– Ну? И какая же эта замечательная фамилия?

– Ветер… Он Никита Ветер… Красиво звучит, правда?

– Ну, не знаю… Если у него и характер такой, как фамилия… Ой, не нравится мне все это, ужас как не нравится! Похоже, ты совсем голову потеряла, Настена! А вот он, Ветер твой… Кто знает, что у него на уме… Ладно бы, в нашего какого парня влюбилась, я б и не возражала! А тут – Ветер… Какой с ветра спрос, и концов не найдешь, если что…

Мама вздохнула, с тоской посмотрела на отца, словно ждала, что он поддержит ее сомнения. Он и поддержал. Только в обратную сторону, то есть проговорил вполне уверенно, слегка хлопнув ладонью по столешнице:

– Да ладно тебе, мать! Что ты бежишь впереди паровоза, будто Настене замуж за этого Никиту выходить приспичило! Ну, случилась у нее первая любовь… Настоящая… Не нам с тобой решать, кого ей любить, а кого нет! Пусть влюбляется на здоровье!

– Да как ты не понимаешь, Егор, господи… – снова вздохнула мама. – Ей же всего шестнадцать… Голова совсем дурная… Да мало ли что…

– Хм… А когда надо влюбляться, по-твоему? В сорок пять? Когда голова поумнеет?

– А если…

– А вот давай без «если»! Давай не будем заранее плохо думать о человеке! И вообще… Мне кажется, он хороший парень, этот Никита. Вишь, баклуши не бьет, работать подрядился на все каникулы, деньгу зашибает! Что, разве не так?

– Да так, пап, так… – опередила Настя маму с ответом. – Он мне говорил, что за учебу надо деньги вносить, а он у родителей брать не хочет…

– Ну! Я ж говорю, хороший парень! – благодарно глянул на нее отец и улыбнулся. – Да они там все молодцы, хорошая бригада подобралась, на совесть работают! Михалыч ими доволен… Думал, не успеют к сентябрю ремонт закончить… Но видать, все успевают. Директор недавно из отпуска приехал, Михалыч ему доложил…

– Ой, да твоего Михалыча вокруг пальца обвести – раз плюнуть! – небрежно махнула ладонью мама. – Такой же малохольный, как ты! Да что он понимает в строительстве, он же завхоз! Поди, директор долго на эту должность дурака искал, чтобы воровать сподручнее было!

– Ирин… Ну а Михалыча-то за что ты не жалуешь? Что он тебе плохого сделал?

– Да ничего не сделал! Просто оба вы… Один другого стоите… Как засядете на берегу с удочками, да как языками зацепитесь… Не мужики, а философы доморощенные, ни дать ни взять! Часами без дела можете сидеть да ерунду всякую молоть…

– Мы не философы, Ирин. Мы созерцатели. Природа у нас такая. Что не мешает нам и другими земными делами хорошо заниматься.

– Ну-ну… Смотри, созерцатель, как бы мимо носа дочкино счастье не пролетело! А то послушаешь – все-то у тебя хорошо, все правильно… Из любого дерьма конфетку готов вылепить, ага! Принесет дочь в подоле – тоже за счастье почтешь, да?

– Ну хватит, Ирина… Хватит… Сколько можно уже…

Мама снова махнула рукой, вздохнула, замолчала. В повисшей тишине было слышно, как ветка яблони робко стучит в стекло, как соседка Полина Петровна громко зовет по имени внука Кирюшку, опять запропастившегося куда-то. Вот скрипнула калитка, и вскоре послышался острожный стук в дверь. Мама проговорила громко, чуть обернувшись:

– Входите, открыто! Кто там?

– Это я, Ирина Ивановна, это я… – донесся из прихожей робкий женский голос. – Вы уж простите, что я к вам домой заявилась… Прибежала за лекарством, смотрю, аптека-то еще закрыта…

– Ну вы же знаете, Мария Никифоровна, что я с девяти часов открываюсь! А на часах еще без пятнадцати! – поднялась с места мама, с досадой отодвигая стул.

– Да я знаю, Ирина Ивановна, знаю… Но внук всю ночь температурил, вот я и не утерпела, прибежала…

Мария Никифоровна уже стояла в проеме кухни, робко оправляя на голове повязанный узелком назад платок. Улыбнулась сладко отцу и Насте, даже поклонилась слегка, проговорила почти заискивающе:

– Доброго вам утречка, Егор Андреич, Настена… Вы уж простите меня, что нарушила ваш покой… Шибко уж надо, внук сильно болеет… Простите…

– Пойдем, Мария Никифоровна, – решительно двинулась к выходу мама. – Какая у внука температура ночью была?

