Мария глупо смотрит на девочку, такого же возраста и почти такого же роста, как она сама. У девочки голубоватые прохладные глаза и чуть загорелая кожа, которую может быть, следовало бы почаще мыть.

— Нет, — неуверенно говорит Мария, — просто мне показалось…

— Хочешь мороженого?

— Спасибо, я не хочу — отвечает Мария, инстинктивно не желая брать недоеденное мороженое от незнакомой девочки. Отец Марии по профессии врач и всегда напоминал ей, что от чужих людей может быть зараза.

— На, откуси, оно вкусное, — девочка протягивает Марии свою голую руку с мороженым. Марии, впрочем, неудобно отказаться и она кусает мороженое из руки девочки. Мягкая шоколадная корочка ломается у неё на зубах и покрытый её раскрошившимися осколками морозный, источающий чарующую сладость, кусок переходит в рот Марии.

— А ты здесь живёшь? — спрашивает девочка.

— Нет, восемь остановок троллейбуса туда, — Мария показывает рукой в сторону своего дома. — Улица Королёва, — она хочет возвратить мороженое назад.

— Если хочешь, можешь доесть моё мороженное, я себе ещё куплю. Пойдём через дорогу в парк, на лавочке посидим.

Они направляются в сторону зеленеющих в поднятой машинами угарной пыли древесных крон.

— А ты где живёшь? — спрашивает Мария, немного коверкая слова из-за куска мороженого, который, несмотря на боль в зубах, она греет во рту.

— Здесь, недалеко. Мне было скучно, и я решила погулять. Я часто так делаю, просто сажусь в автобус и еду, куда глаза глядят, потом сажусь в другой, потом — в третий. Тебя как зовут?

— Мария.

— А меня зовут Юля Зайцева. А почему ты в школьной форме? Наверное, ты не кольцо потеряла, а ключи.

Мария, опустив глаза, снова откусывает мороженое. Она не хочет сперва рассказывать Юле о своей судьбе, но когда представляет себе возвращение домой, ей становится так страшно и щемяще одиноко, что Мария уже готова показаться смешной, хоть бы кто-нибудь знал о её муках.

— Я из дома ушла, — признаётся Мария, поднимая глаза и неловко улыбаясь. В её душе неожиданно рождается слово, которое, ещё не будучи произнесённым, уже захватывает Марию своей пугающей безграничностью, как ветер захватывает маленького полевого мотылька. — Насовсем.

— А почему? — лицо Юлии выглядит немного усталым, словно и её терзает какая-то мука неумолимой судьбы. Она убирает локоны с лица и оглядывается на светофор. Проехавший мимо, перед самыми их лицами, фургонный грузовик обдаёт девочек пьянящей бензиновой вонью.

Мария не знает, что ответить. Ей стыдно рассказывать, что её бьют, стыдно говорить про двойки, и кроме того всё это не может объяснить того единственного слова, которое она произнесла, плохо осознавая, что оно вообще значит. Она чувствует, что щемящая тяжесть снова подступает к горлу. Глаза Марии туманятся от слёз. Непослушным ртом она откусывает ещё кусок мороженого. Слеза капает на асфальт у носка её туфельки. Мария отворачивается, словно что-то увидев в стороне, на самом деле она просто не хочет, чтобы Юлия видела её глупый рёв. Золотой свет светофора расплывается у неё в глазах, выпуская два ленточных луча.

— Пойдём, — трудно говорит она. — Жёлтый.

И они входят в парк, где огромные деревья возносятся к солнечному небу, трава дышит тенистой сыростью, кусты жасмина белеют за стволами, и уже чувствуется, как приближается мертвенно-тёплый вечер. Они долго молча идут по прямой аллее, навстречу гуляющим людям, Мария ест мороженое, Юля просто о чём-то думает, заложив пальцы рук в карманы джинс.

— Я боюсь возвращаться назад, — говорит наконец Мария.

— Не возвращайся, — подумав, предлагает Юля.

— Тебе хорошо говорить, у тебя есть, где жить можно, а где я буду жить? На улице?

— Ты можешь у меня жить. Места хватит.

— Но я же не могу всё время у тебя жить.

— Почему не можешь?

— Меня родители, наверное, с милицией будут искать.

— Не найдут.

— И что скажут твои родители?

— Они уехали. Их нет.

Мария недоверчиво смотрит на Юлю.

