— Какой там юг! — безнадёжно махнул рукой Водомеров и опять на минуту как бы впал в забытье.
«Что же он тянет, почему ничего не говорит?» — думал Бенедиктин, томясь каждой секундой директорского молчания.
— Эх, Григорий Владимирович, нелёгкая это штука — строить новый, социалистический мир! — глубоко вздохнув, сказал Водомеров.
— Устали вы, Илья Петрович, устали, отдохнуть вам надо. — Бенедиктин говорил только затем, чтобы как-нибудь заполнить паузы.
— Нет, братец мой, Григорий Владимирович, отдыхать не придётся. Не то время! Ты знаешь доцента Петрунчикова? — не замечая, что переходит на «ты», спросил Водомеров.
— Слышал.
— Так вот этот Петрунчиков пошёл на нас в наступление.
Как ни утомлён был Водомеров, он рассказал о выступлении Петрунчикова на пленуме райкома со всеми подробностями. Не умолчал и о своей краткой речи. Когда директор заговорил об этом, в его голосе послышались виноватые нотки: как, мол, хочешь суди меня, Григорий Владимирович, а иного выхода не было.
Бенедиктин словно переродился. Всего лишь несколько минут тому назад он сидел напротив Водомерова в страшном смятении, придавленный тревогой и страхом, и самые мрачные мысли теснились в его голове. «Вот оно что: Петрунчиков! Ну, это ещё терпимо, как-нибудь перенесём!» — приободрил себя Бенедиктин.
— Мудрый вы человек, Илья Петрович! — смело придвигаясь к столу и беря Водомерова за руку, воскликнул Бенедиктин. — Будь на вашем месте другой, менее опытный товарищ, плохо бы нам всем пришлось. Ох, как плохо!..
Водомеров выпрямился в кресле и закашлял в кулак. Бенедиктин знал эту привычку директора — кашель был деланным, глуховато-добродушным, как будто Водомеров хотел сказать: «А, что там считаться! Не первый год с людьми работаю!»
Они помолчали, думая каждый о своём. «Зря я опасался, что не поймёт он моего дальновидного хода. Видать, и он бывал не раз в сложных переделках», — думал Водомеров о Бенедиктине. А тот сидел, и мысли его уносились далеко вперёд: «Как всё складывается! Сама судьба сводит меня с Соней. Глупец я буду, если не воспользуюсь этим случаем. Там, в лесной глуши, она лучше поймёт меня». В эти мгновения мысли Бенедиктина так высоко воспарили, что он видел себя в доме Великановых на правах полновластного хозяина. «А как Марина? — спросил он сам себя и тут же ответил: — А что Марина? Пусть себе живёт, я мешать ей не стану».
— Не знаю вот, как посмотрит на ваш отъезд Захар Николаевич, — прервав затянувшееся молчание, сказал Водомеров.
Бенедиктин словно очнулся. Он встряхнул головой и посмотрел на Водомерова с благодарностью. В самом деле, а как отнесётся к этой затее профессор? Он загрузил Бенедиктина срочной работой, установил ему жёсткие сроки для подготовки диссертации. Менять же своих решений старик не любит.
— Да, да, Илья Петрович, это вопрос законный, и вы хорошо сделали, что его поставили, я совершенно упустил из виду Захара Николаевича, — торопясь, проговорил Бенедиктин.
Водомеров промолчал, но по тому, как он забарабанил толстыми короткими пальцами по стеклу, прикрывавшему стол, Бенедиктин понял, что директор испытывает затруднение.
— Я думаю, Илья Петрович, профессор не враг институту, — заговорил Бенедиктин с жаром, — он заинтересован в его расцвете и добром имени не меньше вас. Объясним ему: так, мол, и так. Партийные органы считают, что в Улуюльской экспедиции необходимо усилить партийный глаз, посоветовали сверх комплекта командировать члена партбюро…
Бенедиктин говорил, не глядя на Водомерова, но, сказав последние слова, он бросил на директора мимолётный взгляд и замер. Водомеров нахмурился, и даже при тусклом освещении было заметно, что лицо его стало багровым.
— Нет, нет, ваш проект не подходит, — сердито забубнил Водомеров. — Мы не можем обманывать Великанова. Хотя он беспартийный, у нас нет от него никаких секретов. Полное до-ве-рие!
— Ну как же, зачем же, я всё абсолютно понимаю, я лишь говорю, что это тоже истина, такие голоса раздавались на партбюро, и это могло быть очень убедительным для Захара Николаевича, — сказал Бенедиктин.
— Нет, нет. Об этом не может быть и речи, — решительным тоном отрезал Водомеров. — Мы обязаны доложить Захару Николаевичу правду — всё как есть.
Говорить всю правду Великанову Бенедиктин не хотел. «Это неостроумный шаг, но деваться некуда», — думал он с унынием.
— Я полагаю, что Захар Николаевич противиться вашему отъезду не будет. Он любит дочь и беспокоится за неё ежечасно. А вы всё-таки где надо и присмотрите за девушкой и поможете в трудную минуту.
Водомеров говорил всё это мучительно долго. Он ворочал челюстями с усилием. Но всё-таки это было уже отступлением от его первоначального замысла, и Бенедиктин приосанился.
— Ну, конечно же, само собой разумеется, Илья Петрович! — всё больше и больше оживляясь, восклицал Бенедиктин. — Я ежедневно имею честь наблюдать, как страдает, как изнывает в тоске мой учитель. Я прошу вас, Илья Петрович, в своей беседе с ним, так сказать, специально подчеркнуть эту сторону дела. Пусть для старика это будет утешением…
— А как же, скажу! Все мы люди, все человеки и живём не одной службой, — как бы в поучение и потому несколько живее сказал Водомеров.
— Совершенно верно! Более того: отмеченные вами свойства нисколько не унижают даже великих мира сего. Они очеловечивают их, делают земными, как всех смертных…
Водомеров недослушал Бенедиктина и громко зевнул, прикрывая рот толстой ладонью.
— Домой пора, Григорий Владимирович! Добрые люди вставать скоро будут. — Водомеров поднялся.
— Такова уж нелёгкая доля руководителей, — испустив протяжный вздох, посочувствовал Бенедиктин.
— Да… — неопределённо протянул Водомеров и, замыкая стол и погромыхивая связкой ключей на серебряной цепочке, сказал: — А только никто с этим считаться не станет. Чуть чего, тебе же в вину и поставят: дескать, сидел по ночам, себя замотал и людям не давал жизни.
— Ну что вы, Илья Петрович! У кого же повернётся язык сказать такое? Право же, это было бы высшей несправедливостью…
— Так вот что, Григорий Владимирович, — второй раз переходя на «ты» и не замечая этого, сказал Водомеров, — извини, но вначале доставь домой меня, а потом поезжай сам. Тут хоть разница в пятнадцать минут, но я просто уж обессилел.
