– Привет! – сказал я, и мы ударили кулаком по кулаку – это было что-то вроде тайного приветствия, существовавшего с незапамятных времен.

Это по нашей с Люси вине на лице Святой Анесте2зии, украшающем фриз под сводом, до сих пор красовалось засохшее пятно от пирога с карамелью, напоминание о незабвенной потасовке из-за ужина, случившейся в девяносто шестом году. В штукатурке даже зияла выбоина в том месте, где Донна Тринкет, решительно настроенная побить рекорд времени проезда по коридору первого этажа на роликовых коньках, налетела на стену из-за лужи кетчупа, беспечно пролитого на пол кем-то с кухни.

– Так что там насчет твоего перехода в «Зиму без страха»? – спросила Люси, как мне показалось, с оттенком дружелюбной насмешки.

– Все, что угодно, лишь бы выбраться из этой дыры, – ответил я. – Но я вовсе не хочу сказать, что могу только продавать Зимние страховки с дополнительной выплатой на преобразование и обязательной выплатой на трансплантацию. Есть еще полное страхование жизни, с медицинским обслуживанием, включая зубоврачебную помощь, страхование от пожара и несчастных случаев, не говоря про обморожения. Ну что думаешь?

– С трудом могу сдержать свое безразличие.

– Сам я чувствую то же самое, но, понимаешь, «морфенокс»…

Первые десять лет мне предстоит работать за минимальное жалованье, но дело того сто2ит. Конечно, главное тут не сама работа, скучная, словно талая вода, а разные сопутствующие льготы: «Без страха» незамедлительно заберет из Святой Гренеты мои права на «морфенокс». И я смогу в буквальном смысле спокойно спать. Да, придется смириться со строгими контрактными обязательствами, невозможностью сменить работу и отсутствием свободы выбора, но зато карьерный рост не потребует существенных мозговых усилий. Я наконец смогу вырваться отсюда, полностью сохранив свои фармацевтические привилегии.

– Эй, – сказал я, – ты слышала, что Эд Дуизл сплясал «ночной фанданго»? [8]

– Да, – подтвердила Люси, – слышала.

У Дуизла вечно были проблемы с тем, чтобы набрать вес. Мы всегда тайком его подкармливали. Не знаю, как ему удалось самостоятельно продержаться три Зимы после того, как он покинул приют Святой Гренеты, но, должно быть, это дорого ему обошлось. Несмотря на то что в четвертую зиму Дуизл по уши накачался «морфеноксом», в спячку он залег слишком худым, и запасы жира у него иссякли примерно за три недели до Весеннего пробуждения. Он стал лунатиком, затем его преобразовали куда-то на север подметать улицы, а через восемь месяцев разделали.

– «Полезно до самой смерти и после нее», – сказала Люси, – как любит повторять на рекламных плакатах компания.

Она имела в виду компанию «Зимние технологии», которая выпускала «морфенокс», а также преобразовывала всех подходящих лунатиков и изучала их потенциал по части трансплантаций. Политика компании в отношении лунатиков была направлена в первую очередь на общедоступность. Был у нее еще один рекламный лозунг:

Использовать можно все, кроме зевка.^TM

Мы с Люси прошли в вестибюль Зеленого зала.

– Мне всегда как-то не по себе от встреч бывших воспитанников Приюта, – сказала она. – В целом неплохо, но нравятся мне далеко не все.

– Грубое и гладкое, – заметил я.

– Дерьмо и святые, – уточнила Люси.

Мы смешались с толпой, пожимая руки или кивая другим приглашенным, в строгом соответствии с постоянно меняющейся шкалой уважения и признательности. Уильямс, Уолтер, Кейли, Нил, другой Уильямс и Макмаллен – все они были здесь. Я собирался сказать пару слов Гэри Финдли, но тот, увидев меня, сразу же отвернулся, сделав вид, будто хочет налить себе еще пива из кулера. Мы с ним не обменялись ни словом с тех пор, как нам было по двенадцать лет, с того самого дня, когда он прекратил издеваться надо мной, с того самого дня, когда я откусил ему ухо [9].

