-- Например, я тебе, кажется, прежде рассказывал, -- говорит Ром задумчиво, очевидно пытаясь восстановить в памяти все в деталях, -- про известный клуб "Дробь", который был создан в Анаукс светлоголовыми. Это название содержало в себе как бы философскоматематический смысл. Числитель означал условно науку как таковую, ее развитие. Знаменатель означал все то, что наукой управляет, руводит. Следовательно, чем больше знаменатель, как известно, тем меньше числитель... "Этот клуб стал явлением совершенно особенным в духовной жизни, ибо представлял собой концентрированное выражение концепции Анаукс: свобода творчества, свобода слова, демократические отношения, справедливость, установление новых традиций, а не следование им и пр. Флюиды той ауры, которая существовала в клубе распространились далеко за пределы Анаукс, что не могло не раздражать правителей Державы. А кульминационной точкой стал Слет менестрелей, инициатором и организатором которого был клуб "Дробь". На экране надпись: "Запись 8 марта 1968 г. Дом ученых Новосибирского Академгородка. В кадре появляется Александр Галич, который стоит на сцене с гитарой и исполняет "Балладу на смерть Пастернака". ...До чего ж мы гордимся, сволочи, Что он умер в своей постели... -- несутся, разрывая воздух переполненного зала, слова песни под аккомпанемент гитары, каждый звук которой подобен набату. После исполнения Галичем еще двух песен кадр в документальном кинофильме сменяется (трудно различимой Из-за плохого качества старой записи) картинкой какой-то бухты либо пристани с корабликами. За кадром звучит голос диктора: "Камера остановилась. Эти три песни Александра Аркадьевича Галича -единственные снятые на кинопленку в Советском Союзе, на его родине". Эти слова звучат на фоне появившегося крупным планом якоря... Очевидно, авторы фильма таким символом хотели воздать должное памяти поэта, дав понять, что творчеством Галича на его родине брошен якорь и оно там будет жить вечно... Кадр в киноленте фильма сменяется картиной посиделок в квартире (очевидно, Безносовых), где в центре восседает сам хозяин -- Гера. Гера Безносов... он умудрился сохранить удивительную моложавость, светлую, детскую чистоту души, которые не меняют ни годы, ни проблемы, ни растущая житейская мудрость, в силу чего отчество так и "не приклеилось" к нему. Уже имея внуков, он остался тем же Герой, который своей красивой, одухотворенной внешностью вполне подошел бы на роль добрых рыцарей в любом романтическом фильме. Здесь в кадре киноленты, охваченный вернувшимся в этот миг восторгом тех лет, он рассказывает: "Он подошел так широко, сценически и сказал: "Здравствуйте, я Галич". Я нескромно ответил: "Здравствуйте, я Безносов". После чего он спросил, есть чегонибудь выпить. Ну в то время что-то было..." Далее на киноленте зафиксировано мгновенье воспоминаний Григория Яблонского, одного из активистов тех событий, где он говорит о приезде Галича: "Есть такая легенда, что, дескать, его встретила группа людей с плакатом "Поэты, вас ждет Сибирь". Но я лично не знаю, помоему, это легенда". В кадре появляется любимец этого фестиваля москвич Сергей Чесноков. Хотя он, как и двадцать пять лет назад, худощав и спортивен, но прошедшие годы не упустили возможности оставить на его лице свой след. Все, что он говорит, звучит не как утверждение, а как попытка ответить на вопросы, которые, судя по всему, не покидают его с тех волнующих дней. И не только его! Эти вопросы, размышления, очевидно, сидят в каждом, кто был причастен к тем событиям, относящимся к такой категории моментов истины, которые могут быть подарены человеку лишь однажды в жизни, ибо не хватит ее кратковременности на еще что-то подобное по масштабу охвата душевных сил. Больше этого не дано. И не каждому дано это. А тем, кому дано, -- большего и не надо, ибо и этого достаточно, чтобы определить всю дальнейшую жизнь, ее шкалу ценностей, ту планку, ниже которой -- уже предательство самого себя.
