Да нет! Когда я уже собирался сворачивать свой фотоинструментарий, Галя вдруг попросила:
– Николай, сними, пожалуйста, меня отдельно.
Я снял-сфотографировал. Снимок этот сейчас – вот он, передо мной. Боже, в какую красавицу моя Галя выросла-развилась к тому времени! Ей – 22. Она сидит в джинсовой юбке и светлой кофточке, под которой обрисовывается грудь (ах, как я её ласкал-целовал!), руки сложены на коленях, на правой руке – широкое обручальное кольцо; светлые длинные волосы спускаются ниже плеч, безупречно красивое (для меня!) и умело подкрашенное лицо, а в глазах, смотрящих в объектив (на меня!), вот именно – откровенная грусть…
Потом мы с отцом Гали пили водку на кухне. Галя, переодевшись в милое девчоночье платье, подавала нам яичницу и салат. Я, слегка охмелев, пытался шутить. А у самого на душе кошки – цап-царап, цап-царап…
Больше мы не видались. Сейчас ей, если жива, – уже за пятьдесят. Два года тому я приезжал в родное село. Как-то вечером пришёл к её дому, сел у подъезда на знакомую лавочку (конечно, другую, но на том же месте), вспоминал… И тут подошла Галина Николаевна, моя бывшая учительница и соседка Гали. Естественно, разговорились. Она и поведала, что отец Галин давно умер, мать ещё жива, вышла замуж и живёт теперь на другом краю села, а Галя…
Ах, Галя! Не так давно она приезжала в село и заходила к Галине Николаевне, но не столько для того, чтобы пообщаться, а для того… чтобы взять взаймы денег на опохмелку. Выглядела она ужасно…
Я слушал и лучше бы мне этого не слышать! Моя Галя – спившаяся, опустившаяся, позорная баба?!
Если это так, то – слава Всевышнему, что мы не встретились, не увиделись!!!
Совсем недавно я впервые увидел стихотворение Владимира Набокова «Первая любовь» – ну прямо аккурат в тему. Видать, и этого певца нимфеток мучила сия проблема.
В листве берёзовой, осиновой,
в конце аллеи у мостка,
вдруг падал свет от платья синего,
от василькового венка.
Твой образ, лёгкий и блистающий,
как на ладони я держу
и бабочкой неулетающей
благоговейно дорожу.
И много лет прошло, и счастливо
я прожил без тебя, а всё ж
порой я думаю опасливо:
жива ли ты и где живёшь.
Но если встретиться нежданная
судьба заставила бы нас,
меня бы, как уродство странное,
твой образ нынешний потряс.
Обиды нет неизъяснимее:
ты чуждой жизнью обросла.
Ни платья синего, ни имени
ты для меня не сберегла.
И всё давным-давно просрочено,
и я молюсь, и ты молись,
чтоб на утоптанной обочине
мы в тусклый вечер не сошлись.
5. Прима
Да, вот так ёрнически приходится озаглавливать эту главу, ибо страшно как не хочется в названии повторять-дублировать дорогое мне имя. Увы, судьба жестокосердна и не знает границ в своей злой иронии: приму мою тоже звали Галей. И, конечно, никак эта Галина не может быть II-й, потому что в известном смысле она как раз самая что ни на есть – первая.
Мне вообще-то вовсе и не хочется писать эту главу, но уж никуда не денешься: была эта Галина в моей жизни-биографии, не забылась и забыться не могла. Вот это особенно и тяжело простить той моей настоящей Гале – что не она стала первой женщиной в моей мужской судьбе, а вот эта… её тёзка.
