Они с Пино уже считались женихом и невестой, и на вопрос «sei sposata, fidanzata, single?», что означало: «ты замужем, помолвлена, одна?», она стала отвечать «фидансата». Правда, в Италии вот уже как лет двадцать не устраивали помолвок (ну может, разве что где-то в горах Сицилии) и статус «фидансата» означал только то, что Пино ее официальный мужчина, с которым знакомы ее родители и друзья. Таким манером можно было десять лет пробыть женихом и невестой и выйти замуж за другого, и это уже никого не удивляло.

После того как тайна исчезновения маленькой Беа была раскрыта, преступники оказались в тюрьме, а мать девочки, Анна, обрела новых родственников[1], Лола с женихом решили вновь поехать в Аверану (на юг Италии) на родину Пино.

После сумасшедше-напряженных рабочих дней Лоле дали целую неделю отдыха. К счастью, за это время нигде в Италии не произошло ничего из ряда вон выходящего, так что ее даже не дергали с канала.

Пино, получив выгодный заказ от швейцарцев, отдал пришедшие чертежи инженерам, и они попросили неделю на проработку. Так что ее знакомство с матерью Пино прошло в спокойной дружественной обстановке.

Мать Пино была по-настоящему довольна: «девушка-то не из простых, сама зарабатывает себе на жизнь, и неплохо, не похожа на «прилипалу». Конечно, чтобы только приблизиться к ее сыну, надо было уже иметь кучу достоинств, но в данном случае популярность Лолы сыграла свою роль. «Конечно, иностранка, как говорят в Италии, «moglie e buoi dei paesi tuoi» («жены и волы – из своей страны»), но пока о женитьбе речи не идет, а там посмотрим…»

Вся Аверана еще хорошо помнила, как Лола со своей группой с пятого канала носилась по городу, делала репортажи и брала интервью у жителей. Ее лицо не сходило с экранов почти целый месяц, а ее еженедельную передачу «Их кто-нибудь видел?» до сих пор продолжал смотреть весь город, хотя «Дело Авераны» давно было закрыто. Конечно, приезд известной журналистки и телеведущей в сопровождении «их» Пино в «их» город вызвал шквал пересудов, чему сама мама была необычайно рада и, как показалось Лоле, даже усугубляла эти разговоры своим молчанием (чем раньше никогда не грешила) и неоднозначными ответами. Закатывая глаза к небу, она будто бы говорила: «Ну это же одному богу известно, что там у них дальше будет, а пока приехала к нам в отпуск, видно, совсем не может без моего мальчика», – совершенно забывая, что «мальчику» уже под сорок.

Прожив три дня на семейной вилле Пино, Лола узнала много нового о привычках и традициях южных итальянских семьей, но так и не поняла, что собой представляет его мать. Она была спокойна и доброжелательна, не лезла с разговорами и поучениями, а главное, не обижалась, даже когда они не являлись на ужин или валялись целый день на пляже, не забыв, правда, предупредить ее о своих планах.

Поведение матери Пино так не совпадало с ее сверхтрепетным отношением к сыну, что Лоле все время казалось, что вот-вот маскарад закончится и мама, отбросив привычную приветливость, встанет стеной на защиту своего ребенка от «самозванки» и попросту выгонит ее из дома. И, несмотря на то что Пино не отходил ни на шаг от Лолы и в его черных, как сливы, глазах было море любви, она ежилась от колких взглядов его матери, брошенных как бы невзначай, когда они, обнявшись, смотрели телевизор в гостиной или когда, держась за руки, шли в спальню.

Отец Пино погиб во время работы на строящемся заводе в Таранто, придавленный цементной балкой. Сыну было всего три года, и мать воспитывала его одна, так и не выйдя еще раз замуж. К счастью, она не была озлоблена жизнью, что часто случается с одинокими женщинами. Возможно, этому способствовало то, что она получала хорошую пенсию за погибшего мужа, да и сама не сидела сложа руки. Характер у нее был твердый во всем, что не касалось ее «мальчика», и, только глядя на сына, она таяла, расплываясь в улыбке: «Главное, чтобы у Пино все было хорошо». Однозначно, она была типичной итальянской матерью своего «сыночка», о которых сложено так много анекдотов и баек, и по сей день продолжающих веселить всю Италию.

