И вот вчера я снова услышала голоса людей, такие же грубые, грохочущие.

Однако голос этого мальчишки отличался от тех. В нём скрывалась какая-то мелодия, песня жаворонка из ветвей на верхушке дерева.

Он снял с лошади бурдюк с водой и одеяло.

– Валлино только обрадуется, – сказал проводник, но лошадь в ответ сердито фыркнула.

Я увидела, как в темноте блеснули белые зубы, и не могла понять, то ли это улыбка, то ли мне показалось.

Подтыкая одеяло под плечи и ноги, он осторожно укрыл меня.

– В пещерах холодно, – объяснил он.

Затем приподнял бурдюк, и я, наконец, напилась.

Как бы мне хотелось сбросить одеяло: лошадиный запах стоял у меня в носу. Но я понимала, что согреться сейчас жизненно необходимо. Я дрожала, словно загнанный зверёк.

По мере того как на землю опускалась ночь, в пещере, благодаря лунным улиткам, напротив, становилось светлее. Они усыпали потолок и стены и, казалось, не двигались, но на самом деле всё же едва заметно ползали. В их прозрачных раковинах дрожали огоньки, меняя цвет с бледно-розового на тёмно-оранжевый – так меняются цвета заката, и сами улитки сейчас были словно «живыми» закатами.

Проводник направился к лошади – он хотел достать что-то из своей кожаной сумки. Вытащив оттуда еду в холщовом мешке и привязав его к морде Валлино, он тщательно почистил лошадь щёткой. Достав все колючки из золотистой гривы, по очереди поднял каждую ногу и ножом отковырял камни и присохшую к копытам грязь.

Закончив эту работу, мальчишка уселся напротив меня. У него был кусок вяленого мяса, и он, разорвав его, поделился со мной. Раньше я ни за что не взяла бы его, да и сейчас хотела уже отказаться, но, чтобы сбежать, нужны силы. Он порвал жёсткое, бурого цвета мясо на ещё меньшие куски и накормил меня, как маленькую.

– Жаль, нельзя развести огонь, – почти извиняясь, начал он разговор. – Если из пещеры повалит дым, солдаты Мурдано нас заметят.

Сейчас мы рассматривали друг друга.

Складывалось впечатление, что он видит даирна впервые. Вот бы мне никогда не встречать людей.

Его кожа была тёплого коричневого оттенка, и на ней не рос мех, только волосы на голове – чёрные, волнистые, затянутые кожаным шнурком в небольшой хвост. Его тёмные глаза мало чем отличались от моих, хотя при таком освещении сложно понять. Вместо вытянутой морды у него был странный приплюснутый рот, а пухлые губы то показывали, то снова скрывали его абсолютно бесполезные зубы: такими поймать добычу просто невозможно.

– Итак, – начал он, – ты – даирн.

– А ты человеческий самец, – бросила я в ответ.

Он широко улыбнулся.

– Что ж, я рада, что одурачила тебя.

– Одурачила?

– Ну да.

Вдруг его голос изменился: он по-прежнему говорил серьёзно, но уже без фальши и значительно выше и мягче.

И тут меня словно молнией ударило:

– Так ты самка!

– Верно, – сказала она опять голосом «когда-смешно-но-надо-быть-серьёзным».

Сначала я подумала: как же даирн со своим легендарным нюхом мог так ошибиться? Но теперь поняла: после стольких недель скитаний в дикой природе попробуй-ка учуй человека под толстым слоем грязи.

– Прости, – зачем-то пробормотала я. Я была так воспитана – уважать окружающих и никогда не называть существа неправильными названиями. – Я мало общалась с людьми. – И тут во мне снова закипела ярость, и я добавила: – А лучше бы вообще не общалась.

– А вот я ещё ни разу не видела даирна, – ответила девчонка. – Ты первая.

– А разве это не ты посылала даирновский сигнал тревоги там, у скалы?

– Ты слышала его? – Сейчас она будто бы гордилась собой. – Да, это я. Ваш класс всегда вызывал у меня любопытство, поэтому один браконьер научил меня посылать этот сигнал. – Она наклонила голову. – Ну так что, у меня хорошо получилось?

– Очень фальшиво.

– Тогда, может, научишь, как надо?

– Чтобы ты всех даирнов переловила? – У меня встал ком в горле. – Если, конечно, хоть кто-то остался.

