Мэй отчетливо помнила момент осознания своих чувств. В тот год лето выдалось жаркое, и они с братом часто играли на улице. Высокий дуб отбрасывал длинную тень, укрывавшую детей от солнечного пекла. Они смеялись и кружились, крепко держась за руки. Запыхавшись, упали в траву, Мэй повалилась сверху, прижавшись к его плечу. Даже сейчас она помнила ясно широкую белоснежную улыбку и слегка выступающий справа клык. Синие глаза, в которых можно утонуть. Она потянулась вверх, поцеловав его в лоб, удивившись своему порыву, он лишь крепко обнял ее в ответ, рассмеявшись вновь. Шейный платок, который он носил, не снимая, съехал в сторону, и Мэй увидела черную татуировку лиса, выжженную на коже клеймом. Она потянулась, чтобы коснуться, но внезапно брат отстранился, сел, пугливо закрывшись руками.
— Никогда, никогда и никому ты не должна говорить, что видела это, — испуганно зашептал он, — обещай мне, Мэй, обещай.
Конечно, она пообещала. Брат вскочил на ноги и бросился в сторону дома, оставив ее одну в траве среди стрекочущих и жужжащих насекомых. Мэй растерянно смотрела ему вслед и ощущала себя как никогда по-настоящему одинокой. Тогда ей было всего семь.
Мэй знала, что отец жестоко избивал брата. Она пряталась в комнате, притворяясь, что спит, но слышала тихие поскуливания и не понимала, за что с ним так. В жуткие ночи не спалось, она вставала засветло и уходила в лес за травами. Возвращалась к восходу солнца, провожала отца в поле, а после готовила зелья и снадобья, о которых ей рассказала старая добрая знахарка из соседней деревни. Знахарка говорила, что брат Мэй обременен проклятием и даром одновременно, о которых никому нельзя знать. Если Мэй хочет ему помочь, то должна молчать. Мэй так и поступала. Размельчала травы, пропитывала забродившей настойкой и аккуратно протирала синяки и ссадины, легко касаясь болезненно-белой кожи. Отец редко разрешал брату выходить на улицу, словно боялся, что его кто-то увидит. Брат не смел перечить, и только Мэй украдкой приносила в дом шишки и грибы, чтобы порадовать его. Ее зачаровывала бесконечная печаль в синих глазах и тихая грусть, не покидавшая их. Он никогда не жаловался, это Мэй отчетливо помнила.
Однажды отец вернулся с работы не один. Вместе с ним в дом пришел человек в красном колпаке. Мэй не знала, почему, но испытала первобытный ужас, увидев его. Гость сел за стол, Мэй поднесла ему воды, и тот широко ей улыбнулся — все его зубы были черные как смоль. Рука дрогнула, ковш упал на пол, расплескав воду. Отец отвесил Мэй звонкую затрещину и сказал позвать брата, и она не посмела возразить. Гость придирчиво осмотрел мальчишку, заглянул в рот, уши, ощупал со всех сторон, после чего одобрительно покивал, сказав что-то на непонятном языке. Отец повеселел, достал бутыль настойки и отослал детей спать. Дождавшись, пока взрослые напьются и провалятся в сон, Мэй пробралась к брату, крепко его обняла, прижав голову к груди. Он плакал.
— Они убьют меня.
Его тихий голос прозвучал уверенно, оттого дрогнуло сердце. Он не сомневался в своих словах, и Мэй не могла не поверить.
— Давай, убежим, — прошептала она, испугавшись собственной храбрости, — пока они спят. Давай.
Брат поднял измученный взгляд на нее, в темноте его глаз было почти не видно. Он смог лишь кивнуть, и Мэй взяла его за руку. Они не брали ничего, боялись нашуметь, на цыпочках прошли мимо спальни. Дверной засов скрипнул, заставив застыть на месте, пугливо оглянувшись назад — из комнаты отца донесся храп. Облегченно вздохнув, дети выскользнули на улицу. В лицо ударил холодный ветер, ночь выдалась ясная, полным диском сияла луна. Они добежали до ограды, Мэй потянула калитку на себя… Замерла, ощутив тяжесть ладони на плече. За ее спиной стоял мужчина в красном колпаке. Он широко улыбался, от этой улыбки похолодело на сердце. Он схватил Мэй за плечи, худые пальцы впились до боли, цепко забрали к себе. Мэй тихонько вскрикнула, вспомнив, что будить отца нельзя. Ее потянули вперед, она забилась в руках пойманной птицей, схватила за руку брата, оглянувшись. Он остолбенел. Мэй потянулась к нему в бессильной попытке вырваться… брат отпрянул. В его полных ужаса глазах отразилась жалость, но слепой испуг растопил ее. Ступил назад, попятившись, раз, два… Бросился бежать. Мэй рванула следом, но жестокие руки притянули назад, окутав необъятной тьмой дурно пахнувшего плаща. Ее завернули как в тугой мешок, стало трудно дышать, в нос и горло забилась пыль, заставив закашляться. Болью в позвонках отозвались острые камни, впившиеся под ребра — Мэй упала на землю, ее поволокли вперед. Она задыхалась, пыталась выползти из облепившего кокона, но тщетно. Ткань натянулась, подняли в воздух, перекинули через седло лошади. Мэй чувствовала горячий бок и слышала расторопное дыхание. Мужчина глухо выругался, залез следом и погнал вперед. Каждый скачок отдавался болью в животе, должны были остаться синяки. Через какое-то время Мэй отключилась, устало закрыв глаза.