Странно, что при таком воспитании Пино не превратился в мягкотелого самовлюбленного эгоиста. Возможно, его спасло то, что он рано уехал на заработки на север, и на расстоянии материнская любовь уже не смогла так исковеркать его характер.

Три восхитительных дня провели они в Аверане. Стоял глубокий октябрь, но море еще не успело остыть, а пустынные пляжи манили теплым белым песком. Они забирались в нагретые солнцем дюны и целовались, и целовались до умопомрачения, а потом кидались в прохладные волны и опять распластывались между песчаными холмами. Ели тут же, в приморском ресторанчике, где за три дня не встретили ни одного обедающего.

Заказывали пол-литровый графин домашнего белого вина и огромную тарелку жаренных во фритюре «морских гадов». Поедали хрустящих осьминожек и мясистые спинки креветок и смотрели, как тихие волны накатывают на берег.

На второй день к вечеру пошел дождь, и за ужином они даже разожгли камин. Повеяло грустной осенью, но мама своевременно удалилась к себе, а поленья трещали так уютно, что, прижавшись к Пино на мягком диване и глядя на стекающие по стеклу ручейки, Лола подумала: «Ну и что, что дождь, ну и что, что осень, а мне так хорошо!» – и поймала себя на ожидании близкой ночи любви.

Проснувшись утром, она обомлела: солнце как ни в чем не бывало светило ярко и весело, а птицы трещали и цокали на еще не опавшем инжире, что рос перед самым окном и ветвями касался подоконника.

Лола сладко потянулась и окончательно открыла глаза.

Дни, проведенные в гостях у Пино, были бы просто чудесны, если бы не постоянные попытки его мамы посвятить Лолу в таинства своего кулинарного искусства. Собираясь делать на ужин меланзану[2], она приглашала Лолу на кухню и, не подпуская ее к сковородкам, постоянно задавала вопросы:

«А ты баклажаны жаришь на гриле? А чеснок кладешь? А как делаешь бешамель?»

Решив показать, как готовятся орекьетти[3], она принялась ловко раскатывать тесто, не умолкая ни на минуту:

«А ты даешь тесту отлежаться? Потоньше раскатываешь или потолще? А с каким соусом делаешь?»

К счастью, не дожидаясь ответов, сама же продолжала:

«Лучше с брокколи, Пино больше всего так любит».

Апофеоз наступил, когда она надумала продемонстрировать, как надо стряпать чамбелли[4] к завтраку. Вставшая по договоренности с мамой раньше обычного, Лола сдерживалась изо всех сил, чтобы окончательно не раззеваться и таращила еще сонные глаза, пока та управлялась возле печки, поставленной во дворе перед патио.

– А вино какое добавляешь, белое или красное? По мне, так красное лучше, дает темный оттенок и делает чамбелли более аппетитными на вид. – Скручивая толстые колбаски теста в крендель и выкладывая их на противень, она тарахтела, не останавливаясь.

«Слава богу, что не надо ничего отвечать, она болтает за двоих», – подумала Лола. Из всех итальянских кулинарных изысков, представленных мамой Пино, журналистка ничего делать не умела, для редких гостей покупала еду в соседнем ресторане, где была знакома с хозяйкой, а для себя предпочитала все виды больших салатов, которые ей никогда не надоедали.

Представление под названием «Как надо готовить для мужа» подходило к концу, и чамбелли, уже поставленные в печь, зарозовели и поднялись, когда в саду показался Пино.

– Вот это да! Вижу ты решила поменять программу и начать новую передачу «Готовьте вместе с Лолой»! Ух ты, какая вкуснятина! – И он заглянул в прозрачную дверцу печки.

К завтраку накрыли в саду, мама торжественно принесла большую плетенку с горячими чамбелли и поставила в центр стола. Это был последний день пребывания Лолы в Аверане…