— Зачем ты пришел? — сжала я ключи в кулаке.

— К тебе, милая Донна.

— Зачем?

— Хотел увидеть, — подошел он ближе, толкая меня к двери.

— Алекс, не надо, — чуть слышно прошептала я. — Не делай этого.

— Ты разве любила меня? — хмыкнул он, и я заметила злость в его глазах. — Я всегда любил тебя, а ты играла со мной.

— Не было такого, Алекс, — попыталась оттолкнуть я его. — Ты ждал от меня не просто любви. Ты ждал преданности, понимания и самопожертвования. Я была виновата даже в том, что забеременела.

— Какой бы ты матерью была бы для ребенка в двадцать лет? — повысил он голос, сжимая мою шею.

— Знаешь, я просто устала извиняться за все, — вздохнула я. — Я устала, что мне приходилось убеждать тебя в том, что я любила. И моей любви тебе никогда не было достаточно, — Алекс отошел, и я сильнее сжала ключи в руке. — Мне нравятся мужчины, которые помогают и защищают, а не подкидывают стопку своих проблем.

Затем я открыла дверь и захлопнула ее за собой, закрывая на все замки.

— Донна! — кричал Алекс, стуча в дверь. — Мы не договорили.

— Договорили, Алекс, — ответила я, надеясь, что Оливия уже спит. — Уходи, иначе вызову копов.

— Пошла ты на хрен!

— Ты уже сделал все для того, чтобы я это сделала, — вздохнула я, направляясь в комнату своей дочери, не обращая внимая на стук.

— Я разогрела себе молоко, — сказала она, когда я вошла в комнату.

— Извини, я задержалась, — прилегла я рядом с дочкой, смотря на журнал в ее руках. — Что читаешь?

— Журнал. Мне всегда нравилось.

— Почему ты мне не говорила? — смотрела я на нее.

— Ты не спрашивала.

— Мы похожи, — усмехалась я, притягивая ее к себе. — Ты скучаешь по кому-то?

— Я скучаю по родителям, — ответила она тихо. — Мама была строгой, но она ведь была моей мамой. И еще я скучаю по Адаму.

— Я тоже, малышка.

— Почему ты ушла от него?

— Он больше не хотел меня. Но он любит тебя, и если ты хочешь провести с ним время, то я не буду против.

— Правда? — удивленно смотрела на меня Оливия.

— Конечно, — поцеловала я ее в щечку. — Милая, он не твой отец, но он будет любить тебя так, как не всегда любит даже тот, кто подарил жизнь. Адам очень добрый, и ты всегда сможешь положиться на него.

— Но он ведь оставил нас, — чуть слышно сказала она.

— Нет, Лив, — залезла я под одеяло, укрываясь. — Он оставил меня, но тебя оставить невозможно.

Стук в дверь прекратился только почти спустя час. Либо Алекс потерял сознание, либо сдался. Я не была настолько храброй, чтобы открыть дверь и проверить свою теорию. Так что пошла в душ, смысла с себя день и вскоре уснула с мыслью, что завтра будет новый, и завтра все будет чувствоваться по другому.

«Нас никогда не обманывают, мы обманываем себя сами». Иоганн Вольфганг фон Гете.

Когда я не смогла уснуть в ее постели, а дыхание моей дочери было ровным, я уставилась на стену и думала, как смогу все исправить. Мне так хотелось все исправить и просто обнять Адама снова.

Кажется, он приучил меня к себе. И, может, даже слегка сумел приручить. Я была всегда закрытой, частенько циничной и той, кто убегал от всего, что могло причинить мне хоть малейшую каплю боли, став моей слабостью. А потом… потом как-то все случилось слишком быстро. Кажется, что я знала его долго, а в следующий момент уже не знала, как это быть без него. Он показал мне совершенно другой мир, и даже быт с Адамом был захватывающим. Он дарил мне любовь и наслаждение. Драму, которая время от времени была мне нужна. С ним я чувствовала. Чувствовала столько всего одновременно, особенно смотря в его глаза. Его глаза — лучшее, что я когда-либо видела. Я не хотела прятаться и прятать, когда они смотрели на меня с восхищением и желанием. И в конце концов, без разницы, если я не почувствую такого больше никогда до конца дней своих. Без разницы, из чего сделана была моя и его душа с самого начала. Главное то, что мы одинаковы, и души наши такие же.

