7 [декабря], пятница
На границе – в Себеже – около 9 ч[асов] вечера. Легкий, быстрый, милостивый осмотр. Можно было бы провезти, если бы знать, все что угодно. Латвийский чиновник в Зулупе[61] хотел нас отправить в карантин, но мы после переговоров были освобождены от него. Спал я неплохо. Поезд ночью подгонял потерянное накануне время. Во время пути нас занимали Виноградов и Захаров. Последний забавлял анекдотами, прибаутками и историями.
8 дек[абря]
В четверг, в 8 ч[асов] утра приехали в Ригу. На станции пили чудесный кофе. Остановились мы в Kommerz Hotel. Я в одной комнате, чистой и большой, вместе с Захаровым, который почувствовал ко мне симпатию. Трояновский и Виноградов заняли комнату этажом выше. Я позвонил Ивану Мартыновичу Лаздину[62] и друзьям Алексея Ник[олаевича] Иванова. Пришел Влад[имир] Влад[имирович] Мекк[63] и сообщил нам о получении всеми нами английских и американских виз.
В Риге оттепель, грязь, туман. Бродил по старому городу, заходил на почту – писем мне нет. Рига оживлена, много народу, нарядные магазины, всего много.
После П[етербур]га это поражает и так приятно. К 3-м ч[асам] вернулся в отель в комнату Мекка и его жены – Варвары Геннадьевны (Карповой)[64]. В 4 ч[аса] все с ними пошли обедать в погреб Roma. Вкусный обед: я ел борщ, Wiener Schnitzel[65] и пил пиво, но у меня болел живот. К 6-ти часам пошли с Захаровым к Корнелию Генриховичу Варесу и его другу Фредерику Бергфельду. Оказывается, первого из них я знал в П[етербур]ге[66] de vue[67]. Живут они в роскошном особняке, обставленном старинными вещами. Спальни у них как у кокоток. Одеты они по последней моде. А сами они ридикюльны[68] и des tantes crachés[69]. Очень любезны. Мы пробыли недолго, и они пригласили нас завтра обедать. Вернулись домой и у Мекков в компании пили чай. Около 12-ти лег спать и спал хорошо.
9 декабря, воскресенье
Написал письмо Анюте. К 11-ти часам пошел к Ивану Мартыновичу Лаздину. Он и его жена чрезвычайно любезно меня приняли. Он теперь очень важное лицо в латвийском правительстве. А еще так недавно играл в царскосельском оркестре в красном мундире и с удовольствием ходил к Михайловым, и почтительно слушал Серг[ея] Дмитриевича. Живут Лаздины роскошно, тоже везде красное дерево и старинные вещи. С ним к часу дня отправился в музей изящных искусств[70], где было открытие выставки местных художников. Она жалкая и малюсенькая. Я познакомился с художником Тильборгом[71], очень симпатичным Anson’ом[72], тоже художником; с хранителем музея Юрьяном[73] и директором музея Пурвитом[74], которого хорошо помню по Академии художеств, но с которым знаком тогда, кажется, не был вовсе. Они все четверо по очереди меня гидировали. В музее есть чудесные вещи: маленький круглый пейзаж Elsheimer’a с ярким голубым небом; Ingres’a неизвестный до сих пор мне вариант «Рафаэля и Форнарины»; чудесная сцена в Lusthaus’e Pot’a[75]; примитивный фламанд[ский] складень – Мадонна и святые; чудесный этюд – портрет Ван Дейка; Magnasco и многое другое меньшего значения. В общем же музей небольшой и бедный. Из музея я пошел на Школьную улицу к 3-м часам – обедать к Варесу. По дороге встретил длинную похоронную процессию с факелами: хоронили погибшего во время пожара брандмейстера. Обед у Вареса чрезвычайно вкусный, с винами, отлично сервированный на круглом столе. Присутствовали две дамы: одна – стареющая и грубо красивая, мазанная, москвичка, другая – молодая, очень похожая на М. Кшесинскую в молодости. Со мной рядом сидел Полак, муж Зин[аиды] Леонт[ьевны] Хишиной.
Его я встречал когда-то в Москве. Некто Гурвич (Яков Максимович)[76], какой-то еврей и приятной наружности бессловесный латышский офицер. С правой моей стороны сидел человек, будто меня раньше встречавший, но я его не помнил.
К 5-ти часам с частью этого общества я поехал в церковь св[ятого] Петра (готическая с порталом и башней XVII века) на духовный концерт. Играл отличный орган (органист Kreutburg), скрипка – не помню, кто, – и певица Pauline Dobbert[77], отлично певшая Генделя, Баха, Шуберта, Регера. «Dignare», «Ombre mai fu», «O du»[78]
художественной школы, а после ее преобразования в 1919 г. в Латвийскую академию художеств – ректором; 1934 г. покинул этот пост, оставшись руководителем пейзажной мастерской. Многие годы возглавлял рижский Художественный музей.
из «Мессии»[79]; 3 духовные песни из «Maria Magdalena Buch»[80]; «Die Allmacht», «Die Gestirne» и «Litanei»[81]. Органист играл Баха и Guillemant’a[82], один, а со скрипкой – Сицилиану Баха, Larghetto Генделя и из «Orfeo»[83] Глюка. Приятно было слушать хороший орган в готической церкви. В ней два интересных надгробн[ых] памятника:
один со всадником, раскрашенный, а другой со скелетом – точно декорация для «Ahnfrau»[84] Grillparzer’a. Провожал меня домой Гурвич, показывая мне уголки старой Риги, освещенной кое-где фонарями. Домой пришел около 8-ми с половиной и пил чай в комнате Трояновского и Виноградова. В своем номере потом написал письма Мифу и Генриетте Гиршман и делал запись в эту тетрадь, начиная ее с 3 декабря.
10 дек[абря], понед[ельник]
Утром ходили сниматься моментально к фотографу на улицу – для наклейки на визы. Потом в контору White Star Line[85] записываться на маршрут. Думаем выехать 22-го из Ливерпуля на Adriatic’e[86]. Менял деньги в банке. Заходил к дяде Элькана получить с него 30 фунтов, кот[орые] я ему, Элькану, уплатил в П[етербур]ге.
Купил сластей, пряников, мармеладу, апельсиновых корок в шоколадной оправе, винных ягод – угощать моих спутников за чаем. Болела голова, я прилег в своем номере, помешал Богданов-Бельский[87], нечаянно попавший ко мне вместо к Виноградову[88]. Б[огданов]-Бельский посидел у меня немного, он имеет зажиточный вид и, по-видимому, процветает в Риге. Трояновский вручил мне сегодня 30 фунтов – мое содержание за декабрь месяц. К 3½ часам к Лаздиным обедать. Обедал у них и Пурвит. Обед был вкусный. Разговоры художественные: о худ[ожнике] Гуне[89], вещи которого музей хотел бы приобрести, о старинных вещах, о красного дерева мебели, которой увлекается здесь вся рижская дипломатия. После обеда все вчетвером пошли на квартиру Лемпке, две дочери которого очень любезно и весело нас принимали. Из вещей ничего интересного, по-моему, нет. К 8-ми вернулся в отель и увидел сегодня приехавших Конёнковых. Он – дегутантно[90] заросший бородой и гривой, неряшливыми и седыми, похож на своих лесовиков, она – молодая еще блондинка, скорее, красивая, но противная и, на мой нюх, интриганка[91]. Потом в 17-м номере у Виноградова и Трояновского слушал интересные рассказы о Сербии Федора Свербеева[92]. Потом помогал Трояновскому делать список цен на наши картины.
