– Ты бы, Виталя, унял свои гормоны, – закуривая, мрачно поглядел он на меня из-под густых бровей. – «Цивилизация и сифилизация развиваются параллельно», как говаривал доктор Ван Хельсинг, и здесь он оказался абсолютно прав.

– Спасибо за совет, – фыркнул я, – только он слегка запоздал. Я уже и так прекратил загулы.

– С чего бы? – улыбнулся Сашка, пуская в провонявший капустой воздух колечки дыма.

– Да ты погляди сам: с кем тут спать?! – возмущенно воскликнул я. – А еще говорят, что, став студентками, девочки расцветают, как же!

– С пацанами спи, – невозмутимо пожал плечами Сашка.

Я задохнулся и махнул рукой.

Время шло. Я окончил второй курс, а Сашка, успевший стать мне другом, защитил диплом и переехал в Москву – под крылышко к влиятельному родственнику, обещавшему помочь ему открыть собственный кабинет психологической помощи. Успех уже стучался в Сашкины двери, когда я получил от него странное письмо. Обычно мы созванивались или слали друг другу электронные письма, но на этот раз он меня удивил необычностью послания. Прямо девятнадцатый век! Это было первое письмо в конверте, которое я получил за всю свою жизнь.

«Привет, – писал друг. – Странные шутки учиняет над нами жизнь. Вот только я уже свыкся с мыслью, что наконец сбудется моя мечта и я стану помогать людям, попавшим в затруднительное положение, как оказывается, что мне самому нужна помощь, да еще какая!

Виталя, помнишь ли ты парня из моей комнаты, умершего от страшной болезни? Если нет, очень прошу: вспомни!

Представь, я болен тем же. Обнаружилось это случайно, когда я сдавал анализы перед началом работы. Мой кабинет открылся, и люди записываются ко мне на прием. Я провожу с ними сеансы, а сам трясусь, как кролик, что они увидят в моих глазах отражение своего ужаса. Не знаю, что я за психолог, если себе не могу дать совет и придумать оправдание! Я не сплю ночами, хотя боль меня не мучает – я вообще ничего не чувствую. Напиши мне хоть что-нибудь. Ты же всегда неплохо разбирался в людях, хоть и видел их почему-то с черной, худшей стороны. Напиши, ты уже давно мне друг, хотя спиной я бы к тебе не повернулся. Пока. Черемилов А.Д.»

Его широкая размашистая подпись говорила скорее о его уверенности в себе, чем о том, что он так нуждается в моем письме, как утверждает.

А еще меня неприятно резанула его заключительная сентенция о моей способности дружить. Я ведь всерьез привязался к нему и думал, что он уважает меня и мою прямоту. Хотя, судя по его просьбе, действительно уважает.

То, что Сашка болен смертельным вирусом, дошло до меня не сразу. А когда дошло, я впал в отчаяние. Пусть он пишет, что ничего не чувствует, но ведь ясно же, что он умирает. Кошмар какой-то! От кого же он заразился – неужели от этого парня?! А если я, в свою очередь, подцепил эту заразу от него?! Мы же сотни раз курили одну на двоих сигарету и пили из одной кружки…

Через день я уже сдал анализы и на гепатит С, и на СПИД. Ужас держал меня в своих когтях вплоть до моего звонка врачу, сообщившему мне, что все в порядке. Тогда я сел за ответ Сашке. Я сразу понял, что друг просит не утешения, – он всегда был очень умен и сам хорошо понимал, что глупым нытьем горю не поможешь. Он скорее нуждался в ободрении и уверении, что мы по-прежнему друзья. Он хотел знать, не отвернусь ли я от него, узнав о диагнозе. Я написал, что не отвернусь, думая про себя, что, идя на риск, испытываю необыкновенное наслаждение, будто поднимаюсь над простыми людьми, чьи друзья болеют всего лишь гриппом.

Сашка ответил благодарным письмом и сообщил мне, что заплатил чудовищную сумму за лечение какими-то новыми препаратами.

Я пожелал ему удачи.

Мне бы не хотелось подробно описывать то, что случилось как раз когда я готовился к серьезной защите своего курсового проекта, но я решил для себя: белых пятен в моем рассказе должно быть как можно меньше, так что извольте читать и о том, как умерла моя мать.

