрыть нотку боли в голосе. Конечно, тревога подруги меня тронула, но, черт возьми, как больно осознавать, что она беспокоится лишь за нашу дружбу…

- Я не о том, – мягко возразил Герман. – Просто, пока вы всюду вместе, мне можно не опасаться за дочь. Она в надежных руках. Хотя, признаться, я бы и против ваших романтических отношений не возражал. Ты ведь знаешь об этом?

- Знаю, – простонал я. – Но легче мне от этого не становится. Ведь Виолетта меня все равно не любит!

- Ты уверен? – улыбнулся Герман.

Но с меня уже хватило мучений. Друг моей мамы пытался внушить мне надежду. А я только-только уничтожил все ее ростки в своей душе. И кому, как не мне, знать, до какой степени бывает больно, когда твои надежды разбиваются, словно фарфоровая чашка, упавшая на бетонный пол.

- О, пожалуйста, Герман! – взмолился я, зажмурившись. – Пожалуйста! Вы пытаетесь меня поддержать, и это похвально. Но вы же внушаете мне напрасные надежды! Совершенно пустые, между прочим! А от этого мне, со временем, будет куда больнее, чем сейчас!

- Да что же ты накручиваешь себя?! – рассмеялся Герман. – Неужели все так невозможно?! Неуже…

- О, боже, хватит! – застонал я. – Умоляю!

- Хорошо, хорошо! – поспешно отступил мамин друг. – Молчу. И все же, Федерико, подумай об этом.

- Герман, пожалуйста! – не унимался я.

- Ладно, ладно, – вздохнул тот. – Пойду, позвоню Аврелии. Она же там с ума сходит. Я отправил ее домой рано утром.

С этими словами, он вышел за дверь. Я же дождался, пока Герман скроется из виду, и лишь тогда негромко застонал. Тревожила меня не боль. Вернее сказать, боль, но не физическая, а душевная. Непонятно почему, но от слов маминого друга мне стало хуже. Вроде бы, он и не сказал ничего такого, а все равно, как представлю, что буду чувствовать потом, если сейчас впущу в свое сердце хоть малейший росток надежды… Бр! Даже думать об этом боюсь! А что со мной будет, если Виолетта простит Леона? Хотя, это вряд ли. Зная ее, могу смело сказать: прощения ему не будет. Но что, если Виолетта найдет кого-нибудь еще? Ну, точнее говоря, если ее влюбит в себя еще какой-нибудь красавчик? Что тогда будет со мной? Наверное, я попытаюсь убить в себе все чувства и тоже начну с кем-то встречаться. Конечно, будет больно. Невыносимо больно. Однако я это сделаю. Ради Виолетты.