Теперь -- что я думаю о Вас . Первое извeстiе мнe попалось в  городe, гдe я застрял . До Италiи не доeхал  и слава Богу. И вот , прочтя это извeстiе, я {196} знаете что? не удивился! Я всегда вeдь знал , что Вы грубое и злое животное, и не скрыл  от  слeдователя всего, что сам  видeл . Особенно, что касается Вашего с  ней обращенiя, этого Вашего высокомeрнаго презрeнiя, и вeчных  насмeшек , и мелочной жестокости, и всeх  нас  угнетавшаго холода. Вы очень похожи на большого страшнаго кабана с  гнилыми клыками, напрасно не нарядили такого в  свой костюм . И еще в  одном  должен  признаться Вам : я, слабовольный, я, пьяный, я, ради искусства готовый продать свою честь, я Вам  говорю: мнe стыдно, что я от  Вас  принимал  подачки, и этот  стыд  я готов  обнародовать, кричать о нем  на улицe, только бы отдeлаться от  него.

Вот  что, кабан ! Такое положенiе длиться не может . Я желаю Вашей гибели не потому, что Вы убiйца, а потому, что Вы подлeйшiй подлец , воспользовавшiйся наивностью довeрчивой молодой женщины, и так  истерзанной и оглушенной десятилeтним  адом  жизни с  Вами. Но если в  Вас  еще не все померкло: об явитесь!"

Слeдовало бы оставить это письмо без  комментарiев . Безпристрастный читатель предыдущих  глав  видeл , с  каким  добродушiем  и доброхотством  я относился к  Ардалiону, а вот  как  он  мнe отплатил . Но все равно, все равно... Я хочу думать, что писал  он  эту мерзость в  пьяном  видe, уж  слишком  все это безобразно, бьет  мимо цeли, полно клеветнических  утвержденiй, абсурдность которых  тот  же внимательный читатель поймет  без  труда. Назвать веселую, пустую, недалекую мою Лиду запуганной или как  там  еще -- истерзанной, -- намекать {197} на какой-то раздор  между нами, доходящiй чуть ли не до мордобоя, это уже извините, это уже я не знаю, какими словами охарактеризовать. Нeт  этих  слов . Корреспондент  мой всe их  уже использовал , в  другом , правда, примeненiи. Я, перед  тeм  полагавшiй, что уже перевалил  за послeднюю черту возможных  страданiй, обид , недоумeнiй, пришел  в  такое состоянiе, перечитывая это письмо, меня такая одолeла дрожь, что все кругом  затряслось, -- стол , стакан  на столe, даже мышеловка в  углу новой моей комнаты.

Но вдруг  я хлопнул  себя по лбу и расхохотался. Как  это было просто! Как  просто разгадывалось таинственное неистовство этого письма. ?то -неистовство собственника: Ардалiон  не может  мнe простить, что я шифром  взял  его имя, и что убiйство произошло как  раз  на его участкe земли. Он  ошибается, всe давно обанкротились, неизвeстно кому принадлежит  эта земля, и вообще -- довольно, довольно о шутe Ардалiонe! Послeднiй мазок  на его портрет  наложен , послeдним  движенiем  кисти я наискось в  углу подписал  его. Он  получше будет  той подкрашенной дохлятины, которую этот  шут  сотворил  из  моей физiономiи. Баста! Он  хорош , господа.

Но все-таки, как  он  смeет ... Ах , к  чорту, к  чорту, все к  чорту! {198}

31 марта, ночью.

Увы, моя повeсть вырождается в  дневник . Но ничего не подeлаешь: я уже не могу обойтись без  писанiя. Дневник , правда, самая низкая форма литературы. Знатоки оцeнят  это прелестное, будто бы многозначительное "ночью", -- ах  ты -- "ночью", смотри какой, писал  ночью, не спал , какой интересный и томный! Но все-таки я пишу это ночью.

Деревня, гдe я скучаю, лежит  в  люлькe долины, среди высоких  и тeсных  гор . Я снял  большую, похожую на сарай, комнату в  домe у смуглой старухи, держащей внизу бакалейную. В  деревнe одна всего улица. Я бы долго мог  описывать мeстныя красоты, -- облака, напримeр , которыя проползают  через  дом  из  окна в  окно, -- но описывать все это чрезвычайно скучно. Меня забавляет , что я здeсь единственный турист , да еще иностранец , а так  как  успeли как  то разнюхать (впрочем , я сам  сказал  хозяйкe), что я из  Германiи, то возбуждаю сильное любопытство. Мнe бы скрываться, а я лeзу в самое, так  сказать, видное мeсто, трудно было лучше выбрать. Но я устал ; чeм  скорeе все это кончится, тeм  лучше.

Сегодня, кстати, познакомился я с  мeстным  жандармом , -- совершенно опереточный персонаж ! ?то довольно пухлый розовый мужчина, ноги хером , фатоватые черные усики. Я сидeл  на концe улицы на скамейкe, и кругом  поселяне занимались своим  дeлом , т. е. притворялись, что занимаются своим  дeлом , а в  сущности с  неистовым  любопытством , в  каких  бы позах  они ни находились, из -за плеча, {199} из  подмышки, из -под  колeна слeдили за мной, -- я это отлично видeл . Жандарм  нерeшительно подошел  ко мнe, заговорил  о дождe, потом  о политикe. Он  кое-чeм  напомнил  мнe покойнаго Феликса, -- солидным  тоном , мудростью самоучки. Я спросил , когда тут  послeднiй раз  арестовали кого-нибудь. Он  подумал  и отвeтил , что это было шесть лeт  тому назад , -- задержали испанца, который с  кeм -то повздорил  не без  мокрых  послeдствiй и скрылся в  горах . Далeе он  счел  нужным  сообщить мнe, что в  горах  есть медвeди, которых  искусственно там  поселили для борьбы с  волками, -- что показалось мнe очень смeшным . Но он  не смeялся, он  стоял , меланхолично покручивая лeвый ус  правой рукой и разсуждал  о современном  образованiи:

"Вот , напримeр , я, -- говорил  он , -- я знаю географiю, арифметику, военное дeло, пишу красивым  почерком ..." Я спросил : "А на скрипкe играете?" Он  грустно покачал  головой.

Сейчас , дрожа в  студеной комнатe, проклиная лающих  собак , ожидая, что в  углу с  треском  хлопнет  мышеловка, отхватив  мыши голову, машинально попивая вербеновую настойку, которую хозяйка, считая, что у меня хворый вид  и боясь вeроятно, что умру до суда, вздумала мнe принести, я сижу, и вот  пишу на этой клeтчатой школьной бумагe, другой было здeсь не найти, -- и задумываюсь, и опять посматриваю на мышеловку. Зеркала, слава Богу, в  комнатe нeт , как  нeт  и Бога, котораго славлю. Все темно, все страшно, и нeт  особых  причин  медлить мнe в  этом  темном , зря выдуманном  мiрe. Убить себя я не хочу, это было бы не экономно, -- почти в  каждой {200} странe есть лицо, оплачиваемое государством , для исполненiя смертной услуги. И затeм  -- раковинный гул  вeчнаго небытiя. А самое замeчательное, что все это может  еще продлиться, -- т. е. не убьют , а сошлют  на каторгу, и еще может  случиться, что через  пять лeт  подойду под  какую-нибудь амнистiю и вернусь в  Берлин , и буду опять торговать шоколадом . Не знаю, почему, -- но это страшно смeшно.