— Да ну…? И какие же это, например?
— Какие, спрашиваешь, недоверчивый ты мой…? Хорошо, я запросто тебе отвечу. Возьмем для наглядной демонстрации хотя бы то, как ловко ты управляешься с нашими друзьями ножичками. То, как слаженно мы с тобой работаем в команде, прямо как истинные Бони и Клайд, пусть они, сдается мне, и не слишком хорошо закончили. Ты изворотлив, мой сладкий декадентский принц, ты гибок, ты быстр и в моих глазах ты надежнее, чем сам — недавно познанный мной — чудак-Господь, дорогой, поэтому я все больше и больше думаю о том, чтобы…
— Чтобы…? — недоверчиво, остро предчувствуя привкус стучащегося в двери подвоха, поторопил Уэльс.
Поглядел на то, как мужчина выпрямился. Размял плечи и руки. Как улыбнулся, усмехнулся даже, и, опасно облизнувшись да поддев кончиками пальцев приподнявшийся навстречу подбородок, хрипловато выдохнул — то ли в шутку, а то ли все-таки всерьез:
— Думаю я о том, неиспитая моя страсть, чтобы заняться в далеком будущем ненавязчивым семейным, так сказать, бизнесом, где мы оба с тобой были бы у дел. Скажем, я взял бы себе кличку «Лорда», а тебя бы окрестил прекрасным «Лотосом», и каждый идиот, прежде чем связываться с нами, знал бы, что ты лордов и только лордов цветок, что ты уже сорван, что лежишь у меня в ладонях и что за любое посягательство грозный дворянин снимет наглецу голову с плеч, сыграв той в полуночный исландский гольф. Разве же это звучит не романтично, милый мой мальчишка?
— Нихрена! — зверея и сатанея, вообще не понимая, что творится у спятившего придурка в голове, вскипел взвинченный Юа. — Нихрена романтичного в этом нет, Козлейшество двинутое! Ты что, блядь, предлагаешь мне пойти с тобой на пару кого-нибудь мочить?! Стать сраной семейкой больных на совесть убийц?! Это твой гребаный охуительный бизнес?!
— Он самый, мой несговорчивый свет. И что, хотел бы я узнать, тебя в моей затее не устраивает? — нисколько не смущаясь, хмыкнул чертов лис. Проигнорировал выплюнутое Уэльсом: — «Всё, всё меня смущает, идиот!», — насмешливо потрепал своего котенка по голове, ловко и осторожно уворачиваясь, когда тот, позабывшись, случайно махнул не только острыми ноготками, но и зажатым в тех опасным ножом. С издевкой присвистнул и, прищурив наглые хитрые глазищи, поманил свирепого юнца длинными тонкими пальцами, тихой танцующей поступью уходя по коридору и направо — то есть…
То есть зачем-то в прихожую.
— Я сказал, что все не устраивает! — продолжая злобствовать, бесясь на то, что его еще и игнорировать начали, прошипел придурку вслед Уэльс. — Еще как сказал, скотина! Я не шучу! Не буду я ничего подобного никогда делать, понял меня?! Ни с тобой, ни без тебя! Тебе надо — ты и убивай, а я не буду! Хер тебе! Хер!
Впрочем, за гребаным «Лордом», исторгающим лучи звездной снобистской лихорадки, он пошел все равно, пожирая тому спину взбешенным взглядом.
Добрался до угла, повернул, остановился.
Непонимающе уставился на наглеца, что, придавив ногой оставленную на полу мальчишкой свечку, быстрым движением накинул на плечи пальто, оставив пуговицы распахнутыми — мужчине нужен был быстрый доступ к поясу, приютившему скалящееся злобой оружие, да и в чертовой стесняющей гражданской одежде особенно быстро ведь не подвигаешься.
Надел сапоги, быстро зашнуровавшись, и, вынув из кобуры один из пистолетов, прошептав напоследок доведшее до желания пойти и на месте убиться:
— Но что же, выходит, тебе больше по душе оставаться в печальном одиночестве и дожидаться меня, когда вместо этого ты мог бы всюду оставаться со мной рядом и делить на пару все, что разделить возможно? — прильнул грудиной к надвинутому на дверь тяжелому массиву шкафа, резко и властно вскинутой рукой давая юнцу не терпящий споров жест, чтобы он немедленно замолк и не смел двигаться.
Юа чужой приказ невольно схватил, Юа сразу понял и послушно прикусил губы, оставаясь разве что греметь сердцем и думать, бесконечно думать, что, черт, он ведь действительно принимал и выполнял все, чего хотел от него добиться извращенный убийца-Рейн — даже меньше, чем с гребаного полуслова, — и он действительно ни за что больше не желал оставаться в одиночестве, чтобы снова сходить с ума и бояться, что любимого ускользнувшего лиса где-нибудь там поймают и прибьют за все трижды хорошее.
