Литмир - Электронная Библиотека

— Дьяволово семя! — буркнул я, ухмыляясь. — Посмотрим, что на всё это скажет Бэртрада Нормандская.

Мой любимый крестоносец. Дочь короля - Konc1.png_0

Мой любимый крестоносец. Дочь короля - Gl2.png_0

Глава 5

ОТИЛИЯ

Май 1132 года

В этот день мы, послушницы из обители Святой Хильды, с утра трудились на грядках, пропалывая капусту и высаживая рассаду салата. Поэтому немудрено, что мои сандалии, подол и руки — всё было в земле. И когда мне сообщили о желании настоятельницы видеть меня, я перво-наперво поспешила привести себя в порядок. Аббатиса Бриджит не терпела нерях.

— Вы звали, матушка?

Настоятельница восседала за пюпитром, перебирая какие-то свитки. Она не подняла на меня глаз и ни на миг не прервала своего занятия.

Пожалуй, я догадывалась, зачем понадобилась ей. Накануне обитель посетил наш патрон, преподобный Ансельм из Бери-Сент-Эдмундса. Он давно не заглядывал, и мы знали, что это связано с его враждой с шерифом Норфолка и судебным разбирательством, доставившим аббату немало огорчений. Но вчера, прибыв в монастырь Святой Хильды, он исповедовал нас и сам отслужил мессу в нашей церкви. Об отце Ансельме ходило немало неприятных слухов — дескать, и жаден он, и жесток, и по сути спровоцировал мятеж в фэнах этой зимой, но я всегда видела в нём только духовного пастыря, а уж человеческие слабости — пусть с ними разбирается Всевышний.

— Подойди сюда, Отилия, — сделала знак мать Бриджит. — Это документ, в котором я не совсем могу разобраться. Преподобный аббат Ансельм отдал нам в пользование лес к югу от обители. Вместе с тем мы обязаны будем следить за дорогой, пролегающей через лес, и я никак не пойму, сколь хлопотно это будет для сестёр и имеет ли мне смысл принять дарение или лучше отказаться.

Увы, матушка Бриджит ничего не смыслила в делах. Однако она неплохо знала Ансельма и понимала, что он никогда не оказывает бескорыстных благодеяний.

Я склонилась над пюпитром, изучая записи. Ранее в таких вопросах настоятельница всегда советовалась с Гитой, но после её бегства эта обязанность перешла ко мне.

— Конечно, обители будет выгодно иметь право собирать в лесу хворост и ягоды, — начала я. — Но в этом документе не оговорено, чем мы будем расплачиваться с работниками, которые будут следить за расчисткой дороги. Если это ляжет на нашу обитель, то у нас могут возникнуть трудности. Видите ли, матушка, в грамоте ясно отмечено, что аббатство Бери-Сент имеет право выпаса в лесу своих свиней. А свиньи вмиг способны превратить дорогу в болото. Так что хлопот у нас с ней будет предостаточно. Исходя из этого, я имела бы смелость советовать не подписывать сей документ, пока настоятель Ансельм не даст согласия на то, чтобы за содержание дороги всё же платило аббатство.

Я подняла глаза от испещрённого нормандскими литерами свитка и смутилась, уловив во взгляде настоятельницы неожиданную иронию.

— Ишь, как ты это сразу определила. Я бы и не додумалась. А ты... Все говорят, Отилия Хантлей едва ли не святая. Но у тебя столь трезвый взгляд на земные дела, что до небес тебе ещё далеко.

Я не знала, что ответить. Она просила о помощи, и я постаралась ей угодить. А заслужила попрёк.

— Это Гита Вейк так научила тебя разбираться в делах? — неожиданно спросила настоятельница.

Внутри меня все сжалось, как сжималось всякий раз, когда при мне упоминали имя моей несчастной подруги. На мне лежала немалая вина за то, что Гита бежала из монастыря, примкнула к бунтовщикам, и только вмешательство шерифа Эдгара положило предел беспорядкам. С тех пор мы ничего не знали о Гите, а я по сей день мучилась сознанием, что, прояви я тогда волю, воспротивься её отлучке, и она бы по-прежнему жила с нами.

