– Благословен Всевышний каждый день! – ответил я.

Он боялся слова «покушение».

Семьдесят километров от Иерусалима – это что? – заграница, откуда, как в начале прошлом века, не дозвониться?

Куда подевалась острота его ума, которая окрашивает его беседы? И памяти никакой. Ну ладно, за два дня оправдался, а про еще целую неделю – забыл?

Он-то знает, кто меня преследует.

Боится кэгэбэ.

Боится чекистов.

Мальчишка-чекист делал из таких тряпку.

Это мы проходили.

Еще два рава знали.

Их рассказы – окажутся похожими.

Позвонил рав Ицхак Зильбер.

Сказал решительно: «Я еду к вам».

Я знал, что ему запрещено двигаться.

С трудом уговорил Учителя не ехать.

6. Ты – пастух

Ты – пастух.

А он – барашек твоего стада.

Волки высмотрели его.

Чуть не задрали.

Ты боишься волков.

Волки рядом-кругом.

Но ты спешишь к нему.

Ты же пастух…

Ты – Учитель.

А он – твой ученик.

Его преследует кэгэбэ.

Ты боишься кэгэбэ.

Ты смотришь на телефонную трубку.

Конечно, они его прослушивают.

Ты боишься кэгэбэ.

Но ты боишься Б-га.

Ты очень боишься кэгэбэ.

Но Б-га боишься чуточку больше.

Ты – Б-гобоязненный.

Ты поднимаешь телефонную трубку.

7. Читал о Б-гобоязни

Читал о Б-гобоязни, о боязни неба.

Видел – глаза закатывают к небу.

Слышал: «Главное – Б-гобоязнь, боязнь неба».

Сам говорил другим: «Главное…»

Не врал.

А не знал.

И вот – знаю.

Можно бояться всего-всего.

Можно бояться очень-преочень.

А Б-га бояться чуточку больше.

И ноги бегут на заповедь.

8. Знал: мужество, героизм, доблесть

Знал: мужество, героизм, доблесть.

Слышал от других: «Главное…»

Сам говорил другим: «Главное…»

Не врал.

Знал!

Чтобы оставаться человеком, когда от страха ноги не идут, но мужество, героизм, доблесть ведут.

И как было мало тех, кто шли, волоча ватные ноги.

Давно это было.

И долго, все годы, был горький осадок: как мало.

И не захотелось быть мужественным, героическим, доблестным.

Кому это нужно?

Мне? Чтобы оставаться человеком?

Но я еврей. И должен оставаться евреем.

Вот это нужно моему Б-гу.

Его бояться. Быть Б-гобоязненным. Быть боящимся неба.

И какое значение: сколько их – боящихся неба?

И вдруг вспомнил старую песню:

«Не боюсь я никого,

Кроме Б-га одного!»

Ой, как просто.

Это сейчас просто.

Плакать хочется.

Вы слышите?!

«Не боюсь я никого,

Кроме Б-га одного!»

9. Просьба: не приходить

Среди рабаним получилось: один из четырех.

Среди прочих…

Знают прочие.

Просьба: не приходить.

Будет Хевра Кадиша – и прекрасно!

Сидят они в своей машине на лавочках вдоль окон, по обеим сторонам от носилок. Не смотрят по сторонам. Перед ними носилки.

В их глазах правда жизни. Её они не скрывают. Дома дети, тесно, жена с младшим на руках крутится по хозяйству.

А они делают заповедь. Шепчут вечные слова. Честная работа. Что-то заработают.

Возле разрытой ямы не ищут чистого места, сыплют землю в яму и в ботинки.

Над засыпанным просят простить их.

Их прощу и поблагодарю.

10. На тропе к моему Израилю

На тропе к моему Израилю в начале семидесятых писал книгу «Мой Израиль». Ощущал, что утопия ломает руки-ноги, отбивает внутренности, но не убивает.

В начале девяностых писал «Прощай, Израиль… или Последняя утопия». Ощущал, что утопия убивает.

Там – глубокой ночью на безлюдной окраине города крадутся за спиной, постукивая подкованными каблуками, – грубое запугивание.

Здесь – обворожительная улыбка, ласковый голос, добренькие глазки – стерильно чистое убийство.

Там – пугали, но не убивали, потому что упились кровью.

Здесь – не пугают, но убивают, потому что ещё не упились.

