— Соня, вы какая-то сегодня праздничная, — сказала Марина, замечая, с каким оживлением встретила её Софья. — И вы садитесь, пожалуйста, не хлопочите возле меня, я уж как-нибудь сама.

— Праздничная, говорите? Вы не ошиблись! — воскликнула Софья, садясь рядом с Мариной, — Вот посмотрите, что я сегодня нашла в архиве Улуюльского староверческого скита!

Софья через стол подала раскрытую папку с бумагами. Марина приняла папку на ладонь и стала внимательно читать. Софья следила за её выражением. Тонкие изогнутые крутой подковкой брови Марины дрогнули, и бледное лицо порозовело.

— Соня, это такая важная находка, что я не знаю… — сказала Марина и глянула на Софью взглядом, в котором выразилась её большая радость.

— Я уже написала Алексею, а потом буду просить разрешения послать ему копию этого документа, — перебила её Софья, а Марина в этот момент подумала, что сегодня же ей надо рассказать о находке Максиму.

— Я представляю, Соня, как он обрадуется. Это даст ему в руки новое и очень серьёзное доказательство.

— А вот папа опять сомневается.

Марина заметила, что, сказав это, Софья помрачнела.

— Разумеется, что Захар Николаевич так просто не отступит. Поймите, Соня, что это не упрямство. Это убеждение. Мне понятна его настороженность. В самом деле: староверческий скит — и вдруг поставляет на купеческий завод железную руду. Почему бы это?

— Да, но документ фон Клейста подлинный. Его подпись встречалась мне ранее, — горячо возразила Софья.

— Я верю, Соня, и в подлинность документа, и в подлинность самого факта. И думаю, эта ваша находка поможет многое разгадать. А сомнениями, которые естественны в нашем деле, вы не огорчайтесь.

— А вы какая-то утомлённая, Марина Матвеевна.

— Я?..

Этим коротким вопросом, произнесённым с неповторимой интонацией, Марина невольно как бы сказала: «Да, утомлена, и даже более того — подавлена».

— Что у вас? — спросила Софья, приглядываясь к ней.

— Вы знаете, Соня, — Марина повела плечами, будто ей стало холодно, — сегодня такой хороший день. Я вначале решила ничего вам не говорить, чтобы не омрачать вашего светлого настроения, но чувствую, что не сказать я не могу, — Марина вздохнула и, глядя Софье в её мягкие, бархатистые глаза, дрогнувшим голосом сказала: — Соня, я так обманута!.. — Марина опустила голову и всхлипнула.

Опустила голову и Софья. Ей вдруг показалось, что Марина имеет в виду её. «Обманута!» Ну конечно! Какое же имела она право умолчать о своих встречах с Бенедиктиным? Нет, так истинные друзья не поступают, так не поступают даже просто порядочные люди. Чувство острой неприязни к самой себе поднялось в душе Софьи. Она приготовилась выслушать упрёк Марины как заслуженный и сказать ей, что она ещё больше любит её за прямоту. Но Марина сказала о другом:

— Вы видели, Соня, последний том «Учёных записок» нашего института?

— Видела.

— Там есть статья Григория. Там многое заимствовано из моей докторской диссертации.

— Как заимствовано?

— Точнее — украдено.

— Что вы говорите?! — воскликнула Софья, поднимая руки к лицу, как бы стараясь защититься от удара.

— Правда, Соня, — чуть слышно отозвалась Марина, и губы её дрогнули.

— Какая низость! — брезгливо произнесла Софья. Ей стало стыдно. Нечего греха таить: сегодня утром она пережила минуты, когда ей подумалось, что Бенедиктин не такой уж заурядный человек, каким он ей всегда казался. В её душе тогда шевельнулось какое-то приятно-сладостное чувствишко оттого, что он ухаживает за ней. Ей захотелось откровенно рассказать Марине о приставаниях Бенедиктина, но, взглянув на неё, она сдержалась. Марина сидела, закрыв лицо ладонями, и Софья поняла, что ей и без того горько.

Они долго молчали. Софья чувствовала, что она должна что-то сказать Марине, чем-то её утешить, но настоящих слов не было.

Марина заговорила сама:

— Соня, вы первая, кому я сказала об этом. Я ещё не знаю, на что решиться, что предпринять. То, что я должна покинуть его, — это разумеется. Ну, а дальше? Разве я могу замолчать этот поступок Григория, скрыть его от товарищей? Он же член партии! Ведь если разобраться, то это… это… Да, да, именно такие вещи мы и называем пережитками капитализма. И в то же время, как подумаю, что об этом будут говорить, склонять моё имя, мне становится противно, тошно. Хочется плюнуть на всё, уехать куда-нибудь в тайгу, в далёкую экспедицию и жить там безвыездно и год, и два, и три…

Как хорошо Софья понимала Марину! Конечно, самое простое — это промолчать. Разве оскудел ум Марины? Вместо десятка страниц, которые Бенедиктин так бесчестно присвоил, она сумеет написать двадцать, тридцать, сто новых, ещё более содержательных и ценных. Но дело не в этом. Какое она имеет право прощать зло? Чтобы зла не было, чтобы люди жили в постоянной, ничем не омрачённой дружбе, они должны преследовать зло, не давать ему пощады. Так думала Софья.

— Уезжать надо не вам, Марина Матвеевна, а ему. И он уедет, конечно, если в нём есть ещё совесть, — убеждённо проговорила Софья.

Она вдруг почувствовала, что должна поддержать Марину, дать ей дельный совет и уберечь от ошибок. Софья вспомнила выспреннюю надпись Бенедиктина на дарственном экземпляре «Учёных записок» и теперь вдруг ощутила в себе откровенную ненависть к нему.

Она встала из-за стола, подошла к окну. По улице, залитой солнцем, непрерывным потоком двигалась пёстрая толпа людей, мчались автомобили, поблёскивая разноцветными лаковыми боками. Лица у людей были открытые, загоревшие. И, глядя на эту пёструю, солнечную улицу, Софья подумала, что Марина выбита из общего людского потока, и сердце Софьи переполнилось ещё большей тревогой за неё. «Нет, нет, подлость не может взять верх!» — взволнованно размышляла Софья. Но то ли от горячности, с какой она думала об этом, то ли от недостатка жизненного опыта — она не знала, что посоветовать Марине, чем ей помочь вот тут же, не отходя от неё.

— Вы очень любите его, Марина Матвеевна? — спросила она вполголоса тем наивно-заговорщицким тоном, каким об этом могут спрашивать только девушки.

— Нет, Соня, всё рухнуло, — глухо, с отчаянием ответила Марина.