Мне не удалось побороть невольный вздох. Я скучала по Гите, мне не хватало её, и грусть о ней была даже ощутимее тех наказаний и упрёков, какие обрушились на меня после её исчезновения. И хотя сейчас я знала, что настоятельница Бриджит снова начнёт допекать меня, в глубине души я надеялась услышать от неё хоть что-то о Гите. Я так хотела получить хоть весточку о ней.

Однако аббатиса заговорила со мной мягко. Сказала, как нам недостаёт Гиты, какая она была прекрасная помощница, какая добрая христианка. Слышать такое было приятно, особенно если учесть, что после бегства Гиты о ней упоминали как о паршивой овце.

— Бедная девушка! — сокрушалась настоятельница. — Такие способности, такое будущее её ожидало. Мы все должны молиться о ней. Ибо молитвы наши необходимы ей, как никогда.

— Вам что-то известно о ней, матушка?

Аббатиса откинулась на спинку кресла и, явно игнорируя мой вопрос, сложила руки и закрыла глаза, словно уйдя в молитву. И я, последовав её примеру, стала читать «Ave». Но сосредоточиться толком не могла — казалось, что настоятельница украдкой наблюдает за мной. Наконец она заговорила:

— В скорый день всеблагого праздника Троицы ты, дитя моё, примешь постриг, вступишь в сонм невест Христовых и навсегда порвёшь связи с миром. Но пока ты не приняла монашеский сан, тебе следует съездить в имение Хантлей, чтобы повидать родных.

— Нет! Я совсем не желаю встречаться с ними.

— Как же так, дитя моё? Разве ты не хочешь проститься с матушкой, братьями, отчимом?

Я только замотала головой. Как она может? Почему завела этот разговор?

Она не поясняла. Ограничилась заверениями, что я совершу доброе дело, навестив родных, а заодно по пути выполню некое её поручение. Важное поручение, уточнила она с нажимом. Но тогда я не придала этому значения. В то время я могла думать только о предстоящей встрече с семейством Хантлей. Или де Ласи. Ибо моя матушка после повторного замужества носила это имя.

За вечерней трапезой было объявлено, что я отбуду на несколько дней, дабы повидаться с роднёй перед принятием монашества. Вполне приемлемое объяснение — ведь большинство монахинь или послушниц, даже живя в обители, поддерживали связи с семьями, им разрешалось принимать посетителей, порой они отправляли домой корзины с гостинцами, а когда корзины возвращались, в них тоже были подарки, иногда даже записочки, в которых содержались вести из мира. Но меня это не касалось. Моей семьёй стали сёстры из Святой Хильды, я полюбила монастырь, свои моления, уроки, волнующие песнопения, полюбила монахинь с их безобидными россказнями и сплетнями. Я не желала для себя иной участи.

В ту ночь воспоминания так и нахлынули на меня. Мой отец умер, когда мне не исполнилось и девяти лет. У меня было два младших брата, трёх и двух лет от роду, а моя матушка ещё была слишком молода, чтобы долго скорбеть по супругу. Так что едва прошёл срок траура, как в нашей усадьбе Хантлей стали то и дело появляться гости, в основном молодые мужчины. В их присутствии мать становилась на редкость оживлённой и весёлой. Нами, детьми, она вообще перестала заниматься, и я порой слышала разговоры челяди, дескать, недолго леди Хантлей будет носить вдовье покрывало.

Вскоре в Хантлей появился очень сильный молодой мужчина, сэр Нортберт де Ласи. Он был безземельным рыцарем, шумным, громогласным и, как говорили, красивым. Мне же он казался огромным, я пугалась его громкого смеха, властных манер и не понимала, отчего матушка так счастливо хихикает, когда он прижимает её к себе. Вскоре стало ясно, что леди Хантлей особо выделяет его из поклонников. Не прошло и двух месяцев с момента его появления, как матушка обвенчалась с ним и стала зваться леди де Ласи.

Поначалу её брак никак не сказывался на жизни детей. По-прежнему матушка едва нас замечала, мы находились на попечении домашних рабов, и я только смущалась, когда сэр де Ласи полуголым разгуливал по дому, боялась его огромного волосатого тела, грубых шуток. Но моя мать была без ума от сэра Нортберта, и даже если он поднимал на неё руку, быстро прощала его и вновь ходила весёлая и счастливая.

47
{"b":"660929","o":1}