– Так я не меряла… Только шибко он был горячий… Я с вечера лекарство дала, и он уснул так хорошо… А ночью опять жаром подкосило, а лекарства-то больше и нету! Едва утра дождалась, да и к вам бежать…

Мария Никифоровна все кланялась, все тараторила подобострастно, пока мама в прихожей причесывалась и торопливо проводила по губам помадой. Потом они с отцом видели в окно, как она семенила сбоку от мамы и всплескивала руками, пока они шли по дорожке к калитке.

А мама шла к своей аптеке решительной поступью. Благо что аптека была через дорогу. Мамино царство-государство, плацдарм бытия. Потому и участок под строительство дома здесь был в свое время куплен, чтобы тылы были рядом с плацдармом.

– Ну что, дочь… Влюбилась, значит… – задумчиво проговорил отец, помолчав. – Ты уж прости нас с мамой, что мы так бесцеремонно эту тему обсуждаем…

– Да ничего, пап. Я же все понимаю. Вы с мамой за меня волнуетесь.

– Да, именно так, волнуемся. Ты ж у нас одна, за кого нам еще волноваться? И вот что я хочу тебе сказать, Настена… Ты уж меня прости…

– Да ладно, пап! Чего ты все время извиняешься? Все равно у меня сейчас настроение такое… Такое… Меня вообще ничем обидеть нельзя!

– Да я понимаю, Жаворонок. Я все понимаю. А только, знаешь… Мама ведь в чем-то права. Надо быть осторожной. Надо иногда со своей высоты вниз оглядываться, чтобы землю из виду не потерять. Ты ведь такая, я знаю… Ты жаворонок, ты чувствами вверх летишь. На землю не смотришь. И сейчас тоже… Я вижу… Ты здесь и не здесь… Будь осторожна, доченька. Смотри крылышки не обожги. Это я к тому, чтобы ты… Ну, чтобы… Уф, как это сказать, не знаю…

Настя смотрела на отца, улыбалась. И в то же время жалко было его до ужаса – понятно ведь, что он пытается ей сказать. Пытается, но не может. Потому что понимает – что бы не сказал, будет звучать немного пошло. Да и не надо ничего говорить, зачем?! Ведь все равно уже смысла не имеет… Потому что все у них с Никитой уже было. То самое и было, чего так боятся мама и папа и от чего пытаются ее предостеречь…

– Да не надо ничего говорить, пап. И вообще ты на работу из-за этих разговоров опоздал… Уже пять минут десятого, между прочим!

– Да? Ну, тогда ладно… Тогда я побежал… А ты давай домовничай. Цветы мамины не забудь полить… И это… Помидоры созревшие в теплице собери, ладно? И смородина вон опадает, жалко…

– Все сделаю, пап. Ты на обед придешь?

– Не знаю. Приду, наверное.

– Тогда я борщ сварю. Твой любимый.

– Спасибо, дочка. Ну все, я побежал…

Она смотрела, как отец быстро идет по дорожке к калитке, охлопывая себя по карманам рабочей куртки – не забыл ли чего. Как он сутулится немного. Вздохнула и решила про себя – не только борщ к обеду для него сварит, но еще и голубцов наделает. Папа так любит голубцы…

Потом ее мысли плавно перетекли в другое русло. В счастливое. Такое счастливое, что вздохнула и прикрыла глаза – скорее бы день заканчивался, что ли… Со всеми его заботами, помидорами со смородиной и борщами… И скорей бы вечер наступил, и скорей увидеть Никиту… Скорей, скорей… Никогда, никогда раньше с ней такого не бывало, чтобы время вперед гнала! Наверное, это и есть настоящая любовь, когда день тянется часами, а вечер пролетает одной минутой!

Хотя раньше она искренне считала, что любит Сережку Филиппова. Они с первого класса вместе за одной партой сидели. А в восьмом классе Сережка признался, что любит ее. И она ему ответила вполне себе сердечно: да, мол, и я тебя тоже люблю! Вот дураки они оба были, ага… Теперь и вспомнить смешно. Правда, Сережке сейчас не до смеха – говорят, сильно переживает, что она ему от ворот поворот дала. Даже уехал из поселка, чтобы в другом месте переживать. Благо бабушка в гости позвала, он и уехал. А с другой стороны, должен же он понимать, что никакой любви не было, что это всего лишь детская дружба…

А с Никитой у нее любовь. Самая настоящая. Та, о которой в книгах пишут. Когда друг без друга и дня прожить невозможно. Когда все родительские страхи и предупреждения кажутся такими смешными… Не торопись, мол, доченька, остерегайся, доченька… Ну ведь и впрямь смешно, честное слово! Как будто любовь можно ограничить рамками родительских страхов! Да когда Никита ее обнимает, сердце вообще на искорки рассыпается и голова такой звонкой и счастливой становится, что самой страшно! Не от «страхов» страшно, а от избытка счастья! И внутри что-то происходит такое… Чего и словами не расскажешь, да и не надо рассказывать… Разве можно счастье передать словами? Лучше лететь вместе со счастьем в небо, как жаворонок. Вдвоем с Никитой – в небо…