16 декабря, воскресенье
Встал позднее обыкновенного. Пошел по направлению к замку. Заходил в Domkirche[114] и осмотрел красивый cloître[115] при ней. Заходил также в современ[ную] католическ[ую] церковь, где шла проповедь на польском языке препротивного ксендза. В замке музей совсем ничтожный. Выставка ужасная – все то, что делалось у нас и в Германии. Только скульптура – конструктивная дичь – вылита из гипса, а не остается в жестянках, деревяшках и стекле. Среди графики отметил очень технически ловкого Vidberg’a[116], ученика Чехонина. Купил две фотографии-открытки с его двух рисунков. В музее встретился с Захаровым, и мы вместе пошли пить кофе в наш отель, т. к. кафе Reiner был заперт. Чувствовал я себя неважно – болела голова и что-то с ногой. Обедал с Захаровым у Соколовского в 3 часа. До обеда сходил проститься с Лаздиным. Жена его лежала больная, и я видел только его. Передал ему шарф, чулки и книгу для наших [– Лаздин сказал], что все он перешлет с дипл[оматическим] курьером. После обеда пошел к Пурвиту на Александровскую улицу. Он принял меня чрезвычайно радушно.
Показывал старинные вещи, им собранные, очень жалкие: безвкусный и новый фарфор, фальшивые миниатюры. Познакомил меня с женой. Меня угощали кофеем. Пурвит гораздо милее и проще И. М. Лаздина, который плавает в своих grandeurs’ах[117]. Домой. Разговаривал с Захаровым. Читал «Страницы из моей жизни» Анны Вырубовой – изд[ание] 1923 г[ода][118]. Захаров ушел наверх, а ко мне пришел Грабарь. Я, лежа на кровати, слушал его хвастливую болтовню: везде и во всем он да он. По-моему же, он дурак большой, но только ловкач. Вечер прошел незаметно. Около часа ночи я лег спать. Днем я написал письмо Вальполю, в котор[ом] между прочими вещами просил его написать о нас статью в американских газетах.
17 дек[абря], понед[ельник]
…[119]
18 дек[абря], вторник
Дел не было. Писал длинное письмо Мифу, Елене Ивановне Кармин в Москву. Во время моего писания Захаров нарисовал с меня силуэт, нехудожественно, а сходство немного карикатурное. Обедал в ресторане при железнодор[ожной] станции, очень вкусно. Вечером с Захаровым был в русском театре. Был 20-летний юбилей Гришина[120] и 1-е представление «Слуги двух господ» Гольдони. Спектакль очень жалкий, декорации и костюмы плохие – Антонова[121]. Актеры играли тоже плохо: Смеральдину – Маршева[122], Юрий Яковлев[123], актер еврейского типа —[124] Труффальдино. Чествование Гришина продолжалось долго и было банально и скучно. После театра в Roma ел omelette’у и пил чай.
19 декабря, среда
Утром было решено, что едем дальше завтра. Заказывали себе билеты. Я ходил в музей смотреть там собрание оригин[альных] рисунков, литографий и гравюр.
Юрьян мне их показывал. Этот отдел в музее очень беден. Этот Юрьян и Напс пригласили меня завтра в музей с ними завтракать и пить. Обедал я один в кухмистерской Соколовского. Ходил потом – было нечего делать – сделать визит разведенной жене Лукомского[125], но по данному ею адресу не нашел ее дома. Эту даму встретил на днях на улице, она меня сразу узнала, разговорилась и очень просила к ней прийти. А я ее совершенно не помнил. Довольно красивая дама.
Был рад, что ее не нашел. Вечерний чай пил в комнате № 17. Слушал, как Виноградов, Грабарь и Свербеев перебирали своих московских знакомых, и где кто, и что с кем. Заходил брат Остроухова[126] – я его раньше не знал, – посидел у меня в комнате. Потом Грабарь жаловался на Ив[ана] Ив[ановича] и ругал его. Говорили с ним и об искусстве. У меня болит правая нога, у самого таза, но ходить могу – не знаю, что это такое. Написал открытые письма М. В. Брайкевичу и Б. В. Элькану.
