========== Кольцо из терновника ==========
Риэль хранила немало секретов — впрочем, как и всякое существо, прожившее не одну тысячу лет. По природе своей она не была особенно скрытной, но очень богатый жизненный опыт подсказывал: доверие – хрупкое, как хрусталь, а уважение может растаять от одного лишь неловкого слова.
Поэтому братьям и сёстрам по оружию она почти не рассказывала о своей личной жизни: порой даже сородичам-калдорай бывало непросто принять такое, чего уж и говорить о других народах? Союзники Риэль по Альянсу были достойными воинами и преданными товарищами, но в большинстве своём они ещё не доросли до мысли, что разум и сердце играют в любви роль намного более значимую, чем ограничения, очерченные телесными оболочками.
Воргены в этом плане были, пожалуй, чуть гибче, а вот дренеи, люди, дворфы, гномы и пандарены… Почти у всех, с кем Риэль доводилось беседовать и сражаться бок о бок, никак не укладывались в голове простые, привычные для всякого ночного эльфа истины. Они искренне недоумевали — как Элуна, которую всегда изображали в облике женщины-калдорай, родила от бога-оленя сына? Как Хранитель Зейтар мог до беспамятства влюбиться в уродливую принцессу элементалей Терадрас?
Но что значит чуждое тело для тех, кто не связан оковами смертности, кто видит и чувствует много глубже, чем мясо и кожа? Или для тех, кто по собственной воле способен менять свою оболочку?
Лишь шелест листвы на ветру…
Риэль встречается с Ремулом на Пути Снов — в одном из тех его уголков, куда никогда не захаживают друиды, путешествующие по тайным тропам междумирья, чтобы сберечь драгоценное время. Их маленькая поляна скрыта от любопытных глаз густыми деревьями, свободна от порчи Кошмара — и ничему не по силам отвлечь Риэль от самого главного.
О, как прекрасен возлюбленный сын Кенария! Похож на отца… и всё-таки мягче, изящней и — немаловажный для его эльфийской подруги факт! — заметно меньше: перспектива в порыве страсти сломать себе таз её не особенно прельщает, как бы хорош Ремул ни был в любви и в целительстве. Конечно, зелья, купленные за бесценок на Ярмарке Новолуния, помогают чуть сгладить разницу в размерах, но Риэль всё равно приходится тяжко — непросто выдержать напор полубога… и очень непросто понять, как лучше подойти к делу, когда у любовника – оленье тулово и четыре мощных копыта.
Как и все Хранители Рощи, нижнюю половину тела Ремул “унаследовал” от деда, Малорна, но верхняя – красноречивее всяких слов говорит о его духовном родстве с калдорай. В его благородном лице, могучем размахе плеч и мускулистом торсе, иссечённом шрамами, Риэль видит дикую, победоносную красоту, которой славны мужчины её народа. И всё же Ремул ни на мгновение не позволяет забыть о своей чуждости: его голову венчает корона ветвистых рогов, в тёмных густых волосах прорастает листва, а глаза лучатся нездешним сиянием изумрудов. Изобличают в нём кровь богов также и руки: правая – почти эльфийская, если не замечать, что она оплетена растущим прямо из кожи вьюнком, а её пальцы покрыты шёлково-мягким мхом; но на левой вместо ладони – четыре острых и длинных деревянных когтя…
О чём он думает, глядя на неё — смертную, иссушенную яростью и жадным, голодным горем? Риэль не хочет знать ответа на этот вопрос, когда подаётся навстречу, и прохладные нежно-зелёные пальцы скользят по её лицу и мимоходом заживляют потрескавшуюся в пожаре кожу. Она чуть заметно вздрагивает — трепещут непривычно короткие, опаленные ресницы, — и не спеша помогает Ремулу снять широкий, нарядный пояс — уступку принятым среди смертных понятиям о приличиях. Риэль, завороженная, словно в первый раз, пальцами прослеживает, как эльфийская кожа перетекает в олений мех; деревянные когти Ремула играют с её волосами — перебирают чудом не порченные огнём серебристые пряди и чуть заметно царапают голову.
