Особенно эта манера свойственна среде военных. Здесь, в Луанде, переводчики ещё и самые молодые, а значит, и самые младшие по званию. В основном тут полковники, подполковники, меньше майоры. А переводят – младшие, лейтенанты и старшие лейтенанты. То есть для остальных – сынки, мальчишки, ничто.

Для военного «пристёгнутый» к нему переводчик – не только подчинённый, но и что-то вроде денщика. Наш референт пытался заставить меня провести профилактику его машины: зачистить клеммы аккумулятора, смазать вазелином, почистить, протереть, промыть внутренности. И всё это говорилось как ни в чём не бывало. Пришлось сказать, что я ничего в этом не понимаю и смогу сделать, если он будет стоять рядом и руководить. Отстал, это в его планы не входило. Других переводчиков заставляют что-то таскать, переносить, доставать, работать в нерабочее время. И даже если кто-то из советников или спецов бережёт своего переводчика, не даёт его другим, говорит что-нибудь типа «со мной никого не бойся», – всё это имеет форму барской заботы.

Все переводчики, живущие в миссии, по приказу ГВС (Главного военного советника) обязаны по очереди по утрам, до прихода ангольцев-уборщиков (у них рабочий день с 8-00, и раньше их не заставишь прийти) подметать аллеи и собирать мусор в кучи (по воскресеньям самим и их убирать), чтобы к разводу начальство могло пройти по аллеям, уже чистым от листьев акаций и манго. Причём часть аллей подметают солдаты срочной службы. Где так называемая забота о престиже офицера? Солдат и офицер рядом с мётлами, в поту. Я согласен мести эти аллеи (хотя и считаю, что можно обязать это делать ангольцев, которым за это и деньги платят), но почему не сделать так: один день всё метут солдаты, другой – офицеры-переводчики. А то как-то на словах да в уродливых формах проявляется пресловутая забота о престиже. Кстати, негр не будет никогда уважать человека, который выполняет за него его работу. Он этого не понимает и расценивает как проявление слабости.

Любопытные повязки у дежурных, перенятые, видимо, у ангольцев (а те – у португальцев). В соответствии с тропическим климатом. Так как форменные рубашки – с короткими рукавами, да в придачу ещё и жара, то повязку на руку не повяжешь. Здесь используются кожаные цилиндры, которые крепятся ремешком, пропущенным под погончиком рубашки. Рука похожа на ложку в стакане. Или как будто кожаный манжет одели выше локтя.

14 апреля

Наконец-то произошли долгожданные сдвиги, и моё положение стало определяться. Долго я искал случая поговорить с начальством о своих планах и поговорил. В результате закончилась моя опостылевшая за месяц жизнь мальчика на подхвате, и я направлен в воюющий 5-й округ. В бригаду, которая хоть и боевая, но печально известная тем, что во время последней агрессии побежала, оставив позиции и тяжёлую технику. Произошло это по двум причинам: во-первых, долбили их, конечно, сильно, а во-вторых, первыми позорно покинули расположение несколько советских советников, что и послужило причиной панического стокилометрового бегства по мате.

Пока, в ожидании самолёта, живу в военной миссии в столице округа – Лубанго. Место во многих отношениях примечательное, для Африки необычное. Город расположен в котловине на высоте 1.700 м. Чистейший воздух, пейзаж самый что ни на есть Крымский или Северокавказский: невысокие плавные горы, зелено, кипарисы, эвкалипты, по вечерам в это время года прохладно и покойно, звёзды огромны и близки.

На краю плоской горы, нависающей над городом, стоит высокая статуя монаха в виде белого креста. В последнюю агрессию от этого креста на бомбёжку города заходили ЮАРовские самолёты. Теперь вокруг монаха наши радиоантенны и система ПВО. А он всё стоит, не устав держать вытянутые руки. Насчитал здесь уже пять христианских храмов, в основном модерн. Город красив, кое-где даже изящен, по сравнению с Луандой чист и зелен. Повсюду вдоль улиц деревья с огромными красными цветами. Их можно считать символом города, так их много, и так они обильно-красивы.

