– Хорошо… Спасибо тебе, Боб. Но я и сама могу… Понимаешь, мне очень надо его увидеть! Я лучше сама приду, ладно? И завтра приду…
– Что ж, твое дело. Но я еще раз тебе объясняю – так быстро он не приедет! Все-таки мама в больнице, это ж дело серьезное…
– Да я понимаю, Боб… Но все равно я завтра приду. А вдруг?!
Повернулась, быстро пошла обратно, словно испугалась чего. Будто Боб мог ее догнать и сказать что-нибудь ужасное.
Как прошли другие за этим дни, она плохо помнила. Делала что-то по дому, ждала родителей с работы, беседовала о чем-то, улыбалась… И ждала следующего утра, чтобы пойти в лесную школу. А вдруг?!
Вдруг сейчас она подойдет, а с крыльца сбежит Никита, и обнимет ее, и прижмет к себе, и станет шептать ей на ухо что-то ужасно виноватое – прости, мол, так получилось, маму не мог бросить…
В то утро все ей показалось обычным. Та же размытая дождем дорога, тот же холодный сырой воздух, то же озеро мелькнуло за пригорком. Все то же самое… Только ворота в лесную школу были закрыты. Прошла мимо них, нашла лазейку в заборе. Подошла к школьному крыльцу… Странно, и двери закрыты. И нет никого. Не слышно голосов ребят. И двор чисто убран, будто никакого ремонта и не было.
Подошла к дверям, начала изо всех сил стучать по ним костяшками пальцев, потом кулаками… И услышала голос сзади:
– Чего хулиганишь, девушка? Не видишь, закрыто?
Повернулась… И не сразу узнала, кто с ней говорит. Потом вспомнила – это же сторож, Иван Иваныч…
– Здравствуйте… А где ребята, не знаете? – спросила, почти задыхаясь.
– Так нет никого… Вчера вечером еще уехали…
– Как – уехали?!
– А что им здесь делать? Закончили ремонт и уехали. Аккурат к первому сентября, как обещали. Вчера и директор школьный приезжал, все одобрил, все бумаги подписал… Должно быть, и расчет вчера получили. А ты стучишь, пугаешь меня, проказница! И лицо мне твое знакомое… Уж не дочка ли ты Егора Андреича, случаем?
– Да… Дочка…
– Ишь, какая складная вымахала! Красавица! Что ж, уехали твои женихи… Закончили работу да уехали… И ты иди домой, не огорчайся шибко. На что они тебе сдались, городские? У нас в поселке и своих женихов хватает…
Сторож Иван Иваныч еще что-то говорил ей вслед – она уже не слышала. Шла по скользкой дороге домой, как сомнамбула. Два раза чуть не упала – чудом устояла на месте. Но лучше бы упала… И не вставала бы, так бы и осталась лежать на дороге, в грязи… И жить бы не стала больше… А зачем? А главное – как жить?
Вернувшаяся вечером с работы мама глянула на нее, испугалась, прижав руку к груди:
– Да что с тобой, Настена? На тебе ж лица нет, глаза совсем провалились… Что случилось, скажи?
– Ничего… Ничего не случилось… – только и смогла проговорить тихо и тут же заплакала, не удержалась.
Мама подошла, молча обняла ее за плечи, прижала к себе. Так крепко прижала – не шевельнуться. И шло от мамы такое тепло, такая сила… И говорила она так ласково и немного насмешливо…
– Кажется, я понимаю, что случилось, доченька… Кавалер твой так и не вернулся, да? Ремонт в лесной школе закончили, бригада уехала… Ну и бог с ним, и перестань… И хорошо, что не вернулся, забудешь быстрее…
– Он… Он все равно вернется, мам… Он должен…
– Да брось, доченька. Не жди. Чего ж ты так сильно влюбилась-то, глупенькая! Он же городской, у него свои дела в городе… Тем более первое сентября уже послезавтра! Поди, он тоже к учебе готовится! Не плачь, доченька, не плачь… Плюнь и забудь… И не жди понапрасну… Тебе ведь тоже не до любви скоро будет! Занятия в школе начнутся! Давай-ка мы лучше завтра в город поедем да обновок тебе к первому сентября всяких накупим… И всего, чего там в школу надо… Вот ты и отвлечешься обновками-то! Знаешь, какое самое хорошее лекарство при женском огорчении? Это покупка новых тряпочек! Я как провизор тебе говорю – лучше лекарства нету! Вот и будем тебя завтра лечить… Не плачь, не плачь! Утри слезы, влюбчивая ты моя! То ли еще в жизни будет, на все про все и слез не напасешься…
Потом, когда она уже спать собиралась, в дверь комнаты тихо постучал отец. Вошел, глянул на нее настороженно:
– Не спишь еще? Я на минутку…
– Да, пап, входи.