Застывший и терзаемый извечными противоречиями, от которых спасения имелось не многим больше, чем от наплывшего на сердце стокгольмского синдрома, он покорно стоял на месте, тревожно вслушиваясь во все эти паршивые «клацк-клацк-клацк» и «щелк-щелк-щелк», и все больше уверялся, что там, за дверью, кто-то есть, все больше ощущал, как трясутся его непокорные синие руки, и все чаще повторял себе, что отныне это не заболевшая совесть, не трухлявая душевная гниль, а естественная снедающая необходимость — с кровью прогрызать для них с Микелем путь, чтобы дорваться до желаемого финиша, за которым только-только раскинутся клетчатые шотландские флажки первого полноценного торжественного старта.
Через пару десятков секунд мужчина наконец отлип от деревянной громады, отстранился, оборвал свое непонятное занятие, после чего устало и немного… виновато, наверное, поглядел на мальчишку, все так и дожидающегося любой приготовленной команды.
«Лорд» постоял, «Лорд» пораскачивался с пятки на носок, а потом, хрипло выдохнув, заговорил, и холод с удара проник в живую худую грудь, кроша стенки и заливая февральским инеем кости:
— Ты был совершенно прав, котенок. Там кто-то есть, и этот… эти кто-то с нетерпением, я готов поспорить, нас сейчас дожидаются.
Юа, застывший в надкусившей его зиме с болезненной астмой в каждом атоме, неволей вытаращил глаза, задохнулся чертовым спертым воздухом, с ужасом и непониманием стискивая на одной и другой фигурчатой стальной игрушке для взрослых онемевшие пальцы.
— Но почему… почему тогда…
— Почему они не заявились к нам на огонек, как подобает всем приличествующим джентльменам? — понимающе спросил Рейнхарт, добиваясь быстрого сбитого кивка. Отошел от двери на носках бесшумных ног: если подумать, то он ведь и ботинки всегда выбирал такие, чтобы не скрипели, чтобы не стучали, чтобы ничем лишним не звенели и вообще ничем никогда не выдавали — одна лишь мягкая кожа, одна лишь замша и никаких излишеств. Ухватил мальчишку за меховой капюшон свободной рукой, одними сомкнувшимися в трубку губами показывая, чтобы вел себя потише, и, дождавшись покорного кивка, повел того в гостиную, прижимая к самой дальней от зашторенного окна стене и осторожно опуская на корточки, вжимаясь лбом в лоб, а глазами — в глаза. — Потому что им некуда торопиться, свет мой, а нам, к сожалению, есть куда. Наш выход истечет через печальные со всех сторон полчаса, и если мы срочно чего-нибудь не придумаем — то не видать нам ни славной финской родины, ни Лондона со всеми его старыми морщинистыми королевами: следующий самолет будет только через сутки, и не думаю, что нам позволят такую роскошь, как наслаждение миром живых все это долгое-долгое — в щепетильных ситуациях двадцать четыре часа представляются изумительно долгими, ты чувствуешь? — время, а защиты таким, как я, искать, как ты понимаешь, совершенно негде. Не к приятелям же гражданского законопослушного порядка отправляться с поличным, в самом-то деле — я даже не знаю, какой из эпилогов отталкивает меня больше, золотце. Поэтому — я склонен в это верить, — раз мы вполне догадываемся о ходе мыслей друг друга, то оба понимаем, что недруги наши, бесспорно, находятся сейчас в куда как более выгодной ситуации. Впрочем, можешь даже не сомневаться: если мы решим отменить наш рейс и остаться внутри как будто бы надежного теплого дома — они не поленятся либо проложить себе галантный таинственный путь к нашим с тобой сердцам — увы, вынужден сказать, что выражаюсь я сейчас в самом буквальном смысле, — либо попросту попытаться поджечь нашу славную каморку, выкурив наружу, как последних жалких крыс. Так что…
— Нам все равно придется выходить, — мрачно и убито подытожил побледневший Юа, с разбитым страхом в глазах глядя на окно, представившееся вдруг чертовым обрывом на таком же чертовом краю закончившегося северо-звездного мира. — И как, скажи, пожалуйста, нам отсюда выбраться, если они дожидаются под дверью? Твою мать… твою мать, Рейн, я… Я хочу успеть на этот проклятый самолет… Я хочу успеть хоть на что-нибудь, кроме наших с тобой похорон!
