– Жива я пока. Жива! Буду помирать – крикну!

«Нам бы только подальше от Скира отойти, – думала она про себя, – чтобы догнать не попытались!»

О том, что до Великого Тракта ей теперь придется ковылять больше суток, даже думать не хотелось.

В конце концов Бьярн не выдержал. Увидев по дороге небольшую сухую ложбинку, поросшую густой травой и скрытую от посторонних глаз нависшими над ней деревьями, он аккуратно уложил Эрла, а потом встал у Мары на пути.

– Все. Привал. Мы ушли далеко.

Мара хотела поспорить: нет, недалеко, надо дальше, но поняла, что уже просто готова выть от невыносимой боли. Посмотрела на ополовиненную бутылочку с безличником. И ведь, как назло, эта была последней… Мара вздохнула. Эрлу тоже может понадобиться снадобье, когда он очнется. Мара откупорила пробку и сделала крошечный глоток – и пяти капель, наверное, не будет. И тут же рухнула как подкошенная на руки Бьярну.

Очнулась Мара от гула голосов. Бьярн старался говорить тихо, но это все равно что колокол на ратуше заставить звучать вполсилы – практически невозможно.

– Ты что-то помнишь? – спрашивал он. – Про то, как прибежал в Скир? Про Анхельм? Что случилось там?

А детский голос отвечал:

– Нет… Нет… Я помню только, как возвращался домой с прогулки… Я…

Мара услышала, как Эрл – а это, конечно, был он – начал всхлипывать:

– Значит, мои мама и папа… Они…

Мара, поморщившись, села. Рана ныла, голова была тяжелая, как с похмелья, во рту пустыня. И тут же две пары глаз устремились на нее. Бьярн смотрел с тревогой: «Как ты, птаха?» – а черноволосый Эрл, у которого глаза оказались изумрудно-зелеными, яркими, словно трава, взглянул с ожиданием и с некоторым испугом. На удивление хорошенький мальчишка. «Ух, грозой девчонок станет, когда вырастет!» – подумала бы с восхищением любая на месте Мары, она же мысленно произнесла то же самое, только с оттенком горечи. Но сейчас это был просто испуганный осиротевший ребенок, потому она улыбнулась и приветливо кивнула.

– Я Мара. А ты Эрл, да? Здравствуй.

– Здравствуй, – прошептал Эрл. – Ты меня спасла. Мне Бьярн рассказал. Вот только… Только я ничего не помню… Как же так?

Его лицо сделалось растерянным и несчастным. Мара не была удивлена такому повороту дел. Очень часто сознание людей, переживших ужасные события, вытесняло их из памяти. И вновь ее коснулось мимолетное сожаление: ее разум отказался ей помогать – она подробности самого страшного дня своей жизни помнила так четко, словно они произошли только вчера.

– Это ничего, – сказала она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Ничего. Так бывает. Ты сейчас с нами, и тебе ничего не грозит…

Жаль, конечно, что Эрл не дал им никакой зацепки для понимания того, что же все-таки произошло в Анхельме, но так лучше для него самого.

– Нам надо идти.

Мара заставила себя произнести это, хотя от одной мысли, что вновь придется ковылять по лесу, спотыкаясь о корни и кривясь от ноющей боли, ей стало нехорошо.

– Поешь сначала!

Оказывается, Бьярн успел приготовить похлебку. Правда, воды и медвежьего лука в ней в этот раз было гораздо больше, чем корнеплодов и мяса, но горячая пища придала сил и взбодрила.

– Вечером попробую грибов найти, – говорил себе под нос Бьярн, выскребая со дна котелка остатки варева. – Продержимся…

Он тщательно перебрал и заново уложил мешок, засыпал костер землей, расстелил на земле одеяло, чтобы завернуть Эрла. Бьярн всегда все делал основательно и вдумчиво. Маре нравилось наблюдать за ним в такие минуты – за его неторопливыми, уверенными движениями. Заодно у нее появилось время свыкнуться с необходимостью, сцепив зубы, двигаться дальше.

Бьярн закончил и присел рядом.

– Я иду, иду… Сейчас…

Мара потянулась к палке, заменявшей ей костыль, но Бьярн вдруг удержал ее руку.

– Птаха… Ты ведь знаешь, что силы мне не занимать. Мне ее порой просто девать некуда.

– Не зови меня птахой, – по привычке одернула она его, а потом недоуменно вскинула взгляд. – Это ты к чему?