Конечно, мечтания и устремления лишиться поскорей невинности начали обуревать меня, как и любого другого пацана, лет с 14-ти, если не раньше. Хотя эротики, порнухи и даже, как заявила потом во время перестройки одна дурёха на ТВ, секса в тогдашнем Союзе вовсе не было, но суть и теорию предмета мы, подрастающие, знали получше алгебры, истории, литературы и прочих школьных дисциплин. Кой-чего почитывали, кой-чего послыхивали, кой-чего своими глазами видали. Некоторым из нас, счастливчикам, удавалось сладкий вкус практики попробовать совместно со своими Галями-ровесницами, впрочем, потом некоторые из них превращались в несчастных страдальцев, в жертвы (зри финал отрывка из «Казармы»), ибо предохраняться от последствий практической любви особо не умели, да и презервативов нормальных тогда тоже не было…
Итак, мне суждено было пойти другим путём. Момент перехода-посвящения из мальчиков в мужи был неизбежен – надо было только дождаться случая и не оплошать. Особенно насыщенным на секс-ситуации стало лето после 9-го класса, аккурат после начала романтического романа с Наташей и перед встречей с Галей. Мне уже шестнадцать, я уже познал жаркую постыдную сладость ночных поллюций и тайных мастурбаций. Оставалось только одно: шерше ля фам…
И я искал!
Причём, то ли я был уж совсем пентюхом, то ли просто не везло, но все друзья-приятели мои давно уже перескочили греховный Рубикон, вкусили плотских утех, а я всё ещё был-оставался мальчиком-дрочуном. И обстоятельства почему-то складывались так, что всё время подворачивалась какая-то групповуха. Так, однажды сосед и товарищ мой Юрка (он был на два года постарше меня) потащил меня вечером на другой край села, обрисовав перед этим ситуацию: там поселилась с недавних пор какая-то приезжая одинокая бабёнка, которая всем даёт… Что Юрка не соврал, можно было догадаться уже на подходе к хатёнке: там кучковалась целая орава возбуждённых парней. Они один за другим исчезали за дверью, через какое-то время появлялись довольные, застёгивая штаны и посмеиваясь. Сходил и Юрка. Я, не решаясь даже самому себе признаться, что робею, решил дождаться его, порасспросить, а уж потом и вклиниться в живую очередь. Юркин рассказ меня сразил. Оказывается, заезжей «Джульетте» этой уже явно за сорок, груди у неё висят до пупа, но самое главное – она одноока: вместо левого глаза у неё бельмо!
Короче, очередь свою я пропустил и вместе с довольным Юркой («А чё, лицо я ей фуфайкой закрыл, а подмахивала она классно!..») отправился домой – целёхоньким, как был…
Следующий случай оказался почти аналогичным. На этот раз другой приятель, Колька (этот, наоборот, на два года отставал от меня в возрасте), прибежал весь взмыленный, зачастил с порога:
– Колян, собирайся, поехали! Там, в лесу, девчонка! Сбежала из дома!..
Я, уловив в момент, о чём речь, тут же подхватился, вывел из сарая велик, мы вскочили на него и понеслись. По дороге Филиппок (кликуха Кольки), ёрзая от возбуждения на раме, выложил-доложил все подробности: 15-летняя девчонка из Абакана сбежала от родителей и почему-то обосновалась в лесу возле нашего села – там ей пацаны уже построили домик-шалаш, носят ей еду-питьё, а платит-благодарит она за это натурой – щедро и без отказа.
Домчались. Картина, отрывшаяся взору, впечатляла: на большой поляне рядом с зелёным шалашом стоял-толпился кружок пацанья школьного возраста, а в центре на какой-то расстеленной тряпке совершался прилюдно акт совокупления совершенно голой девчонки и шкета в спущенных штанах. Было и чудно на это смотреть, и как-то стыдно. Но и оторваться невозможно!
Я стоял, смотрел, возбуждался и мандражировал всеми фибрами души: решиться или нет? И тут друг Колька, опередивший меня и только что прилюдно потерявший девственность, чуть не в голос, ещё не застегнув штаны, заорал:
– Давай, Колян! Твоя очередь! Давай, чего ты?!.
