По безлюдной зимней улице холодной,

В поисках ночлега и еды,

Плёлся пёс, весь подранный, голодный,

Оставляя красные следы.

Скоро ровно год, как был он брошен

Тем, кто улетел на «материк»,

При котором сыт был и ухожен,

И ложился спать на половик.

А теперь ни дома нет, ни крыши,

Он познал и голод, и мороз.

А ночует там, где бродят крысы

И кусают иногда его за нос.

Часто вспоминает как годами

Он квартиру честно охранял

И хозяина весёлыми глазами,

Чуть виляя хвостиком, встречал.

Как любил он, выбежав из дома,

Брошенную палочку искать.

В клочья мог порвать любого,

Кто пытался на хозяина рычать.

И казалось ни конца, ни края

Дружбе той не будет никогда,

Но видать судьба собачья злая,

Разлучила его с другом навсегда.

До сих пор пёс не поймёт, за что же

Вынес друг ему свой приговор,

По которому он должен быть ничтожен

И бежать по жизни словно вор.

Нам бывает больно и обидно

Видеть подлость и предательство друзей,

Но бог с ними, пусть им будет стыдно

И проклятья в след летят от всех людей.

Далеко на Севере далёком,

Где пурга людей сбивает с ног,

Возле речки, в домике убогом

Живёт бродяга, оттянувший срок.

Часто тот бродяга выпивает,

Прожигая жизнь свою, судьбу.

Так напьётся иногда, бывает,

Что попасть не может он в избу.

Когда пьёт, тогда он вспоминает

Как ни за что попал на Колыму.

В памяти вдруг сразу оживает

Тот конвой, что вёл его в тюрьму,

Тех этапов долгие скитанья,

Где нередко смерти был приход,

И тех дней мучительных страданья,

Когда в Ванино грузился пароход.

Как сжимал их в цепкие объятья

Солнечный далёкий Магадан,

А они, обнявшись словно братья,

Выносили умерших от ран.

Как в тайге потом вели дорогу

По костям замученных друзей.

Многие отдали душу Богу

И лежат под грудами камней.

Но он выжил, вышел на свободу

И свободе долго был не рад,

Долго снилось, будто на работу

Вновь шагает под конвой солдат.

А потом жить стало ещё хуже,

Вроде на свободе, вроде нет.

После зоны никому он стал не нужен,

Всюду перед ним один запрет.

Ни родных, ни близких, ни знакомых

Не осталось в жизни у него.

Он себе друзей завёл бы новых,

Но мешало прошлое его.

Он не мог найти себе работу,

Завести нормальную семью.

Власти вынуждали сделать что-то,

Чтобы снова посадили на скамью.

Но и это по плечу бродяге,

Никого не стал он убивать.

Оставалось просто бедолаге

От людей подальше убежать.

У реки он поселился срочно,

Там живёт с тех пор, не зная бед.

И одно теперь он знает точно:

В обществе любом свободы нет!

Повинуясь законам природы,

Много дней и ночей подряд,

По весне гуси разной породы

В край суровый на Север летят.

Что их манит туда, не знаем,

Только глядя на их полёт,

Так печально порой вздыхаем,

Что аж сердце в груди замрёт.

Между скал, вдоль полей пролетая,

Сквозь охотничьих ружей стрельбу,

Много серых теряет стая,

Разделив их печаль и судьбу.

Да, не все доберутся птицы,

Чтоб продлить своих предков род,

Чтоб птенцы их могли научиться

Прилетать сюда каждый год.

Вот и мы порой вспоминаем,

Как однажды, взмахнув крылом,

Повзрослев, с тоской покидали

Близкий сердцу родительский дом.

И все, также как эти птицы,

Мы спешим в туманную даль,

Чтобы снова домой возвратиться,

Когда станет самих себя жаль.

Видно, люди, мы птицы тоже,

Но зачем нам куда-то лететь,

Неужели так жить не можем,

Чтоб на родине помереть?

Повинуясь, зову предков,

Много лет уже подряд,

В край родной, где сад с беседкой,

Люди с Севера летят.

Под колёсами дороги полотно,

Убегая вдаль, скрывается в туман.

Мокрый снег стучит слегка в окно,

Снова выдался мне рейс на Сусуман.

У меня в салоне музыка, тепло,

Мой автобус как с цепи сорвался,

Два часа от Магадана не прошло,

А за спиною Карамкен уже остался.

За окном морозно и темно,

Пассажиры тихо в креслах засыпают

И, сквозь запотевшее окно,

Кто не спит, дорогу наблюдают.

По обочинам доро́ги здесь стоя́т

Памятники шоферам и нас встречают,

Словно души павших тех ребят

Нам, водителям, заснуть в пути мешают.

А ведь эту трассу Колымы

Человеческие кости выстилают.

Сколько ЗЭКов здесь легло, не знаем мы,

Даже ангелы им счёт не точно знают.

В Ларюковой остановка, и теперь

Входим мы в столовую как в рай.

Очень вкусно здесь готовят, мне поверь,

Ну, а вид с наружи, будто бы сарай.

Едем дальше, вдруг автобус заюлил,

Пассажиры, слышу, в креслах голосят.

Что за чёрт, опять баллон пробил,

А за окном мороз под пятьдесят.

Здесь ничто не ценится как то,

Что зовётся дружбой шоферско́й,

Не измерить и деньгами здесь всё то,

Что поможет в ситуации любой.

Вот и Бурхалинский перевал,

Вновь рука застыла на сигнале…

Друг один здесь жизнь свою прервал,

В пропасть, улетев на самосвале.

Ну вот, я вижу Сусуманские огни.

Здравствуй, Сусуман! Ну, слава Богу!

Ещё долго я не буду видеть сны.

Пойду друга навещу, завтра в дорогу.

Утром я уставший, но весёлый,

Еду в рейс обратно в Магадан.

Друг мой ЛАЗ на трассе закалённый,

Сквозь морозный пробивается туман.

Снова шестьсот вёрст крутить баранку,

И не спать часов шестнадцать мне,

Чтобы скоро снова спозаранку

Выйти в новый рейс по Колыме.

Им при жизни я бы памятники ставил,

Тем, кто в летнюю жару и по зиме

Трассу Колымы собой прославил,

Тем, кто в рейсах много лет по Колыме.