После Нового года ударили настоящие морозы. В нашей общаге перемерзли трубы, на полу вечно стояли лужи с плавающими в них окурками; в окнах что-то постоянно потрескивало, и я уже начал подумывать о временном возвращении домой. И вот после бессонной, мучительной ночи в ледяной постели я стал сворачивать чертежи. Не успел я укатать толстый рулон в тубус, как на пороге моей комнаты возникла грязная девчонка лет двенадцати. Ее рожа показалась мне смутно знакомой.

– Ты чего? – не очень любезно осведомился я, продолжая скидывать в спортивную сумку свои пожитки.

– Ты же Виталя Павлов? – хмуро отозвалась моя гостья, громко шмыгнув красным носом.

– Ну я. – Я кивнул и вдруг узнал ее. Она была дочерью наших соседей, таких же алкашей, как и мои предки. Девчонку звали Любкой, и ей повезло сравнительно больше, чем мне: у нее была трезвенница-бабушка, заботившаяся о ней, когда ее родители терялись в волнах вони и спирта. – Чего надо-то?

– Мать твоя померла вчера, – буднично сообщила девчонка и снова шмыгнула носом.

– Что? – Я сел на сумку, не почувствовав поначалу, как в ягодицу впился циркуль. – Моя мать?

– Ага. – Любка равнодушно кивнула. – Перепила.

Я уже говорил, что не любил ни мать, ни отца, лишним было бы притворяться и теперь, когда старая от водки, чужая мне женщина оставила этот мир. Я вытащил из-под себя сумку и уставился в пространство перед собой. Грязная рожа Любки раздражала, и я махнул на нее так и не упакованным свитером:

– Вали отсюда!

Девчонку как ветром сдуло.

Домой я не поехал. Я не знаю, кто, как и где похоронил мою старуху. Ну что, довольны? Да, мне было немного грустно, но чтобы плакать, горюя, нужно чувство или хотя бы благодарность. Ничего этого я не испытывал – так зачем притворяться?

Через полгода я продал родительскую квартиру и купил себе другую, поменьше, зато в более престижном районе. Вы спросите, куда девался мой отец? Понятия не имею, где окочурился этот вшивый выродок. Не знаю и знать не хочу! Он пропал еще раньше похорон матери.

У меня начиналась новая жизнь.

Я сообщил Сашке свой новый адрес и телефон, и мы стали общаться чаще. Друг продолжал лечение и жаловался мне на странное ощущение пустоты. Уколы, капельницы, таблетки сыпались на него со всех сторон; деньги таяли, здоровье не мешало жить, а анализы упорно ухудшались. Я спрашивал Сашку, уж не сфабриковали ли ему этот чертов вирус, чтобы вытягивать деньги, но друг лишь усмехался:

– Ты знаешь, иногда мне кажется, что, если б не уколы, я бы так и умер тихонечко, ни разу не вскрикнув от боли.

– Значит, тебе все-таки хуже? – спросил я его как-то.

– Да не то чтобы, но температура иногда поднимается безо всякой причины…

– Лечись, понял? – прикрикнул я на него. – Ты всем нужен!

– И тебе? – в голосе его слышалось волнение.

– Конечно, о чем разговор! У меня совсем никого нет, представь себе только, никого! – Меня почему-то затрясло. Этот парень стал мне дорог, он слушал меня, умел сказать то, что я желаю слышать, и всегда давал хорошие советы. Я не мог допустить, чтобы он взял и умер.

После моих убежденных заявлений Сашка успокоился, и мы весело проговорили больше часа. Раньше я и не знал, как это здорово – иметь друга. Интересно, что Сашка беспокоился обо мне даже больше, чем я о нем, хотя уж я-то точно на здоровье не жаловался. В конце каждой беседы он встревоженно прибавлял:

– Ты поосторожнее, ладно, Виталька?

Смешно, чего он так боится? Может, того, что я нарвусь на какую-нибудь дрянь с букетом разных болезней? Не могу в это поверить, он же знает, что я давно не выхожу из дома без презервативов, да и женщины уже не манят меня так, как раньше. С виду – привлекательные сексуальные создания, а на поверку – алчные, глупые, испорченные. Я продол жаю общаться с ними, но теперь им меня не провести! Вот бы встретить по-настоящему близкого мне человека, понимающего, чуткого, с чувством юмора, готового брать от жизни все только самое лучшее. Но мне пока не везет. Сашка смеется над моими жалобами и говорит, что у меня еще все впереди. Что ж, подождем.