«Я верю, что никто не должен быть один. Что нужно быть с кем-нибудь вместе. С друзьями. С любимыми. Я верю, что главное — это любить. Я верю, что это самое главное». Эрленд Лу.

Адам не приходил, а лишь звонил, чтобы спросить, как Оливия. Он забирал ее гулять, есть мороженное и порой привозил домой после школы и занятий с репетиторами. Я же наняла управляющего, помогала Стейси обустраивать комнату для малышки и проводила по двадцать часов в сутки со своим ребенком. Я скучала по ней даже во сне и была рада, что Адам все еще есть у нее. Именно по этому поступку я поняла, что знакома с настоящим мужчиной, у которого доброе сердце, наполненное именно добротой, а не только кровью.

Я всегда понимала, что мой характер — не подарок для тех, кто рядом со мной. Но в то же время я и сама никогда не искала простых людей. Я слишком эмоциональная, сумасшедшая и непредсказуемая во всех смыслах этих слов. Обычно люди, которые со мной, не знают, что я буду делать и что чувствовать в той или иной ситуации. И, возможно, «сложная» — не совсем то слово, которым можно бы было меня охарактеризовать. Я люблю философские разговоры и всегда двигаюсь навстречу своей мечте. Корректирую идеи и мысли всех людей, которые мне важны, в том числе и свои. Да, определенно, «сложная» — не то слово, которым можно бы было назвать мою натуру, но я никогда не буду отрицать, что невменяемость и исключительное неистовство идеально подходят для описания.

В пятницу, после того, как я забрала дочь со школы, мы сидели в ресторане на улице и встречали первый день весны. Я смотрела на родителей с их детьми и усмехалась. Оливия ела мороженное и рассказывала, что в будущем хочет изучать языки. Я хотела этого. Хотела ей детства и семьи. Того, чего не было у меня. Мама все время переезжала, и пока я не пошла в колледж, приходилось следовать за ней. Я хотела, чтобы сейчас тут был Адам. Он был бы хорошим отцом. Но в то же время я понимала, что настанет день, когда он перестанет появляться тут, ибо это не его ребенок, и больше у него нет причин притворяться, что это не так.

— Мы домой?

— А ты хочешь домой? — усмехнулась я дочери.

— Нет.

— Значит, мы пойдем куда угодно, но не домой. Я заведу тебя в свое любимое место, и надеюсь, тебе понравится.

Мы сели в машину и направились в книжный магазин.

— Мы едим на Broadway? — спросила Оливия.

— Так и есть. Магазин называется Strand Book Store. В начале семидесятых лауреат Пулитцеровской премии журналист Джордж Вилл описал магазин максимально кратко: «8 миль книг». Я люблю читать, милая, — подмигнула я своей девочке. — Как и ты. И книги там занимают три с половиной этажа.

— Сколько там книг? — озарила улыбка ее лицо.

— Приблизительно два с половиной миллиона. Можно сказать, что восемь миль книг — скорее факт, чем метафора. По статистике в магазине одно из самых редких собраний книг не только в Нью-Йорке, но и во всех Соединенных Штатах.

Мы вышли из машины, и я взяла Оливию за руку, направляясь в магазин.

— Донна, — сказала она тихо, когда мы вошли. — Мне кажется, я больше не хочу заниматься танцами.

— Ты хочешь изучать лишь языки? — качнула я головой на стенд справа. — Посмотри себе что-нибудь. Вдруг понравится?

— Да. Ты помогла мне, и я…

— Милая, — перебила я ее, направляясь к следующему стенду, делая вид, что этот разговор не так важен. — Когда-то проводили научный эксперимент на лягушке. Сутью эксперимента являлось предположение о том, что если лягушку поместят в кипящую воду, она выпрыгнет, но если она будет находиться в холодной воде, которая медленно нагревается, то она не будет воспринимать опасность и погибать будет медленно.

— Я не понимаю, — пробормотала Оливия, смотря на меня с замешательством.

— Если положить лягушку в кастрюлю с водой и начать медленно нагревать воду, лягушка будет постепенно повышать температуру своего тела, адаптируясь к новым условиям. Когда вода начнет закипать, лягушка больше не сможет контролировать температуру своего тела. Она попытается выпрыгнуть, но у нее не получится. Знаешь почему?