Там – пугали, но не убивали, потому что не могли спрятать концы.

Здесь – не пугают, но убивают, потому что могут спрятать.

Времена новые – много не надо: рава Кахане да его сына – вполне хватит. Да ещё тысячи помельче – в придачу.

И страх подкреплён, подпёрт, поддержан.

Без страха утопия – не утопия.

Все должны бояться – и вцепившиеся в руль, и хватающиеся за заднее колесо.

Чтобы знали: убить можно любого.

И любой смысл придать убийству.

Вот тогда будет порядочек.

11. Я не оборачиваюсь

Я не оборачиваюсь.

Страшное – не за спиной.

Страшное – везде.

Страшное – каждая секунда.

Страшное – ощущаешь.

Как змею.

Ползущую и шипящую.

Когда спущена разнарядка убрать, страшные сигналы поступают извне.

Пугают.

Деморализуют.

Парализуют.

Продвигаешься по страшному пространству.

Страшное время продвигается рядом.

Когда почувствовал страшное, выбрал двоих из героев. Знал их по прежней утопии. Объяснил, что если со мной случится обычное или необычное, что случается со всеми смертными, и вот меня нет – знайте: меня убрали.

И вот покушение.

Звоню героине. Успел сказать:

– Было покушение на меня.

– Ой! Не втягивай меня снова в московские дела! – был недовольный её ответ.

Моя телефонная трубка отправилась на своё место, а из неё доносилось: «А как жена? Как дети?»

Герой слушал дольше. Но вдруг, совсем не вдруг, спохватился:

– Сейчас позвонят из Америки!

Да, да, – мои последние слова.

Чтобы знать, кем был кто-то в той утопии, достаточно видеть, кто он есть в этой утопии.

12. Других героев не искал

Других героев не искал.

Бесполезно искать героев в утопии.

Но звонил во все концы. Просил афишировать покушение.

Позвонил начальнику известного сайта. Подробно рассказал о покушении. Попросил дать короткое сообщение.

– Но это же не доказано, – тепло возразил он.

– А что нужно для доказательства? – спросил. – Мой труп?

– Б-же упаси! – испугался он. – Но это не проверено.

Как можно вежливо поблагодарил его.

Нашелся товарищ помогать – афишировать, как я просил.

– Без подробностей, – сказал он, – трудно объяснить людям – не понимают.

Отправил ему «Обращение в полицию».

Тогда он заявил мне:

– Так не пишут. Нужен документ. Чтобы всё было по пунктам. Непонятно, было ли покушение.

– Но оно было! – Мне стало стыдно, что годами играюсь в товарищей. И не только с ним одним.

– Так, как написано, покушения не было! – поучал он.

Мне плевать на свою гордость. Я согласился, что написал галиматью, если ему так хочется.

– Неважно, как написано, – сказал я с надеждой, – покушение было или нет?

– Нет! – ответил он еще тверже. У него тоже была гордость – только он умеет писать, как надо. И он её не растоптал.

Я попросил больше не звонить мне.

Молва о покушении всё-таки разнеслась. Говорить по телефону стало удобнее.

– Алё? – отвечают на том беспроволочном конце.

– Игаэль? – спрашиваю я.

И сразу: ту-ту-ту.

Повторно звоню, отвечает автомат: телефон отключён – позвоните позже.

Гораздо удобнее!

13. Себя не жаль

Себя не жаль.

Дерево посадил.

Камень в землю положил.

Из родника родной земли пил.

Все деревья помню.

Солнце клонилось к субботе.

Я кончал с последним саженцем.

Рядом встал маленький мальчик, его приготовили к субботе и выпустили, чтобы не мешал, – умытый и отглаженный.

– Шабес, – упрекнул он.

– Ещё не шабес, – ответил я.

На саженце был ком земли там, где корни. Нейлоновый мешок плотно облегал ком. Яма была готова. Из одного ведра налил в неё воду, она медленно уходила, впитываясь в землю. Второе ведро стояло полное – полить после посадки.

–А эта вода зачем? – спросил мальчик.

– Дам дереву попить.

На влажное дно ямы засыпал чёрную богатую землю. Разрезал осторожно нейлоновый мешок – не разрушить бы ком и не повредить корни. Двумя руками поднял ком с саженцем и опустил на дно ямы. Между комом и стенками ямы засыпал чёрную богатую землю. Немного подмял её, чтобы вода текла к деревцу.