"То, что делал Галич -- говорит Сергей, -- это было все по другому департаменту, как говорится... В том бардовском движении, что делали ребята, -- это был действительно наивный уход от реальной жизни. Уход в какие-то чистые пространства, где никто не мешает, где можно спокойно пожить, спокойно чувствовать себя. Галич -- это был совсем другой ход. Это вот не то, что Высоцкий пел: "В суету городов и в потоки машин возвращаемся мы -просто некуда деться". Галич ведь только там и жил, он ведь начал с "Баллады на смерть Пастернака"...
Затем кинолента являет Анатолия Бурштейна. Ныне известный ученый, с первых шагов в науке заявивший о своих успехах, в те времена, однако, он приобрел статус звезды интеллектуалов необыкновенной популярностью как президент кафе "Под интегралом". Он спокойно сидит в кресле и без особых эмоций, деловито отвечает на вопросы невидимого в кадре собеседника (очевидно, репортера). В связи с выступлением Галича он вспоминает: "Когда кто-то сказал что Визбор не приехал потому, что он не желает петь на "десерт у академиков", -- правда это или нет, бог знает, но это было сказано, -Галич отложил гитару и сказал, что это пижонство. Так серьезно в тишине вдруг прозвучали его слова. "Дали бы петь где угодно, -- он сказал, -- хоть под забором. Только бы дали". И далее экран, словно перетасовывая события прошлого и настоящего являет "помолодевшего" Анатолия Бурштейна, стоящего в фойе какого-то зала в окружении публики, которой он рассказывает:
-- Восьмого марта 1968 года состоялось открытие фестиваля, посвященного десятилетию Академгородка и пятилетнему юбилею клуба, что не помешало, впрочем, объявить впоследствии с высоких трибун все эти совпадения не случайными, а закономерными -- одновременность студенческих волнений, вспыхнувших в Варшаве и списанных на происки сионистов. Но это случится через месяц другой. А сейчас мы прослушиваем на пробном концерте всех участников фестиваля подряд. Завершает программу выступление Галича. Перед выходом он нервничал, расхаживал за кулисами в обнимку с гитарой, глотал валидол. А вышел и спел "Памяти Пастернака", "Мы похоронены где-то под Нарвой" и "Балладу о прибавочной стоимости". Зал встал, аплодируя. Выбор жюри был предрешен. Галич занял первое место... Затем картина на экране снова меняется и возвращает сюжет из документальной кинолетны, где возмужавший Анатолий Израилевич продолжает воспоминания о выступлении Галича: -- На первой же прессконференции, которая только что пущена в Доме ученых, секретарь райкома комсомола немедленно сделал политическое заявление о том, что он считает это крупной ошибкой, политической. Кроме того, обком комсомола запретил городские концерты. Нужно было вмешательство обкома партии, который "распретил" их обратно. То есть, что ни день, то приносил вот такие новости. Мы вообще такого никогда не видели и не слышали, чтобы противоречия возникали на таком уровне... Тогда мне после этого сказал контролирующий фестиваль представитель райкома партии, что Галича нужно отстранить от концертов. Я сообщил ему об этом. Он принял это совершенно нормально. Он в общем был к этому готов. Я тоже был к этому готов и ясно совершенно отдавал себе отчет, что номер не пройдет. Потому что при том буме, который случился, -- имеется в виду первое выступление Галича на пробном концерте, -- публика наша академическая не потерпела бы, чтобы она не услышала того, что услышали другие. Поэтому было абсолютно ясно, что на концерт в Доме ученых (закрытый концерт для членов Дома ученых) его позовут. Так и случилось. Этот же самый человек подошел ко мне и сказал: "Ну знаешь, академики хотят всетаки послушать. Придется ему разрешить". Ну я тут сказал: "Как прикажете. Будет сделано". И мы ему тогда дали все отделение целиком". И далее в кинокадрах появляется снова Галич в окружении восхищенных молодых людей, которым он щедро раздает автографы, затем он снова на сцене с гитарой: Где теперь крикуны и печальники, Отшумели и сгинули смолоду, А