— Ну так что? — снова спросила она, когда мы вошли в мой пентхаус.

— Я дам возможность тебе пожить в другой квартире. Отдельно от меня. У тебя будет неделя, чтобы повзрослеть. Сделай себе выпить, — сказал я, уходя. — Я в душ.

У Мелони был пирсинг в пупке и татуировка под тазовой костью. Раньше мне казалось это сексуальным, но сегодня все, о чем я мог думать — это то, что у Донны безупречное тело. Периодически с Мел мы раньше спали, удовлетворяя потребности друг друга. А потом она сказала, что влюбилась в меня, и я решил все порвать. У меня было много таких женщин, чем я точно не горжусь теперь, но встретив Донну, все изменилось. И это что-то — я сам.

Я ненавидел то, что был таким слабым. Когда прислонился к холодному кафелю, представлял, как целую Донну, раздвигаю ее ноги, вторгаюсь в нее, и ее киска становится скользкой от моих прикосновений. Моя другая рука ласкает ее попку, и Донна бы вскрикнула, когда я дразнил бы пальцами ее клитор. Твою мать.

Я стоял под струями воды и резко вдохнул, когда Мелони сжала мой член. Я опустил голову и затем посмотрел ей в глаза. Я не видел страсти, которая всегда присутствовала во взгляде Донне. В Мелони были лишь похоть и недостаток внимания. У меня не было с ней тем для разговора, и в этот момент ее грубая ладонь меня не заводила. Я не чувствовал ровным счетом ничего, кроме отвращения и стыда. Я закрыл глаза, пытаясь получить хоть какое-то удовольствие, чтобы отвлечься от злости, но все было тщетно. У Донны по спине всегда спадали темные локоны, в отличии от прямых светлых волос, которые сейчас были передо мной. И тело Донны было потрясающее податливым. К ней все время хотелось прикасаться.

— Ты не можешь трахать меня и представлять кого-то другого, — сказала она тихим голосом. — Это не честно по отношению ко мне. Не важно, сколько пройдет времени, Адам. Я всегда буду любить тебя. И со временем ты забудешь ее.

— Нет, — резко выдохнул я, выходя из душевой кабины и вытираясь полотенцем. — Я никогда не смогу ее забыть. Даже если я снова начну отношения с тобой, до боли родной запах другой женщины будет преследовать меня днем и ночью. Она говорила со мной, а я уже скучал по ней. И я не буду одним из тех глупцов, которые говорят, что им хорошо с девушкой, только потому, что она раздета, — бросил я ей полотенце. — Я знаю, что буду скучать по ней и сравнивать каждую последующую женщину с ней же. А ты достойна большего. Уходи, Мелони, — вышел я из ванной. — Уходи.

— Ты настолько ее любишь, что скатился к просьбе о дружбе со мной? — услышал я ее голос за спиной спустя несколько минут, когда застегивал рубашку.

— Я не хочу дружбы с тобой, — посмотрел я на девушку, повернувшись. — Я ничего не хочу с тобой.

— Адам, нам ведь было раньше хорошо, — натянуто улыбалась она. —Мы можем выпить, и ты будешь со мной более дружелюбным.

— Такого количества алкоголя в мире не существует, — подошел я к девушке, убирая мокрую прядь светлых волос с ее лица. — Найди того, кто будет относиться к тебе, как к дару. Для кого ты будешь смыслом жизни. И не соглашайся на меньшее. Никогда.

— Я люблю тебя, — потекли слезы по ее щекам.

— Нет, Мел, — отошел я и, взяв в руки телефон, вызвал ей такси. — Я просто не иду тебе в руки, ты пытаешься меня исправить и порой, сама того не замечая, поклоняешься мне. А это можно назвать как угодно, но только не любовью.

«Противиться женским капризам — все равно, что дуть на волны». Иржи Грошек.

Встряхнув головой, чтобы очистить мысли, я направился в спальню. Я не менял простыни с тех пор, как Донна спала на них последний раз, и, разблокировав телефон, уставился на ее фото. Какое-то время сидел дома. Я был один, думал о том, что теперь все будет по-другому, и о том, как заставить Донну вернуться ко мне хотя бы ради безопасности. Хотя я врал сам себе. Больше всего на свете я хотел, чтобы она была просто со мной, а ее безопасность была бы для меня как бонус.

Затем я вспомнил о письме, которое нашел у нее в квартире во время собственного обыска спустя неделю, как она уехала. Я перечитывал его десятки раз и сам взял листок и ручку, попробовав выложить свои мысли на бумагу.