Вздохнув, Риэль отстраняется, сбрасывает с себя платье — и смотрит, без слов, но с вызовом. Ремул не отвечает, лишь молча очерчивает когтями брызги свежих шрамов, что наискось пересекли её тело: проожжённую и в спешке залеченную чарами кожу — на бедре, на животе, на груди…
По телу бегут мурашки, и соски у Риэль каменеют — то ли от холода, то ли от страсти. Правой рукой Ремул подхватывает её за ягодицы и поднимает — так просто и непринуждённо, словно она, сильная, мускулистая, закалённая в битвах, совсем ничего не весит! Целуются они медленно и тягуче; зубы у Ремула тоже – как у калдорай, острые, хищные, и Риэль, требовательно раздвинув их языком, вторгается в рот и исследует каждый его уголок – тщательно, как отчаявшийся лозоходец.
Когда поцелуй увядает, а её ступни снова касаются мягкой травы, Риэль отводит глаза и спрашивает негромко:
– Хочешь, сегодня я буду ланью?
– Только если ты и сама этого хочешь.
Другого согласия Риэль и не нужно. Она превращается — и как объяснить непосвящённому, не спящему между мирами, что представляют собой друидские превращения? Помнится, Андуин, бывший тогда ещё принцем, не королём, спрашивал у неё: как это происходит? Куда девается одежда? И Риэль терялась с ответами — как рассказать, каково это, когда ты впускаешь Сон в своё сердце, придаёшь ему форму и вес, и по первому зову образ, так нужный тебе, просыпается и подменяет собой текущую оболочку?
У друидической магии свои законы, зачастую неподвластные человеческой логике. Так, например, тем, кто касается Сна, нуждаясь в скорости, проще всего превратиться в оленя-самца, одно из бессчётных отражений Малорна… Эхом звенит у Риэль в голове: может, готовясь к очередной такой встрече, ей стоит стереть ритуальные руны, что позволяют оборачиваться не рогачом, но важенкой? Согласится ли Ремул, чтобы она взяла его и покрыла?..
Риэль превращается: в ноздри ударяет терпкий мускусный запах Хранителя — куда сильнее и ярче, чем прежде. Зрение, наоборот, притупляется: столь непохожие для глаз калдорай зелёный, жёлтый, оранжевый и красный сливаются в единый цвет жизни.
Ланочка-Риэль поводит ушами, вчувствываясь в переменившийся мир, трётся мордочкой о поросшее гнедым мехом Ремулово бедро. Хранитель когтями касается её холки, проводит тонкую линию вдоль позвоночника — и обходит Риэль, чтобы пристроиться сзади. Принять его, могучего, тяжело — до рези в глазах, до тонкого полувсхлипа, — но впервые с тех пор, как погиб Тельдрассил, его обожжённая дочь чувствует себя…
Полной. Живой. Настоящей.
Ремул знает сердцем, что Риэль нужно, и вбивается в неё — напористо, резко. Большого труда стоит ей удержаться на тонких оленьих ногах: сладость мешается с болью, и с каждым толчком немо рвётся из её горла одно лишь его заветное имя.
Всё тело, от кончиков ушей и до подошв копыт, отзывается, подаётся навстречу, почти что звенит от восторга — здесь, в сердце Изумрудного Сна, они прорастают друг в друга, переплетаются ощущениями, и с каждой минутой становится всё трудней различить, где кончается Риэль и где начинается Ремул. Когда он с глухим, сдавленным стоном изливается в неё, а следом Риэль и сама достигает пика, эхо двойного оргазма лишает её и зрения, и чувства пространства. В пронзительном, полуживотном страхе она отшатывается прочь — и падает на истоптанную копытами землю уже как эльфийка.
Ремул, поджимая ноги, аккуратно садится рядом; Риэль его чувствует, но не видит: нагая, как в день своего рождения, она лежит на траве и слепо глядит в чужое химерное небо. Это ни на что не похоже — менять свою форму в такой момент, — и долго, невероятно долго Риэль продолжает вкушать плоды их с Ремулом страсти: волнами накатывает наслаждение — так, что путаются мысли и рефлекторно поджимаются пальцы…
– Ты называл Тельдрассил монументом нашего тщеславия, – с бесстрастием произносит Риэль, когда к ней наконец возвращается членораздельная речь. – Говорил, что создание нового Мирового Древа – жалкий, эгоистичный жест моей истосковавшейся по бессмертию расы. Теперь, когда детище Фэндрала выгорело дотла… Скажи, ты доволен?
Ремул в ответ возмущённо фыркает и почти что выплёвывает:
