— Поговори со мной, Брайан. Расскажи, что случилось. Почему она лежит тут? Я имею право знать, это ведь моя Эмили.

Донна взяла ее руку в свои ладони, а я посмотрел на жену, и мой взгляд невольно упал на ее губы. Я потерялся в ней. В воспоминаниях. В моей жизни больше не было ее улыбки, голоса и объятий. Я перестал чувствовать. Наша встреча с моей женой не решила всех проблем, но она была началом настоящей жизни.

— Знаешь, Донна, я изучал ее с первой нашей встречи. Она была так мила, так соблазнительна, великолепна и отчасти слегка экзотична. Ее черные волосы были мягкими и шелковистыми. Широкие пряди спадали на плечи. Когда она узнавала правду обо мне, я не видел на ее лице признаков страха. Химия между нами зашкаливала.

— Брайан, на самом деле Эмили — ребенок. Она наивное создание. Но она так удивительна, и жизнь с ней кажется теплой и защищенной. Ей всегда нужна была стабильность. Для меня жизнь была вечной эмоциональной качелей, а Эмили ее останавливала, когда замечала, что мне страшно. Ей нравилась бездна человеческой натуры и радость внутреннего мира людей, которых она оберегала. Ей нужны разговоры о мелочах и жизни. Ей важно было не подписание договора, а действия самого процесса. Эмили хотела, чтобы ею дышали.

— И в конечном итоге она пришла к этому. Но Эмили не была честна даже со мной. Она все время выживала, и это ранит. Она пыталась решить все, даже пусть по пути был бой, перестрелки, погоня, интриги и чертова трагедия вселенского масштаба. И я не утрирую. Моя жена. Моя Эмили лежит тут почти месяц. Она в коме и не знает, что каждый день я умираю. Я готов сам умереть, лишь бы она проснулась.

— Я верю, что она слышит тебя, милый, — сжала мою руку Донна, когда очередной раз слезы полились из ее глаз. — Ей нужно знать, что ты все еще с ней. Говори, рассказывай ей все, что происходит. Твоя задача — заботиться о ней, и ты обязан справится. Ей нужна твоя поддержка и вера в нее.

— Она даже не знает, что я тут.

— Она знает, — закрыла она глаза от боли. — Этим она и отличалась всегда. Эмили знала обо всем и слышала то, чего не слушали другие.

Я принес кофе, а Донна мыла ей волосы и подкрашивала губы, чтобы те не казались такими бледными. Ее подруга была в таком же отчаянии, как и я. И только теперь я понял, что моя жена имела ввиду, когда говорила, что самые близкие люди и наши надежды могут причинить самую дикую боль.

— Знаешь, какое любимое стихотворение Эмили? — улыбнулась Донна, вытирая мокрые щеки.

— Нет, — покачал я головой. — Расскажешь?

— Автор: Франсуа Вийон.

«Я знаю мир — он стар и полон дряни,

Я знаю птиц, летящих на манок,

Я знаю, как звенит деньга в кармане

И как звенит отточенный клинок.

Я знаю, как поют на эшафоте,

Я знаю, как целуют, не любя,

Я знаю тех, кто “за” и тех, кто “против”,

Я знаю все, но только не себя.

Я знаю шлюх — они горды, как дамы,

Я знаю дам — они дешевле шлюх,

Я знаю то, о чем молчат годами,

Я знаю то, что произносят вслух,

Я знаю, как зерно клюют павлины

И как вороны трупы теребят,

Я знаю жизнь — она не будет длинной,

Я знаю все, но только не себя.

Я знаю мир — его судить легко нам,

Ведь всем до совершенства далеко,

Я знаю, как молчат перед законом,

И знаю, как порой молчит закон.

Я знаю, как за хвост ловить удачу,

Всех растолкав и каждому грубя,

Я знаю — только так, а не иначе.

Я знаю все, но только не себя».

Вскоре Донна ушла, а я никак не мог перестать думать о стихотворении, его смысле и непоколебимой уверенности того, что почти в каждой строчке Эмили видела себя и свою жизнь. Сила моей женщины не только в ее логике и интеллекте. Она умеет любить, и ее слова, словно катана, способны рассекать как мрамор, так и души. Не допускает ошибок ни в судебном процессе, ни в разбивании атомов, ни в исследовании сердца. Эмили всегда было неважно, что делать, ведь все, к чему она прикасалась, становилось изумительным и безупречным.

Как и каждый день с того момента ровно в двенадцать в палату вошла мать Эмили. Кажется, Хелена постарела на много лет за эти недели. Всем бывает больно, и даже сильной маме, которая день за днем понимала, что может увидеть своего ребенка только на экране компьютера или телевизора. Она хранила слезы внутри себя и показывала боль только в глазах. Не сдавалась и улыбалась, понимая, что самую высокую цену за какой-то поступок заплатила ее дочь.

— Здравствуй, Брайан, — поцеловала она в лоб Эмили. — Мне звонил доктор.

— Нет, — ответил я резко. — Никто не будет отключать ее от препараторов. Я не дам этого сделать. Только через мой труп.

— Милый, никто бы этого не позволил. Мое солнышко, — потекли слезы из глаз матери. — Моя голубоглазка. Многие считают, что тебя можно сломать. Но ты всегда побеждала, моя девочка. Тебе и в этот раз хватит сил, чтобы подняться. Ты не можешь умереть, дорогая. Если твое сердце биться перестанет, то и мое больше не пропустит ни одного удара, — затем перевела взгляд на меня. — Какие прогнозы? Только не ври мне.

Я поцеловал ладони своей жены и отвел взгляд. От этого разговора меня спас телефонный звонок.

— Брайан, мы нашли их. Они у меня дома, — сказал Адам.

— Я скоро буду, — отключил вызов. — Хелена, мне нужно уехать. Это ненадолго.

— Дорогой, тебе нужно выспаться. И поесть. Если что-либо изменится, я позвоню тебе.

— Нет, она может проснутся, а меня не будет рядом. Я не могу позволить ей снова разочароваться во мне.

— Когда она разочаровалась в тебе, Брайан?

— Когда в нее выстрелили.

Я покинул палату и сел в машину, отправляясь к Адаму. Мы находили всех, кто был связан с моей Эмили. Всех, кто был причастен к ее боли в тот день.

— Я не достоин ее, — закрыл я машину, пожимая руку владельцу.

— Ты намного больше достоин ее, Брайан, чем сам думаешь, — сжал он мое плечо. — Ты неплохой человек, просто с тобой случались плохие вещи.

Мы вошли в помещение, и я увидел двоих сидящих на стуле кретинов, руки и ноги которых были в наручниках, и троих, подвешенных к потолку. Я чувствовал такую непреодолимую ненависть. Я хотел убить их, и все, что меня сдерживало — Эмили. Ее разочарование. Адам передал мне несколько анкет, где я пробежал глазами по их болезням.

— Морфий введи одному, а тому, что со шрамом на щеке, хлоральгидрат, — смотрел я на друга.

— Его найдут в организме.

— Не найдут. Не то будут искать.

— А что делать с остальными?

— Пытай, выведай информацию, а потом подмешай в выпивку хлоральгидрат. Он растворится и превратится в трихлорэтанол.

— И что нам это даст, Брайан? Не глупи, их нужно просто пытать, выведать информацию, а затем посадить.

— Нет, сделай так, как я сказал. Этот препарат противопоказан при порфирии, а затем он сдохнет.

— Ладно, а теперь езжай домой и поспи.

— Сначала я попытаюсь узнать то, что мне нужно.

Я направился к одному из них и ударил его кулаком по челюсти. Злость меня переполняла, и то, что из-за них я не мог обнять Эмили, готов был пристрелить каждого. Потребность держать мою жену в своих руках была невыносимой. Восхищение при каждой ее улыбке и одержимость обладать ею затмевала мой рассудок. Я сдерживал себя и пытался быть лучше для нее. Пусть сперва я и не был самим собой, притворяясь кем-то другим, но потом стал тем, кем моя жена хотела меня видеть. Но вот теперь я потерял ее и забыл ее запах. Я носил ее духи в кармане пиджака и каждый раз вдыхал их аромат.

— Эй, мужик, ты что, черт возьми, себе позволяешь? — вырвал меня из воспоминаний один из них. — Развяжи меня. — Я стрельнул в него взглядом, затем снял пиджак с рубашкой и зарядил пистолет, лежащий на столе при входе. — Ты что делаешь? — увидел я страх в его глазах.

— Сейчас я буду пытать тебя. А одежду снимаю потому, что моя жена, которая лежит в коме, не любит, когда я убиваю кого-то. И чтобы она не увидела, я не хочу запачкать твоей поганой кровью эту одежду. Не смотри на меня, как на идиота, ты просто не знаешь мою Эмили. Она даже в коме узнает, что я делал, — я посмотрел в его глаза и выстрелил в ногу. — Затем я буду стрелять в части твоего тела, пока ты не будешь отключаться от боли, которую почувствуешь. Но когда буду приводить тебя в чувство и делать это снова и снова, ты будешь молить о том, чтобы я всадил нож тебе в глотку.