В конце своей речи Петрунчиков поставил в категорической форме ряд вопросов перед райкомом, чем особенно взвинтил Водомерова. Наблюдая за лицами слушающих, Водомеров видел, что, если он сейчас же не выступит и какими-то решительными доводами не опровергнет Петрунчикова, бенедиктинская история войдёт в доклады партийных комитетов на конференциях, и тогда поневоле придётся выступать и каяться. От Водомерова не ускользнуло то, что другие, может быть, и не заметили: инструктор обкома Пашкова, сидевшая в уголке зала, когда заговорил Петрунчиков, поспешно вытащила из портфеля блокнот и, пока он выступал, беспрерывно писала. «Для доклада секретарю обкома записывает», — отметил про себя Водомеров.

Выждав, когда в зале стихнут хлопки, вызванные эффектной речью Петрунчикова, Водомеров поднял руку и громко сказал:

— Николай Михайлович, прошу три минуты для справки.

Секретарь райкома, глядя в зал, спросил:

— Есть ли желающие выступить в прениях? Нет? В таком случае предоставляю слово товарищу Водомерову для справки.

Водомеров поднялся и, преодолевая волнение и негодование к Петрунчикову и в то же время какую-то непривычную робость перед широким собранием, спокойными, уверенными шагами вышел на трибуну.

— Товарищи! Выступление Петрунчикова могло бы принести пользу, если бы оно опиралось на действительные факты. Но товарищ Петрунчиков думал не о фактах, а о том, как похлеще преподнести пленуму сплетни… Да, сплетни… — Он говорил спокойно, понимая, что, если он начнёт нервничать, цель его не будет достигнута.

После первой же минуты Водомеров понял, что он близок к цели. В зале стало шумно: участники пленума переговаривались, переглядывались, многие, не скрывая своего нерасположения, посматривали на Петрунчикова, сидевшего на стуле и сучившего своими коротенькими ножками по паркету. «Ага! Ты из этой табакерки не нюхаешь?» — с ожесточением подумал Водомеров, поглядывая на Петрунчикова.

— Я должен совершенно официально сообщить пленуму следующее: научный работник Строгова возглавляет экспедицию в Улуюлье. Завтра-послезавтра туда же выезжает её муж, младший научный сотрудник Бенедиктин, — твёрдо заключил Водомеров.

Теперь в зале стало совсем шумно. Водомеров взглянул на Петрунчикова и не увидел его: тот стал таким маленьким, что голова его скрывалась за спинкой впереди стоящего стула.

Но, проходя мимо Петрунчикова, Водомеров поймал его взгляд: он был холодный, ненавидящий. «Ну, нажил ещё одного смертельного врага», — подумал Водомеров, морщась от острого покалывания в области сердца.

Григорий Владимирович Бенедиктин жил у матери. Конечно, эта квартира не имела тех удобств, к которым привык он, но всё-таки жить здесь было можно. Из большого дома, бывшего когда-то собственностью матери, ей принадлежала теперь только одна четвёртая часть.

Григорий был единственным сыном, и старушка не чаяла в нём души. В ту же ночь, когда он пришёл с чемоданами в руках и горькой гримасой на лице, мать уступила ему свою маленькую уютную комнатку, а сама устроилась на диване в кухоньке.

— Поселюсь у тебя, мама, временно, — сказал Григорий и, помолчав, добавил, что он будет благодарен ей, если она не станет допытываться, что именно произошло между ним и Мариной.

Мать обещала. И вот уже несколько дней, втайне терзаясь за сына, она продолжала хранить свой обет.

Григорий лежал в постели с книжкой в руках, когда в окно ударил ослепляющий свет фар и за стеной дома послышался хруст гальки под колёсами автомобиля. Через минуту в дверь раздался стук. Бенедиктин быстро вскочил с кровати, торопливо надел пижаму и, стараясь опередить проснувшуюся мать, подошёл к двери.

— Товарищ Бенедиктин, это я — Мартынов, шофёр директора. Мне велено привезти вас в институт, — услышал Бенедиктин в ответ на свой вопрос: «Кто там?»

— Что стряслось, товарищ Мартынов? — обеспокоенно спросил Бенедиктин, открыв дверь.

— Не могу знать, — сказал шофёр, продолжая стоять за порогом.

— Проходите.

— Спасибо. Я жду вас в машине. — И шофёр исчез в темноте, сгустившейся перед наступлением рассвета.

«Что же могло произойти? Уж не умер ли Захар Николаевич? Старик в последнее время часто жаловался на нездоровье. А может быть, что-нибудь произошло с экспедицией Марины?.. Но к чему такая срочность?» — раздумывал Бенедиктин, сидя в машине рядом с шофёром.

Длинный массивный корпус института был погружён в темноту и выглядел таинственно и загадочно. У Бенедиктина засосало под ложечкой. Предъявив вахтёру пропуск, Бенедиктин беспокойно запетлял по тёмным коридорам. «Идиоты! Копейки экономят на электричестве, а того понять не хотят, что от этой экономии неудобство на душе», — про себя ругался Бенедиктин, прислушиваясь к протяжному гулу, возникавшему от его шагов.

Возле директорского кабинета Бенедиктин остановился и, вытирая платком вспотевший лоб, заглянул в полуоткрытую дверь. Водомеров сидел за столом, уставший и озабоченный. По обыкновению, в кабинете стоял сумрак — горела только настольная лампа.

Бенедиктин потоптался возле двери и, сказав себе для ободрения: «Чему быть, того не миновать», — вошёл в кабинет. Водомеров, откинувшись на спинку кресла и устремив взгляд куда-то в угол, сосредоточенно думал. Он так был увлечён своими мыслями, что на Бенедиктина даже не посмотрел. Бенедиктин расценил это по-своему: «Пропал я!..»

— Прибыл по вашему вызову, Илья Петрович, — сказал наконец Бенедиктин, чувствуя, что он не в силах больше переносить этого молчания.

Водомеров дёрнулся всем своим полным, тяжёлым телом и поднял сонные глаза.

— Хорошо, Григорий Владимирович, хорошо, — усиленно растирая короткопалой рукой мясистое лицо и теребя седой ёжик волос, сказал Водомеров.

То, что директор назвал его по имени и отчеству, и то, что в его голосе не слышалось никакой угрозы, приободрило Бенедиктина.

— Утомились, Илья Петрович? — выразил сочувствие Бенедиктин.

— Ужасно, ужасно! Никакой личной жизни. Скоро жена даст отставку, — позёвывая, пробубнил Водомеров.

— На юг бы вам, Илья Петрович, в санаторий, — с ещё большим сочувствием в голосе проговорил Бенедиктин, присматриваясь к директору и стараясь догадаться, что заставило Водомерова вызвать его глубокой ночью.