— С кем же ты живёшь? — спрашивает она.

— Я живу одна.

— О, — удивляется Мария. Потом её лицо опять становится печальным. — Но если я буду жить у тебя, я и в школу ходить не смогу.

— А ты и не ходи, — улыбается Юля. Мария впервые видит, как она улыбается, как-то неуверенно и грустно. — Я, например, давно не хожу.

— Что, совсем не ходишь?

— Совсем.

— А они что, думают, ты болеешь?

— Они думают, что я умерла.

— Как умерла? — не верит Мария, от удивления даже переставая откусывать мороженое.

— Просто. Машиной сбило.

Мария думает.

— Ты никому не рассказывай, — продолжает Юля, почему-то глядя вверх, к вершинам деревьев.

Мария тоже смотрит туда и видит белые крылья облаков, покрытые аистиным пером нечеловеческой тайны. Когда тебя все считают мёртвой, можно не ходить в школу, можно делать, что хочешь. Мария вспоминает, как умерла её бабушка и как её хоронили, несли в гробу по улице вдоль домов, сыпались белые лепестки каштанов, играла духовая музыка, тётя Анна несла красную подушечку с бабушкиными трудовыми орденами. Возможно ли, что бабушка тоже была жива, и теперь где-то скрывается за старыми кирпичными стенами домов? Бабушка так любила её, она когда была очень больная, всё звала к себе Марию и говорила ей всякие странные вещи, которые Мария не могла понять, потому что болезнь исказила голос бабушки, но внимательно слушала и соглашалась, ей было жаль старое и умирающее существо, которое безвозмездно её любило.

— Тебя хоронили? — спрашивает она Юлю.

— Нет. Это была не я. Машина… Она разбила той девочке лицо, и они подумали, что это я. Платье у неё было такое же, — Юля вздохнула. — Я думала сперва, поживу одна, потом вернусь, а когда хотела вернуться, родители уже уехали, не знаю куда.

— А ты любишь своих родителей?

— Да. Они хорошие, подарки мне всегда дарили.

— А меня отец бил, — с усилием говорит Мария, и слёзы снова начинают напирать. — Сильно.

— Ты поэтому и сбежала?

Мария кивает. Она сворачивает за Юлей на боковую аллею, где больше тени и газон усыпан одуванчиками. Они молча идут по алее, пока судороги не отпускают Марию, она отирает слёзы и выбрасывает обёртку мороженого в урну у зелёной скамейки. Тут они останавливаются.

— Он меня убьёт, если я вернусь, — тихо говорит Мария. — Возьмёт и убьёт.

— Не бойся, — говорит Юлия. — Пойдём ко мне, а то тебя, наверное, уже искать начали. Так, в школьной форме, сразу найдут. Я тебе одежду дам, у меня твой размер. Главное — выждать несколько дней, а потом они подумают, что ты тоже умерла и перестанут тебя искать.

— Но меня же не собьёт машина.

— Но тебя ведь могли украсть и убить, правда?

— Кто?

— Какой-нибудь злой дядя, который мучает и душит маленьких девочек. Какой-нибудь Дед Мороз, который ест маленьких Снегурочек, ам-ам.

Мария смотрит на Юлю, ожидая снова увидеть, как она улыбается, но Юля глядит вверх, в темнеющие водоёмы крон.

Они не разговаривают до самого юлиного дома, который находится по ту сторону парка, через два квартала, окружённый заросшим акациями двориком. Шли они довольно быстро, только по пути задержались у продуктового магазина, где Юля купила две шоколадки и пачку молока. Деньги, мятые, но не грязные бумажки, они достала из кармана джинс.

Дом, в котором живёт Юля, построен из старого жёлтого кирпича, в его подъездах сыро и просторно, никто не экономил здесь при строительстве места, и лестницы оставляют между собой квадратный провал, достаточный для сооружения двух таких лифтов, как в доме Марии, хотя никакого лифта здесь нет. Перила лестниц высокие и с ручками из бурого дерева, полированного руками нескольких поколений стариков, большинство из которых уже умерло, и на стенах мало надписей, потому что с последнего ремонта уже не рождалось в доме новых детей. Туфли девочек пробуждают под сводами подъезда гулко стучащее по ступенькам эхо, улетающее вверх, к окошку в крыше, через которое льётся полуослепший от пыли солнечный свет.