– Ну вот… Опять у тебя лицо насквозь проплаканное. Будет тебе, доченька, будет… Ну, уехал и уехал, подумаешь…
– Да, уехал. Но он вернется, пап. Я знаю, что он вернется.
– А ты бы не ждала, доченька, мама права. Ждать да догонять – самое неблагодарное дело. И знаешь, что я тебе хочу сказать… Это ведь у всех так получается, что первая любовь всегда печальной выходит… Оттого потом всю жизнь и поминаешь ее с болью в сердце. Надо смириться, дочка. Не горюй и не жди. Вчерашний день не догонишь…
– Он вернется, пап. Он должен вернуться.
– Ну, заладила… А я вот хотел тебе про свою первую любовь рассказать… Тоже ведь мучился, тоже ждал, что вернется… Так и не дождался.
– А я дождусь! Потому что я знаю… Я верю… Он любит меня… Он обязательно должен вернуться, пап! Иначе…
– Что иначе, Настена? Почему ты замолчала?
– Ничего, пап. Все хорошо. Иди, я спать буду ложиться.
– Что ж… Спокойной ночи, доченька.
– Спокойной ночи, пап!
* * *
– …Да ты что, Настька, не понимаешь? Он же сбежал! Он же просто кинул тебя, Настька! Это ж ясно как божий день!
Оля смотрела на нее, выпучив глаза от ужаса. Она ничего не могла ей ответить – каждое слово любимой подруги било наотмашь, отдавалось болью где-то внутри. Даже вдохнуть воздуха трудно было, не то что ответить…
– Ну что ты молчишь, Настька?! Не молчи, скажи что-нибудь! Ну?!
– Я… Я не знаю, что сказать, Оль… Я просто не верю, и все…
– Чему ты не веришь? Что он сбежал? Что бросил тебя?
– Но он не мог, Настя, не мог… Он же сказал, чтобы я не волновалась, что он все решит…
– Ох… – только и могла всплеснуть руками Оля. – Ну и дура ты, Настька… Наивная дура… Тебе что, пятнадцать лет, что ли? Тебе же почти семнадцать, голова по-другому должна соображать! Ой, да сейчас и пятнадцатилетней девчонке трудно такую лапшу на уши навесить, о чем я говорю! Ну как ты не понимаешь, Настька, как ты не понимаешь…
– Я все понимаю, Оль. Но ты же не знаешь Никиту… Ты же не можешь судить…
– Да я и не сужу. И незачем мне знать твоего Никиту, чтобы правильные выводы сделать из его поведения.
– Оль, но у него же мама заболела! Он вынужден был уехать, понимаешь?
– Да? А почему тогда не позвонил ни разу, как уехал?
– Да он телефон уронил в бетономешалку…
– Насть… Ты что, совсем ничего не соображаешь, да? Ага, телефон в бетономешалку… Смешно…
– Но мне Боб так сказал! Бригадир!
– А что еще тебе Боб сказал? Что Никита – внебрачный сын миллиардера и что приедет за тобой на белом лимузине? Неужели ты и впрямь ничего не понимаешь, Настька? Твой Никита договорился с этим Бобом, обсудил с ним всю эту лапшу, которую тебе повесили на уши, и сбежал в тот же час… И про больную маму договорились тебе навесить, и про телефон… А на самом деле он просто сменил симку, и все! И мама жива-здорова, и проблемы никакой нет! Тебя просто устранили, как большую проблему, Насть… Неужели ты сама не понимаешь?
– Оль, не надо… Не надо, прошу тебя… Мне так больно все это слушать, Оль…
– Да я понимаю, что больно. Правда, она всегда больно воспринимается. Ладно, не буду больше… Давай лучше подумаем, что делать теперь… Надо родителям сказать, Настька.
– Родителям?! Да ты что? Нет, только не это… Я представляю мамину реакцию, ты что…
– Ну да, это ж понятно… Реакция будет соответствующая. Но все равно ведь она когда-нибудь будет, если станешь молчать… Все ведь наружу вылезет… Лучше сейчас сказать, Настька! У мамы связи есть, она тебя в город в больницу отвезет…
– Я не смогу сказать, Оль. Я не смогу. Я боюсь.
– Ну давай я скажу, что ли?
– Нет, нет… Я лучше сама… Только не сейчас. Потом, чуть позже… Сейчас мне просто смелости не достанет. У меня внутри все дрожит от страха, Оль. Даже соображать не могу. Нет, я понимаю, что все это неправильно, что я ужасно себя глупо веду, но… Не могу я маме сказать, не могу! Поверь мне, Оль!
