Из развлечений остался только фёркей[8] да тренировочный маршрут Лерки, где он периодически подстраивал ей всевозможные кунштюки. Пускай тренируется, нарабатывает. Хоть какая-то польза от этих чащоб, в которые по-прежнему строго-настрого запрещалось соваться с наступлением темноты.

Время шло. Заготовленные для торговли и мена припасы грозили вот-вот начать портиться, но на береговом посту была тишина.

Соседи с Сандура заставляли ждать.

Они появились глубокой ночью.

Со стороны бухты донесся отдаленный звук рожка, который стали передавать от поста к посту, пока в селении низко и монотонно не заговорил колокол. Паром с соседнего острова прибыл.

Дремавший Батон клюнул носом, зашевелился под накинутым плащом и осмотрелся. Мощный луч прожектора по договоренности бил в сторону моря, а сам охотник кемарил ярусом ниже с противоположной стороны. Не важно, кому и для кого, но раз маяк стоит и энергии пока в достатке, сигнал нужно посылать, решили островитяне. Нередко его использовали и для освещения селения – яркий мощный луч накрывал ослепительным светом все вокруг, когда того требовала необходимость.

– Да неужели?

Через какое-то время в ущелье между холмами, соединявшими территорию «Братства» с бухтой, один за другим замерцали факелы. Судя по количеству, не менее двадцати – столько удалось насчитать Батону; делегация на этот раз собралась внушительная.

– Ладно, поглядим. – Сбросив плащ на пол и надвинув со лба гогглы с защитными стеклами, Батон забрался в пультовую, направляя прожектор к выходу из ущелья. Потом закинул СВД за спину и загремел сапогами, быстро спускаясь по винтовой лестнице.

Потревоженное гудением колокола селение нехотя просыпалось, из домов показывались щурящиеся заспанные люди, кутавшиеся во что попало и прятавшие в ладони зевки. Недовольно подавала голос разбуженная скотина, лаяли пастушьи псы.

– Караван приехал! Караван приехал! – нараспев щебетала высыпавшая из детского садика стайка детей, которых тщетно пыталась утихомирить молоденькая воспитательница, сопровождаемая рослым детиной, застегивающим на ходу штаны и заправляющим в них рубашку.

То и дело раздавались резкие короткие фразы через громкоговоритель – один из помощников старейшины, получив список от засланного к каравану мальчишки, руководил организацией расселения гостей, в то время как другая команда спешно готовила к открытию отработавший всего несколько часов назад самый большой кабак в деревне. Заново раздувались жаровни под шкварчащими румяными тушами, вскрывались хмельные погреба и грохотали столы. В светильники и лампы подливали китовый жир, несколько телег снарядили к овощебазе, послали к мельнице в хлебную лавку.

Уставших от ожидания сувуройцев все-таки застали врасплох.

– Слышишь, – прошептала Лера, подняв голову с груди Мигеля и прислушиваясь к доносящемуся с улицы шуму. – Кажется, приехали.

Наработавшийся за день Мигель, вечером едва дотащившийся до кровати и на автомате проглотивший ужин, промычал сквозь сон что-то нечленораздельное и отвернулся – волосы Леры щекотали ему нос.

– Спи, я посмотрю. – Поцеловав его, девушка слезла с кровати и стала одеваться. В лукошке, набитом соломой, закопошилась Чучундра. – И ты сиди.

Караван действительно был большим. Возглавлял процессию массивный внедорожник со спиленной крышей и демонтированным двигателем, на месте которого на сваренной из арматур сидушке устроился кучер, погонявший упряжку тянущих повозку лошадей. Сиденья из салона были вытащены, вместо них на специальном возвышении установили широкое кресло, перед которым с двумя телохранителями, раскинув руки в традиционной демонстрации мирных намерений, стоял высокий бородатый мужчина с непокрытой головой и в богато расшитой шубе. Это был предводитель общины Сандура Балдер Никалунд.

Следом за внедорожником выплясывала группа пестро разодетых скоморохов, дудками, бубнами и барабанами пытавшихся изобразить некий бравурный марш. На их головах красовались древние засаленные шапки спортивных болельщиков с сохранившимися местами бубенчиками, которые приводили в восторг тычащую в них пальцами детвору. Особенно ловкий актер с размалеванным краской лицом и надетым на голову чьим-то рогатым черепом на ходу жонглировал несколькими баклушами, искрящими зеленоватым пламенем.

– Смотрите! Смотрите! – захлебывалась восторгом ребятня.

Далее процессию продолжала восьмерка быков, волокущая на цепях, украшенных лентами, туристический автобус с наглухо заваренными окнами и одной-единственной дверью, больше напоминающий сейф на колесах. На крыше сидели несколько человек, державших автоматы на скрещенных по-турецки ногах. Это было сердце каравана – внутри находился приготовленный для мена и торговли товар.

За автобусом, поскрипывая, катилась повозка попроще, в которой лежало что-то бесформенное, плотно замотанное в перевязанную шпагатом парусину.

Замыкали процессию торговцы – мужчины, женщины и их охранники, держащие за древки ярко пылающие факелы.

– Олимпиада-34 в натуре, – хмыкнул Батон, присоединившись к охранникам Турнотура. – Великое посольство.

Яков тоже был здесь, готовый переводить остальным русским и корейцам. Протиснувшаяся сквозь толпу Лера, доверху застегнув куртку, встала рядом с охотником. Разглядев Олафа и Милен, кивнула им и улыбнулась, наблюдая суетящихся в запарке Паштета и Треску.

– Чего одна? – спросил Батон.

– Пусть спит. Успеется.

Пестрели костюмы, звучала музыка, чадили факелы, все возбужденнее гомонили окончательно проснувшиеся люди, наконец дождавшиеся гуляний в честь прибытия каравана. Соревнуясь между собой в достатке, что автоматически означало престиж, соседи любили пустить друг другу пыль в глаза. Судя по выражению лица вышедшего навстречу процессии в окружении свиты Турнотура, сандурцам это сейчас удалось. Огромный предводитель был роскошно одет, опирался на вычищенный посох и даже успел умастить заплетенную бороду щепотью благовоний; теперь же во всем этом великолепии, выйдя на заливаемое лучом маяка пространство, он ждал подъезда гостей.

Процессия приближалась и волнение нарастало. Наконец кавалькада замерла в десятке метров от Турнотура. Смолкла музыка, перестали скрипеть поводья, натруженные животные не издавали ни звука, и над площадью повисла тишина.

Стоявший в джипе Балдер Никалунд снова воздел руки – по традиции приветствие первыми начинали гости – и начал петь. Ему подпевали вставшие по бокам автомобиля менестрели.

Обитатели Сувуроя дружно подхватили гимн Фарер:

Пение закончилось, и Никалунд с помощью телохранителя стал спускаться с внедорожника под улюлюканье и аплодисменты собравшейся толпы. Ступив на землю, он поправил свои одеяния и направился к ожидавшему Турнотуру. После нескольких положенных дипломатией фраз предводители обнялись и расцеловались в щеки. Только когда они оказались рядом, стало заметно, что Балдер моложе.