И меня приняли в мединститут на ту кафедру, где я написал программу по статистике. Но уже препаратором кафедры, а не программистом мединститута. Писать программки для нужд кафедры. Это я мог потянуть и взялся с радостью.

Зарплата 40 рублей в месяц (а пенсия 60). И с тех пор я работаю на этой кафедре 30 лет (если отсчёт вести с осени 1984-го и по январь 2015-го). После 1986-го я один раз ещё попадал в Винзили и 4 раза в дневной стационар в Тюмени.

1-го декабря 2014 года мама умерла. И, чтобы я не попал в Винзили навсегда, мой брат решил забрать и меня, и отца (которому тяжело пришлось, когда мама была в последней больнице) в свой город – Питер. Там ему будет легче навещать нас и помочь, если будет надо.

Вот и кончились мои воспоминания. Стоит заметить ещё, что здесь – в Тюмени – у меня вышло как мечталось: по-быстрому сделать свою работу, а потом заниматься тем, что мне интересно. Только зарплата соответственно должности низка и альпинизмом не позанимаешься. Кстати, тот Андрей, которого кусал энцефалитный клещ, взошёл на какой-то 7-тысячник СССР, и с ним была встреча по тюменскому телевидению.

08.11.2014 – 06.01.2015.

На основе писем Люде Чертилиной и Игорю Усманову.

Моя первая больница – в Красноярске

В Красноярской городской психиатрической больнице я провёл дня 3. И мало что запомнилось. Когда я зашёл в большую палату на первом этаже, там были люди. Недалеко от меня разговаривали двое. Молодой парень показал на своего более старшего собеседника и сказал: «Это Карл Маркс. Только без бороды». А я в это время считал, что я в другом мире. И принял его слова за правду. Помещение было огромным, высотой в 2 этажа. И в его задней части к потолку было закреплено с десяток больших цветных телевизоров. И все они что-то показывали. Молодого парня я почему-то принял за молодого Ландау. Сам я был физик по образованию и думал, может, мне придётся делать какие-нибудь эксперименты. Но для этого надо иметь приборы. Хотя бы время чем-то измерять. Мои часы забрали вместе с документами. И я спросил «Ландау», какие интервалы времени он в состоянии различать. Он ответил: часы, минуты, секунды, миллисекунды, микросекунды. Он воспринял мой вопрос как проверку его знаний о том, какие времена существуют, а я его ответ – как его способности.

Далее мне указали свободную койку в этом же помещении. На ней сверху лежали какие-то тряпки, похожие на узкие тонкие полотенца. Я спросил, зачем они. Не помню, что он ответил мне, но я понял так, что они очень крепкие. Я сказал: «Но ведь железо ещё крепче» и для верности постучал ножкой железной кровати об пол. А тряпки же можно порвать. «Ландау» сказал: «Попробуй». Я рассуждал теоретически, а он ответил мне практически.

Вскоре пришла медсестра со шприцем и поставила мне какой-то укол. К уколам я привычный – от пневмонии несколько раз лечился. Только здесь мне сказали лечь на спину и этими тряпками привязали мои руки и ноги к койке. «Ландау» сказал: «Ну, пробуй – рви эти тряпки». А они так привязаны, что и руку не высвободишь, но и сосуды не пережимают. «Ландау» ушёл.

Прошло сколько-то времени, и какая-то сила стала давить на мои мысли, путать их, пытаться уничтожить меня. Я сопротивлялся изо всех сил. Наша борьба длилась примерно полчаса. И я был побеждён – моё сознание померкло.

Утром сознание вернулось ко мне. Как потом мне объяснили, мне поставили укол аминазина. А этот препарат грубый, устаревший, но ещё применяется в практике.

После 2-го курса универа я слетал в Алма-Ату для совершения восхождений на норму значка альпиниста. Это был 1978 год, август. Получил плохую характеристику и надо снова идти в значки. Получить хорошую характеристику я смог лишь в 1981 году – в конце 5-го курса на альпиниаде. Но при этом пострадала учёба: у меня появились долги по последнему предмету – ФЭЧ (физике элементарных частиц), и из-за этого меня не допустили до защиты диплома (а диплом у меня был сделан). Меня вызывали в деканат объявлениями, но я не шёл туда. Но на распределение я пришёл. Одна заявка на меня пришла из ИЯФа (где я делал диплом), а вторую я сам привёз из Красноярского института физики имени Киренского.