«Ты написала письмо, рассказав о том, что чувствуешь. Но также ты спросила, за что я могу любить тебя. Да, ты сломлена, но у меня все равно есть причины. Я люблю тебя не за что-то, а вопреки всему, и еще по многим причинам. Я счастлив рядом с тобой, и ты знаешь, как заставить меня улыбнуться. Мы можем говорить обо всем и ни о чем. Тебе интересны мелочи. Все мелочи, и ты всегда неожиданно приходишь, как бы банально это не звучало. Ты непредсказуемая. Уникальная. Умная. Тебе нравится быть красивой. Я становлюсь иррационально счастливым рядом с тобой. И самое главное — мое сердце бьется ради тебя».

Телефон издал сигнал, и я ответил, увидев фотографию отца.

— Отец, — сказал я.

— Ты думал, что делаешь? — слышал я злость. — Почему я должен тебе помогать калечить людей?

— Мне нужно было это.

— Это помогло тебе, сын? То, что ему накладывали швы, удовлетворило твое эго?

— Да, — ответил я сквозь зубы. — Завтра утром я приеду к нему и поговорю.

— Я больше не устрою тебе встречу.

— Это не нужно, — налил я бокал виски. — Я знаю его адвоката.

— Она стоит того? — вздохнул отец.

— Она стоит всего.

Донна вдохновляла меня. Она каждый день была такой разной. В ней всегда столько силы, которая меня бесконечно поражала. Я никогда не дарил ни одной женщине, кроме своей матери, такого количества цветов, как Донне. И не потому, что я пытался ее купить, а потому, что хотел. Я знал, что Донна любила цветы, и ее улыбка вдохновляла меня что-то делать для нее. Например, каждую нашу встречу дарить розы.

Я не мог спать, просыпаясь снова и снова. До пяти утра мой сон был ужасен, и я каждый раз, закрывая глаза, видел Донну. Видел боль в ее глазах в ту ночь, и меня это каждый раз разрывало на части.

На следующее утро мой кофе был почти готов, и на мне не было еще ничего, кроме брюк, когда стук в дверь нарушил мою утреннюю рутину.

— Ты мой должник, — сказал Крис, смотря на меня сквозь очки. — И у тебя есть максимум двадцать минут, прежде чем мы выйдем.

— Будешь кофе? — усмехнулся я. — Или что-то покрепче, потому что тот кретин, с которым ты будешь говорить, утомит тебя своей физиономией за три минуты.

— Нет, — сел в кожаное кресло Вайт. — Кофе я уже выпил. Ты уверен, что она захочет этого?

— Нет, я не уверен, — сел я напротив. — Но необходимость защитить Донну переросла во что-то дикое внутри меня. Обезопасить ее и убить его — все, о чем я могу думать.

— Ты ее любишь, это нормально, — качнул он головой.

— Я не просто люблю ее, — надел я рубашку, застегивая пуговицы. — Это слово слишком ничтожно, чтобы выразить то, что я чувствую. Я должен решить ее проблемы.

— А она сама решить их не может?

— Может, — вышли мы из квартиры. — Но для этого есть я. Меня сводит с ума то, что ее первый ребенок от него. И то, что она проживала все это одна, без меня. У меня какое-то чертово нездоровое желание схватить ее и сбежать.

— Почему она, друг? — улыбался Кристофер. — Почему она так влияет на тебя? Ты видел не одну красивую задницу и шелковистые волосы.

— Еще одно слово, и твое лицо поздоровается со стенкой, — сели мы в машину. — Поехали.

Спустя полчаса мы вышли из машины и направились ко входу в тюрьму. Мы вошли в камеру, и спустя несколько минут Алекса сидел напротив.

— Пришел попросить мое прощение? — усмехнулся он.

— Мне не нужно твое прощение, — скрестил я руки на столе. — Мне нужна твоя подпись.

— А это кто? Твоя мамочка? — перевел он взгляд на Криса.

— Это твой адвокат, идиот.

— Кристифер Вайт, — достал он бумаги из портфеля. — Я даю тебе десять минут. Ты подписываешь бумаги, я вытягиваю тебя отсюда, и на этом конец. Иначе в другом случае я выставлю тебе счет за мою приятную компанию.

«Что бы ты ни придумал, всегда найдется тот, кто уже делал это до тебя. Так что главное — сделать это лучше». Адриано Челентано.