Он… то есть она потупила глаза.

– Прости, мне жаль… очень жаль твою родню.

Меня распирало от злости и ненависти, но я промолчала. Я не могла произнести слово «семья». Не могла сказать «брат» или «сестра», «мама» или «папа». Боль потери душила меня.

Вместо того чтобы говорить с ней, я сосредоточилась на своём обонянии, я вспоминала запахи браконьеров и солдат Мурдано и сравнивала их с запахами этой девчонки. Я находила различия и отбирала их. Никогда больше я не спутаю человеческих самца и самку.

– У тебя есть имя? – спросила девчонка.

– А у тебя?

– Моё имя Харассанда, но все зовут меня Хара, это может быть и мужское, и женское имя. Браконьеры звали меня «парень». Или «проводник». Или «эй ты».

– Люди так глупы, что не могут понять, что ты девчонка?

– Люди видят то, что хотят видеть. Я одета как парень, говорю как парень. Они и видят парня.

– Но почему? – Проявилось моё природное любопытство, и я не могла удержаться и не спросить.

– Почему хотят видеть во мне мальчишку? – Хара оторвала кусочек мяса и положила мне в рот. – Девчонкам не разрешают охотиться. Им вообще много чего не разрешают. Да почти всё нельзя.

Это было так странно. Получается, я мало что знала о людях, ведь Хара сказала правду. Нет смысла врать даирнам. Мы чуем ложь. Сами мы можем преувеличивать или рассказывать небылицы, шутить или играть словами, но никогда не врём, как это делают представители других классов.

Иногда это хорошо, а иногда не очень.

– Ну а ты? – спросила она как бы между прочим.

– Я не притворяюсь кем-то другим, – ответила я. – Мне незачем.

Она кивнула.

– Счастливая.

– Как раз наоборот.

– Да, я понимаю, о чём ты.

Она очень внимательно смотрела на меня. Лицо человека было для меня чем-то совсем новым, и тем не менее взгляд её такой же, как у даирнов, – смышлёный и проницательный.

– Если бы на нашем пути попались плохие люди, я бы жестоко поплатилась за то, что девчонка, – тихо сказала она. – Возможно, даже жизнью.

И тут до меня дошло: если она рассказывает мне всё это, значит, доверяет.

Но я ей не доверяла. И вряд ли стану.

Хотя я и не боялась её больше.

Я посмотрела ей в глаза и сказала:

– Меня зовут Бикс.

Посреди ночи я открыла глаза. Понять, что сейчас ночь, было уже неплохо, ведь глубоко в пещере определить время суток практически невозможно.

Я услышала странные звуки, а точнее два.

Первый – дыхание Хары.

На каждом вдохе она издавала протяжное урчание, но не как это обычно делает болотная жаба, а как-то по-своему.

Я предположила, что люди так дышат во сне.

Второй – будто где-то скреблась крыса. Но это только казалось. Мой нюх подсказывал, что это не она и не мышь. Похоже на… воббика.

У меня заколотилось сердце.

Я прислушалась. Хрум, хрум, тишина. Хрум, тишина.

Вот это да! И правда Тоббл!

Сверкнули его зубы, и я поняла: он улыбается. При тусклом свете, исходящем от лунных улиток, его чёрные глаза тоже блестели. Я жестом дала ему понять, чтобы он молчал. Нельзя было будить Хару.

Перекатившись набок, я показала Тобблу, что у меня связаны руки. Он тут же взялся за дело, шустро орудуя своими хваткими лапками и зубками. Наконец воббик развязал мне руки, и я только тогда почувствовала, как они онемели.

В знак благодарности я дружески похлопала Тоббла по плечу. Довольный, он тут же заурчал, но не как Хара, а нежнее и мелодичнее.

Мы поползли, сантиметр за сантиметром: Тоббл – первый, я за ним. Валлино, конечно же, слышал нас. Он не только хорошо соображал, но и, как любое стадное животное, обладал хорошо развитыми чувствами. Заржав или просто фыркнув, он легко мог нас выдать, но делать этого почему-то не стал.

Я думаю, причина проста: ему не придётся везти на себе никого, кроме Хары. Возможно, он был даже счастлив, что мы сматываемся.

Мы выползли из пещеры под открытое, усыпанное звёздами небо и теперь как можно тише уносили ноги от пещеры.