Бьярн вместо ответа перевернул ладонь тыльной стороной вверх и кивнул.

– Что? Нет! Нам это запрещено!

Мара знала, что предлагает ей напарник – поделиться частью своей жизненной силы. От этого раны действительно начнут затягиваться гораздо быстрее, но Мара просто не могла так поступить с ним.

– А мы никому не скажем, – ухмыльнулся Бьярн. – К тому же, когда ты бедолагу в трактире едва на тот свет не отправила, тебя это не остановило.

– Я… Не отправила бы я его! Я больше испугала, чем…

Мара почувствовала, как щеки начинают предательски алеть.

– Давай, давай, – Бьярн попытался подсунуть свой огромный кулачище под ее узкую ладонь, но Мара отодвинулась. – Не артачься, девочка. Далеко ли ты уйдешь с такой ногой? Подумай хоть об Эрле.

– Знаешь, как это называется?

– Ага, – широко улыбнулся Бьярн. – Знаю.

Мара вздохнула и кивнула, соглашаясь. Ее тонкие пальцы обхватили запястье напарника, Мара закрыла глаза, чувствуя, как вверх по руке заструились ручейки силы.

Некромантов еще и поэтому не любят: мало того что они мертвых поднимают, так вдобавок могут жизненную силу забрать. Потому члены гильдии ходили в перчатках, показывая добропорядочным гражданам, что бояться им нечего. Мара терпеть не могла перчатки, но в городе тоже вынуждена была их носить.

Те случаи, когда она забирала чью-то жизненную силу, Мара могла пересчитать по пальцам. Но самый первый случай никогда не забудет: тогда она выпила человека до дна. И именно тогда решила, что отныне будет зваться Мораной – смертью. Та энергия была горькой, как прогорклая, болотная вода, так что невыносимо хотелось разжать пальцы, но она все пила и пила, ведь от этого зависела ее жизнь.

Парнишка в трактире был на вкус словно ледяной родник – обжигающе прохладный. Впрочем, тогда она едва сделала один глоток.

Бьярн был словно тягучий мед – густой, питательный и сладкий. Одного прикосновения хватило, чтобы Мара насытилась и почувствовала, как уходят усталость и боль.

– Вот и ладно, – удовлетворенно сказал напарник, когда Мара выпустила его руку.

Он даже не побледнел и бодро поднялся на ноги. А у Мары отлегло от сердца – она не причинила ему вреда.

На Великий Тракт вышли только в сумерках. Счастье еще, что по дороге им не встретились ни шатун, ни другая опасная тварь. Мара, благодаря Бьярну, чувствовала себя значительно лучше, да и Эрл, кажется, постепенно приходил в себя. Дети удивительным образом умеют приспосабливаться даже к самым отчаянным обстоятельствам жизни. Все утро мальчик проплакал на руках Бьярна, ближе к обеду, когда расположились отдохнуть, он уже с любопытством озирался по сторонам, а под вечер начал задавать вопросы. Кажется, от природы Эрл был общительным и разговорчивым ребенком, и сейчас темперамент брал свое.

– Куда мы идем? – спрашивал он время от времени.

Ответ «Пока прямо!» его не устраивал.

– А что мы будем есть на ужин? – интересовался он, поняв, что на первый вопрос ясного ответа не получит, и сам же сообщал: – Грибную похлебку! Да, Бьярн?

Бьярн, который все же выдохся, неся Эрла, только неопределенно мычал в ответ.

– Очень кушать хочется, – доверительно сообщил Эрл Маре, надеясь, что хотя бы она вступит с ним в беседу.

Мара порадовалась, что к мальчику так быстро вернулся аппетит – значит, идет на поправку. Да к тому же дети быстро растут и всегда голодны… Внезапно ее озарила догадка.

– Эрл, а вчера ты ел вестяник? Не помнишь?

– Не помню, – задумался Эрл. – Но я его часто ем. Он вкусный. Кисленький такой.

Возможно, вот она – разгадка невероятного воскрешения. Может быть, именно вестяник стал причиной того, что жизнь продолжала теплиться в мальчике так долго. Если этот вестяник действительно так хорош, то надо, пожалуй, прикупить настойки живисила.

Они планировали заночевать на Тракте, пусть даже без обещанной грибной похлебки – в темноте отыскать грибы не удалось даже Бьярну, – зато в относительной безопасности. Но на этот раз удача, которая нынешней осенью, казалось, совсем отвернулась от некромантки и ее напарника, вдруг одарила их своей милостью.