Лубанго в прошлом (недалёком) был крупнейшим курортным центром Анголы и местом проведения роскошных ярмарок всей Южной Африки. Здесь много отелей, роскошных вилл, чудесных парков, признаков колониального вкуса. Говорят, что до революции в город (за исключением прислуги и обслуживающего персонала) негров привозили только по ночам для уборки улиц и чистки города. Но за последние годы Лубанго, как и другие ангольские города, оброс, как коростой, районами убогих глинобитных домишек. Асфальтированные улицы износились, покрылись ямами, езда на машине стала нелёгким цирковым номером. Эти дыры здесь попросту засыпают глиной. Через несколько дождей на месте таких заплат те же самые колдобины.

Вокруг Лубанго и в городе живёт племя мамуилов. Оно известно тем, что до сих пор ходят полуобнажёнными. У женщин какие-то вязаные плавки, увешанный цветными тряпочками голый верх, на шеях множество бус. В зимний период заматываются в длинные куски материи. Волосы сплетены, как правило, в две косы, смазанные какой-то мазью, в состав которой, говорят, входит коровий помёт. Носят на головах невероятные тяжести. Фигуры, как у большинства негров, стройные, широкоплечие. У мамуилов заметно приплюснутые носы. Охотятся до сих пор луком со стрелами.

В округе много УНИТы, но мамуилы не относятся к их почитателям. В городе спокойно, хотя по ночам иногда постреливают, но это здесь естественно и не вызывает испуга даже у наших женщин.

Ездили сегодня на водопады в 30 км от Лубанго. Ехали колонной из УАЗиков, Урала и ГАЗ-66, половину дороги – по краснозёмному просёлку. Речушка небольшая, ручеёк даже. Каскад упрятанных в кустах каменистых водопадов, в промоинах под которыми можно покупаться, вода ледяная и прозрачная. Я полез наверх, к истокам. Было страшновато: первое вступление в африканскую природу, опасность неведомого, змей, чего-то недоброго, напряжённое ожидание выпрыгивающего из-за куста или с дерева унитовца. Но толкающее вперёд, через страх и (буквально) через колючие, приставучие до крови кустарники желание найти и сфотографировать дикий и спокойный в своей красоте водопадик. Пот, кровь и страхи закончились укромным водопадом где-то под самой вершиной скалистого холма, под которым, образуя кромку ската воды, лежал толстенный чёрный, кажущийся в воде новеньким и блестящим, прозаический шланг, уходящий куда-то в кусты. Бредя вниз по другой тропинке, нашёл какие-то бетонные хранилища-кубы, вкопанные в землю. Эх, дикая природа Африки, где же ты?

Фотографировал большую разноцветную ящерицу Подпустила сантиметров на 80. Потом убежала и смотрела издалека, вытянув шею и часто закидывая вверх и назад голову, как бы спрашивая: ну что тебе? ну что тебе?

17 апреля. Ладошка в тумане

Ранним утром, возвращаясь из штаба округа, куда ездил по обязанности дежурного переводчика узнать, не началась ли за ночь агрессия, я был заворожён открывшейся мне с возвышения дороги картиной.

…Город лежит в неглубокой чаше, до краёв наполненной, вернее переполненной прозрачнейшим, чуть подсиненным прохладным горным воздухом. А на самом дне чаши, паря среди домов и стремясь выбраться по пологим склонам холмов, но бессильный оторваться от деревьев с огромными красными цветами, растущих вдоль разбегающихся снизу вверх прямых улиц – уже оттолкнувшийся от земли, но давимый звенящим чистым холодным небом – легко умирает жёлто-голубой солнечный туман. Ласково обнимая дома и деревья, он в то же время капризно не желает соприкасаться с человеком, обесцвечиваясь и внезапно оказываясь далеко-далеко от моей машины. Вон же он – впереди, по сторонам, изящно нежится сзади. Туман кругом, и я должен бы раздвигать его лобовым стеклом, но он отказывается принять меня в себя, машина несётся в свободном пучке солнечного света, весело посвистывая через приоткрытые окна совершенно прозрачным воздухом. И совсем нет обиды на так и не подпустивший, не лизнувший меня нежный туман, исчезающий в последнем преддневном вдохе города. На тротуарах начали появляться стройные негры и негритянки с искрящейся в осязаемой чистоте умирающего тумана кожей. Иногда вдруг расцветает на чёрном фоне поднятой в приветствии руки розовая ладонь, блеснёт и опять нырнёт в туман невероятно белозубая улыбка.