Ей снилось цветочное море и свежий летний день. Они с братом шли под руку сквозь высокую траву и улыбались, счастливые. Они освободились от власти отца, и теперь были только вдвоем. Чудесное мгновение прервал отвратительный скрежещущий звук, свалившийся с небосвода. Мэй с трудом размежила веки, взгляд уперся в невысокий и грязный потолок, с которого свисали непонятные травы. Некоторые из них, ароматные и собранные в аккуратные пучки, Мэй знала. Другие видела впервые. Были среди них и совсем удивительные, темно-синие и светящиеся изнутри. Но как мирно выглядели они, так же сурово смотрелись засушенные части животных и их кости, заботливо разложенные по полкам. Чем ниже по ним скользил взгляд, тем больше возникало на деревянных прибитых к стенам доскам глиняных горшков и стеклянных бутылей. Внутри них творился хаос. Там ползали мелкие насекомые, плескались в зеленой жидкости глаза и челюсти, а местами горело белое пламя. Мэй с трудом покосилась на свои руки и ноги, охваченные ремнями, привязанные к длинному столу. Напротив в камине плясал огонь.
— Ты хоть знаешь, как редко рождаются люди с меткой черного лиса? — скрипучий голос заставил вздрогнуть, не узнать его было невозможно. — Я тебе скажу. Раз в тысячелетие. И из-за тебя я этот шанс упустил. Мой лучший экземпляр сбежал, оставив лишь бледную тень. Как хорошо, что у вас общая кровь.
Человек в красном колпаке подошел к огню, выдвинул накаленный до алого поднос с инструментами и поднял вверх длинную иглу, придирчиво ее осмотрев.
— Я собираюсь выкачать ее из тебя всю. Посмотрим, на что ты сгодишься.
Мэй испуганно замычала, кляп не давал ей говорить. Она начала задыхаться, случайно зажевав кусок тряпки, размоченный слюной. Человек поднес иглу к ее руке; от наконечника тонкой струйкой поднимался легкий дым. Прикосновение обожгло яркой болью, ударило в нос дурным запахом паленого мяса. Мэй изогнулась в спине, истошно вгрызшись зубами в кляп, сейчас она была ему рада. Иглу вогнали глубже, будто решили сжечь все ее внутренности.
— Раз, два, — со смехом откуда-то сверху проговорил ненавистный голос, — ах, ты выдержала два и еще в сознании! О-хо-хо, я принесу еще, смотри. Три, четыре!
На каждый счет он втыкал иглу в ее тело. Он считал до десяти, медленно и вдумчиво, тщательно проговаривая номер, когда круг завершался, начинал его вновь. Раз за разом, выжигая следы не только на ее теле, но и в самой душе. Мэй отключалась несколько раз, но резкие запахи выводили из спасительного забытья: ему нравилось слышать стоны, понимать, что жертва в сознании. Пять, шесть. Он работал иглой не переставая, рвал и сшивал нежную кожу вновь и вновь, пока не добрался до органов. Мэй крутило, рвало, она захлебывалась криком, брыкалась и извивалась как рыба на сковороде. Напрасно. Семь, восемь. Иногда он вынимал кляп и заливал ей в горло отвратительную смесь. Ей же он поливал измученное тело, словно бы эта черная жижа могла поддерживать Мэй в живом состоянии. Смесь воняла навозом, кореньями и хвойным лесом, а на вкус была как протухшее мясо, но приходилось глотать, чтобы не захлебнуться. Убедившись, что жертва жива, человек продолжал свои эксперименты. В какой-то момент черная жижа залила целиком, Мэй перестала отличать ее, она сама слилась со смесью, растворилась и стала ее частью. Девять, десять. Когда он с задумчивым видом отложил инструменты в сторону, устало протерев ладонью лоб, Мэй отключилась в последний раз.