Те, кто уже давно покинул стены приюта – по большей части я их не знал, – свободно общались с нами, как и мы сами свободно общались с нынешними воспитанниками. Всех тех, кто провел какое-то время в приюте, объединяли прочные узы, похожие на родственные. На самом деле, если учесть обстоятельства жизни здесь, мы действительно были одной большой семьей.

Люси направилась поздороваться со Старшими сестрами, которые в центре всеобщего внимания величественно восседали на сцене подобно семерым герцогиням, приветствуя гостей. Сестры глупо хихикали над какой-то шуткой; их обычная строгость смягчалась тройным праздником важного события, еды, а для тех, кто не вынашивал ребенка, еще и хереса, самого дешевого, какой только можно найти.

– Наша самая что ни на есть собственная Люси Нэпп, – сказала сестра Плацентия, когда мы приблизились к сцене, обнимая Люси, а на меня обращая внимания не больше, чем на знакомый предмет мебели. – Скажи что-нибудь хорошее.

Люси вежливо рассказала сестрам, что ее перевели в систему быстрого отслеживания лунатиков компании «Гибер-тех», а я молча стоял рядом. Несмотря на свои причуды, сестры в целом были неплохими. Без них я бы не выжил – младенцев, находящихся в гораздо более плачевном состоянии, чем я, регулярно оставляли недокормленными к началу их первой Зимы. Так что были приюты и похуже этого.

– Очаровательно, дорогая, – сказала сестра Плацентия, когда Люси завершила краткий рассказ о том, что с ней случилось. – И каковы шансы, что ты сможешь выделить нам для работы на кухне Эдварда?

– В следующем году работа системы будет совершенствоваться, – сдержанно ответила Люси. – И тогда я посмотрю, что можно будет сделать.

Эдвардами и Джейн назывались преобразованные лунатики. После того как их избавляют своевременными перекусами от склонности к людоедству и кропотливо собирают воедино разрозненные клочки их сознания, они могут выполнять простую работу. Некоторые считают, слишком простую, чтобы их можно было использовать в домашнем хозяйстве. В Приюте Святой Гренеты в Порт-Толботе был Эдвард, умеющий мыть посуду [10], но по большей части их использовали строго для одинаковых повторяющихся действий, таких как открывание дверей, накачивание воды и копка огорода.

– Как дела, Кривой? – раздался мне прямо в ухо голос, настолько внезапно, что я вздрогнул.

Это была сестра Зиготия, которую я любил больше всех, несмотря на – а может быть, как раз вследствие ее эксцентричности. Она обожала арахисовое масло с анчоусами, на зиму заколачивала дверь в свою спальню, «чтобы защититься от рыщущего Зимнего люда», а также требовала, чтобы в пудинг добавляли кусочки острого перца, «чтобы подготовить нас к разочарованиям, которые неизбежно встречаются в жизни».

– Да так, – ответил я. – Бюджет на следующий год туговат, но все будет в порядке, если только компенсационные выплаты не урежут и мясо мы будем есть не чаще двух раз в неделю.

– Хорошо, хорошо, – рассеянно промолвила сестра Зиготия и, положив руку мне на плечо, повела в дальний угол. – Послушай, мне не хотелось тебя огорчать, но у меня плохие новости. Ты должен знать, что мать Фаллопия, прослышав о том, что ты подал документы в «Зиму без страха»… в общем, она переговорила с тамошним кадровиком, и твое заявление… отклонили.

Если честно, я не удивился, но все равно было неприятно. Чувство разочарования имеет собственный запах, чем-то похожий на аромат ириски, смешанной с высушенной на солнце грязью. Я поднял взгляд на сестру Зиготию. Та пробормотала, что очень сожалеет, и я заверил ее, что все в порядке. От дальнейшего меня избавила просьба разобраться с сестрой Зачатией, которая чересчур рьяно взялась за свои обязанности вышибалы у двери. Сестра Зачатия любит пособачиться, поэтому потребовалось не меньше десяти минут, чтобы ее усмирить, подмести с пола выбитые зубы, успокоить тех шестерых, кого она только что выставила вон, и заклеить ей рассеченную бровь. Когда я вернулся, Люси Нэпп рассказывала всем о своей первой зимовке в штате «Гибер-теха», особо подчеркнув то, что своими собственными глазами видела зимнее солнцестояние. В доказательство этого она показала одинокую бронзовую звездочку, приколотую к блузке.