20 дек[абря], четверг
Сегодня в 11 ч[асов] 30 [минут] ночи едем дальше. Утром сначала выстригся, потом пил кофе. В городской музей. Там в подвале под реставраторской меня угощали холодными закусками и водкой вроде Kümmel’я[127]. Кроме Напса и Юрьяна присутствовали Ансонс[128] и латышский учитель (? кто?), совершенно обрусевший. Было радушно и славно: шутили, рассказывали анекдоты, старик Напс – о своей молодой жизни, про кутежи и любовниц. Учитель, живший в России, – случаи из своей жизни. Потом пришел и симпатичный Пурвит. Около 2-х ч[асов] я ушел. Убрал свои чемоданы, написал письмо Анюте. Ходил в White Star Line. Пил только кофе, обедать не хотелось. Купил провизии на дорогу. Нога болит сегодня больше.
Прострел? Или паралич? Выехали из Риги ночью, провожали нас Пурвит, Юрьян, Конёнковы и двое знакомых Виноградова. Ночь спали великолепно в шлафвагене[129] и с бельем. В Eydtkuhnen’e[130] в 3 часа.
21 декабря, пятница
На таможне все прошло гладко и скоро. Но ехать было уже утомительно не в спальном вагоне.
22 дек[абря], суббота
В Берлине в 7 часов утра. Должны были ехать дальше в 8, но не могли из-за не встретившего нас агента из White Star’a из-за запоздавшей нашей телеграммы[131].
Нас зато потом пришел на станцию повидать художник Вас[илий] Ник[олаевич] Масютин[132], которого я раньше никогда не видал. Я и Захаров три часа провели в Kaiser Friedrich Museum’e[133]. В 4 ч[аса] обедали у Aschinger’а[134] и очень плохо. Потом компанией поехали в Bellevue к Масютину. Жена его и дочка угостили нас кофе с ликером. От них я и Захаров пошли пешком через Tiergarten на Von-der-Heydt-Straße к З[инаиде] Polak, бывшей Хишиной. Захаров с ней дружен и позвал меня с собой. Мне у ней не понравилось. Роскошная квартира. Дочь ее замужем за надменным, неприятным молодым Fürst’ом Hohenlohe[135] – оба они были тут же. Jews in grandeurs[136]. Я на себя рассердился, что пошел к этой Polak. Обедать мы не согласились – виден был богато сервированный стол, – и времени не осталось бы до отхода поезда. Пошли назад к Bellevue. В 9 ч[асов] были на вокзал[е на] Friedrichstraße. В 9.52 в голл[андском] вагоне уехали на Flissingen[137]. Спать было неважно не в спальном вагоне.
23 дек[абря], воскрес[енье]
Утром я пил в вагоне-ресторане чудесный кофе, какого давно не пивал, с orange marmelade’ом[138]. Потом чудесная поездка по прелестной Голландии. Границу мы переехали в 9 ч[асов] утра в Blentheim’е[139] (?). Пейзаж под снегом на солнце, легкие красивые облака. Проезжаем города Arnheim, Nijmegen, s-Hertogenbosch, Tilburg, Breda, Roosendaal. Все так ново, так уютно. Чем ближе приближаемся к морю, тем снегу меньше. Все время я вспоминал пейзажи голл[андских] старых художников – как они похожи на то, что я вижу, – van der Heyden’a, van der Meer’a[140], других и Rembrandt’a. Перед Флиссингеном пейзаж делается мрачным, пустынным, облачным, сумереет – еще больше думаешь о Rembrandt’е. Переезд морем на Folkestone[141] длился 5 с лишком часов. Было бурно, и сильно качало. Я не заболел благодаря Диминому совету и его способу перетянуть сильно пояс и прижать печень и благодаря лежанию на спине. При осмотре вещей на пароходе уже в Англии долго смотрели книги, в особенности «Le livre de la Marquise»[142], кот[орая] смутила своими картинками таможенных людей, но пропустили. Один русский еврей, на пароходе с нами разговорившийся, посоветовал нам остановиться в большом Strand Palace Hotel в Лондоне[143]. Туда мы приехали после двухчасовой езды в темноте. В 11 ч[асов] 10 минут на taxi доехали до Strand’a и получили 2 комнаты в разных этажах, я – с Захаровым, Виноградов – с Трояновским. Грабарь отделался от нас еще до Берлина, чтобы ехать в Швецию в Malmö за русскими картинами, застрявшими там еще до войны[144].