молчальники вышли в начальники Потому, что молчание золото... Пение Галича прерывается нежным голосом дикторши: "Пресса не обошла молчанием фестиваль в Академгородке. Среди статей выделялась эта, из "Новосибирской вечерки". Кинолента являет крупным планом страницу газеты со статьей "Песня -- это оружие". Под объемным текстом подпись автора: Николай Мейсак, член союза журналистов СССР, участник обороны Москвы. Затем следует комментарий Бурштейна к статье и ее автору: "Он был истово верующий солдат партии, и он принимал директиву за вдохновение. То есть он где-то себя растравил, и вот это сознание, сознание сороковых годов, самого тяжелого нашего времени выплеснулось в виде мифов, комплексов в его статье. Понимаете? Вопервых, он не был на фестивале. Начнем с этого"... Затем в кадре этого же фильма появляется Александр Дольский -- один из лауреатов того фестиваля. Тогда совсем юный, стройный худощавый, с густой белобрысой шевелюрой, он буквально с первой же своей песни стал одним из любимцев фестиваля. Сейчас на кинопленке раздобревший, но вполне моложавый, он сидит за столом накрытым для чая и эмоционально комментирует статью Мейсака. "Это совершенно четко инсперированная партийными органами статья. Это статья фашистского толка. Я не говорю, что она реакционная. Она просто фашистская. Статья палаческая. Вот эта статья и ряд других статей, ведь они же сыграли свою роль. Ведь начался же просто разгром авторской песни. Начались гонения на Галича. Его выгнали. Меня пытались приспособить и сделать доносителем. Но это им не удалось... С обыском ко мне приходили, в шесть часов утра меня забирали. Понимаете. Такие интеллигентные якобы молодые люди. На самом деле им убить ничего не стоит -- по глазам видно. Запугивали... Я писал свои показания, что ничего это опасности не представляет... Но что я мог сказать, смешно даже. Я ведь знаю, что это представляет для них опасность. Конечно. Но не для народа это представляет опасность, а для власть имущих. Это ужасно, что началось по всей стране"... На экране снова появляется Гера Безносов со своей женой Светланой Павловной Рожновой. Известные интеллектуалы и носители самой светлой духовности, они соединили свои судьбы сравнительно позже многих их ровесников, создав великолепную семью. Светлана Павловна прошла путь от секретаря райкома и популярного общественного деятеля Академгородка до отвергнутого партией ее члена как одна из 46ти "подписантов". Позже она стала одним из самых неординарных и любимых преподавателей русского языка и литературы в известной во всей стране академгородковской "английской школе". Здесь перед кинокамерой Светлана Павловна, печально заглядывая куда-то в прошлое, говорит: -- "Интегралу" было вменено в вину то, что его активисты занимаются антисоветской деятельностью. Анатолия Израилевича (имеется в виду Бурштейн) лишили кафедры в университете, и каждый ходил под прицелом бдительного ока, так что люди вынуждены были сами собой отойти от всей этой деятельности "интегральной", которой Городок прославился не только в Советском Союзе, но и за рубежом. Теперь же это было оценено как гнездо и рассадник всяческой крамолы и свободомыслия, которое к тому времени уже по всей стране глушили и пресекали". На экране снова Ром и Леафар. -- И что же, в одночасье удалось задушить все свободолюбивые начинания в Анаукс? -спрашивает Леафар. -- В принципе, они хотели это сделать в одночасье. Но осуществить это было не так просто, потому что еще дышали в Анаукс инерционные процессы жизни в условиях свободы. В кадре собеседники исчезают, и вместо них появляется снова прерванный сюжет с более молодым Бурштейном, который продолжает свой рассказ: -- Нельзя сказать, -- говорит Анатолий, -что мы не предчувствовали перемен к худшему. "Интеграл" был социальным барометром той интеллигентной среды, которая нас окружала, и задолго до всех событий он беспристрастно свидетельствовал: она не созрела для организованного протеста, тем более для сопротивления.