На военной кафедре у меня всё было сдано, и, ещё в апреле 1981, присвоено звание лейтенанта. Но я этого не знал. И мне этого не сказали, а сказали в окошечко, чтоб я взял своё приписное свидетельство и встал на военный учёт по месту работы. Там меня заберут в армию служить рядовым. Их аргумент был – недопуск меня до защиты диплома. А меня обида взяла – стимулировать учиться надо, но не такими же методами. Вот поэтому я и не встал в Красноярске на военный учёт. А без этого меня и не прописали.

Вскоре выяснилось, что в моих документах нет городской прописки. И тогда меня посадили в машину «скорой помощи» и куда-то повезли. По пути в машину загрузили какую-то старуху. Уложили её на пол (сидеть она не могла), и мы поехали дальше. Выехали из города. Сопровождающий спросил меня: «Ты с Марса?». Я ответил: «Нет, там ведь жизни нет». Ещё о чём-то поговорили… «Чтобы попасть в ваш мир, мне пришлось стать тахионом». Он подхватил новое слово: «Так мы тебя к тахионам и везём». Мне стало очень интересно. А вокруг уже ночь опустилась. Приехали.

Все пациенты уже лежали в койках. Две медсестры готовили наборы таблеток для них на следующий день. Мне показали койку, куда ложиться.

Утром (или вечером ли) раздали таблетки, а меня ещё позвали в процедурный кабинет на укол. Я тут же вспомнил укол в городской больнице, ушёл и сел на свою койку. Процедурная медсестра позвала санитаров, чтоб привели меня в процедурную. В палату зашли двое в белых халатах и ко мне. Схватили и потащили меня на выход из палаты. А мне не хотелось снова «умирать». Я огляделся – чем бы защититься – и увидел перед собой спинку койки. У всех коек в Союзе спинки крепились к раме с сеткой одинаково. Я раньше и сам собирал и разбирал такие койки. И тотчас представил в уме, как надо схватить, а потом как дёрнуть спинку койки, чтобы спинка койки отсоединилась от рамы с сеткой. И вот у меня в руках оружие – спинка койки. Все отскочили от меня. Один из санитаров пошёл по узкому проходу ко мне. Я ударил его спинкой по голове. Сзади подскочил второй санитар. Я отбивался как мог. В конце концов они уложили меня на мою койку и держали, чтоб сестра могла поставить мне укол. Потом меня отпустили. Санитары ушли, ушла и медсестра. Я стал ждать, когда укол подействует и я начну «умирать». Но так и не дождался. Видимо, это был другой укол – «не смертельный». После этого раза медсестра приходила ставить мне укол на моей койке и без санитаров.

Да, ещё, когда меня привезли, то показали туалет, но сказали, что сейчас воды нет. Я сходил по-малому, и в кране было немного воды. Я обмыл руки, а тут санитар соседнюю с туалетом дверь открывает. Я ему говорю: «Есть вода». Он – «Проверим». И заходит туда. Я за ним. Вдоль стены между этой комнатой и туалетом много кранов. А над ними слова: «ХХ лет Космической Эры». И я решил, что попал в будущее. И спросил санитара: «Когда началась Космическая Эра?» Он: «В 1961 году – когда Гагарин в космос слетал». А сейчас 1981 год – всё верно, да и календарь на весь 1981 год под надписью виден.

Весь пол в этой большой палате был заставлен койками. Причём вдоль стен – в два яруса, а в середине так, чтоб больше коек уместилось, но и чтоб был проход к каждой койке. Среди пациентов было несколько призывников. Один из них спросил меня: «Ты призывник?». Я вспомнил, что мне говорили в окошечко на военной кафедре, и ответил: «Да». Он спросил, из какой я команды. Я ответил первое, что пришло мне в голову – «Из 37-й» (1937 – год рождения моей матери). Он покачал головой – «Не слышал о такой команде». Потом он спросил: «А кто ты?». Он о моей профессии спрашивает, наверно? – «Я физик». После этого меня все Физиком называли. А один пожилой пациент успокаивал меня: «Ты на них не обижайся, что они так тебя дразнят, худого они тебе не хотят». А мне и в голову не приходило, что меня дразнят. Раз я на самом деле физик, пусть говорят.